Солдат трех армий - Винцер Бруно - Страница 18

• Предыдущая
• 18/113
• Следующая

Наше жалованье оставалось за нами; мы получали дополнительно небольшие суммы на покрытие убытков от износа гражданского платья, а по вечерам выдавалось пиво.

Мы пили за здоровье вновь избранного рейхспрезидента фельдмаршала фон Гинденбурга и провозглашали тост за «черный» рейхсвер; сколько бы ни отрицали и ни замалчивали его существование, он продолжал разрастаться в разнообразных формах, ибо, как известно, «сорную траву не вывести, пока не вырвешь ее с корнем»[22].

Я уже говорил, что нашего командира батальона звали Эрих фон Манштейн. Он участвовал в первой мировой войне и был в чине обер-лейтенанта. Мы его уважали.

Когда он обходил строй или после смотра говорил с кем-нибудь из нас, глаза его светились почти отцовской добротой; а может, он умел придавать им такое выражение? Но иногда от него веяло каким-то странным холодком, который я не в состоянии объяснить. Манштейн был безупречно сложен и прекрасно сидел в седле.

Нам импонировало, что в каждом походе он носил точно такую же каску, как и мы, солдаты. Это было непривычно, и мы были довольны, что он подвергает себя таким же испытаниям, какие выпадают на долю воинской части, ему подчиненной. Мы бы не упрекнули его, если бы он в качестве старого фронтовика носил и легкую фуражку.

Но что за этим скрывалось! Я вскоре случайно об этом узнал. Денщик Манштейна был по профессии портной. Поэтому у господина обер-лейтенанта одежда всегда была в порядке, а нам денщик за двадцать пфеннигов гладил брюки.

Придя по такому делу к этому денщику, я заметил каску обожаемого нами командира батальона. Шутки ради или из озорства я вздумал надеть эту каску, но чуть не выронил ее в испуге из рук. Она была сделана из папье-маше, легка, как перышко, но выкрашена под цвет настоящей каски.

Я был глубоко разочарован. Когда у нас на солнцепеке прямо-таки плавились мозги под касками, головной убор господина фон Манштейна служил ему защитой от зноя, подобно тропическому шлему.

Теперь я, впрочем, отдаю себе отчет, что впоследствии еще не раз наблюдал такое обращение с людьми, когда ласковая отеческая усмешка сочеталась с неописуемой холодностью. Эта черта была присуща иным генералам, когда они посылали на задание, из которого, безусловно, никто не возвратится или вернутся только немногие.

А в тот день я положил каску обратно на стул и тихо ушел, унося свои выглаженные брюки. В душе у меня возникла какая-то трещина, но, к сожалению, небольшая. Тем не менее я пробормотал про себя: «Даже каска ненастоящая». С чего вдруг во мне тогда проявилась способность к обобщению, не берусь объяснить. К тому же вскоре другие события оттеснили это происшествие на задний план.

После переизбрания Гинденбурга рейхспрезидентом в апреле 1932 года число безработных стало быстро расти, а к началу 1933 года превысило шесть миллионов.

Одновременно под влиянием небывалой демагогии — ведь нацисты искусно использовали создавшееся положение — росло число приверженцев нацистской партии, которая, собрав на выборах в рейхстаг в июле 1932 года почти четырнадцать миллионов голосов, стала сильнейшей партией.

Мы приняли это к сведению и оставались «вне политики», что не мешало, например, тому, что при занятиях спортом, когда после вращения руками давалась команда «отставить», мы не опускали правую руку и продолжали держать ее поднятой вверх.

— Это что-нибудь означает? — спрашивал, многозначительно усмехаясь, наш фельдфебель, который, как и многие младшие командиры, больше не скрывал своих нацистских убеждений.

— Нет, господин фельдфебель, ничего.

Однажды он отвел в сторону меня и другого солдата для разговора. В тот же вечер один из унтер-офицеров перекинул на веревке через стену казарменного двора пулемет, мы его подхватили, погрузили на телегу и отвезли в пивную «Лютценхоф».

