Крайняя маза - Белов Руслан - Страница 20

• Предыдущая
• 20/44
• Следующая

Стылый покачал головой.

– Нет, лучше в яму, чем всю жизнь бояться... Ты боялся когда-нибудь подолгу? Нет, не боялся, по глазам вижу...

Знаешь, как это погано, как подло бояться месяц, бояться полгода, бояться год? Чувствовать, как превращаешься в серую мышь – ручки-ножки дрожат, сердце в тисках, глаза красные от постоянного напряжения. И не в маленькую серую мышку превращаешься, а в большую, в полный человеческий рост... В маленькую хорошо бы – шмыг в норку и хихикай до потери вокала.

...А в большую плохо. Спрятаться некуда, все тебя видят, все видят обреченность в твоих глазах. Все видят, и потому ты знаешь, что они придут