Там собралась в подвале группа мелких буржуа. Безмятежно потягивая пиво и покуривая, они изучали взаимодействие составных частей пулемета. Менее приятным был наш обратный путь — к складу оружия. Ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы не посвященные в тайну нас увидели. Поэтому и на обратном пути мы должны были обойти караульное помещение.

В рейхсвере все еще сохраняло силу запрещение открыто сотрудничать с национал-социалистской партией. Многие, в первую очередь старшие офицеры, все еще отмежевывались от Гитлера, который был для них неприемлем с сословной точки зрения; они держались также в стороне от «движения», считая его недостаточно серьезным. Но так как они одобряли требования нацистов о создании сильной армии, то легко перестроились через несколько месяцев.

И все же до поры до времени нам нужно было действовать осторожно.

Постепенно транспортировка пулемета стала привычным делом, а господа в пивной делали успехи в обращении с пулеметами. Один из них напоминал известного мне штурмфюрера СА, а другой был весьма похож на эсэсовца, жившего вблизи от казармы. Правда, я мог заблуждаться. Кроме того, я и не хотел знать, кто они такие.

В ноябре снова состоялись выборы. Незадолго до этого на первом туре президентских выборов кандидат Коммунистической партии Эрнст Тельман собрал пять миллионов голосов, а теперь Коммунистическая партия собрала шесть миллионов, между тем как национал-социалистская партия потеряла два миллиона голосов. Не могу сказать, что этот итог побудил меня задуматься над происходящим; я воспринял результат выборов как неожиданный исход некоего спортивного состязания.

Рождество я провел в Берлине. Знакомые, с которыми я встречался, да и мои родители, братья и сестра были в подавленном настроении, и праздничные свечи тускло светили. Но Рут излучала такое необыкновенное веселье, что постепенно развеселила нас всех, и это был все-таки прекрасный праздник и прекрасный отпуск.

В новогодний вечер мы пили за то, чтобы наступающий 1933 год был веселым и благополучным. 30 января в солдатской столовой по радио внезапно прозвучали марши. А затем песня:

Это была передача факельного шествия в Берлине, оно двигалось от Бранденбургских ворот по Вильгельмштрассе мимо дворца рейхспрезидента, а на балконе вместе стояли и приветствовали проходящих фельдмаршал и ефрейтор: Гинденбург и назначенный им новый рейхсканцлер Гитлер.

Я тогда уже забыл предостережение: «Кто выбирает Гинденбурга, выбирает Гитлера»; к тому же я и без того был сторонником Гитлера. После передачи по радио я с несколькими товарищами пошел в город; там творилось нечто невообразимое. Как только мы появлялись в пивной, там кто-нибудь непременно выражал желание с нами чокнуться. Штурмовики, эсэсовцы, члены союза «Стальной шлем» и союза «Кифхойзербунд», почтовые чиновники, мелкие домовладельцы, коммерсанты, женщины и мужчины, незнакомые и знакомые — все они кричали и пили, перебивая друг друга и чокаясь. Нам скоро стало тошно, и мы вернулись в казарму.

В солдатской столовой пьянствовали унтер-офицеры, Мы туда зашли. Спустя два часа я уже выпил на брудершафт с шестью унтер-офицерами и двумя фельдфебелями. В казарме и клубе горланили песни:

Мы считали вполне уместным горланить после происшедших событий песни о войне, но, конечно же, не потому, что мы вспомнили лозунг: «Кто выбирает Гитлера, выбирает войну!» Офицеров не было видно. Они кутили в своем клубе. В этот день дежурным офицером был фельдфебель, а он свалился пьяный в гардеробе.

Около пяти утра последние штурмовики вернулись из города. У ворот казармы стоял часовой с винтовкой на плече. Штурмовик в коричневой рубашке, шатаясь, остановился перед часовым:

• Предыдущая
• 18/113
• Следующая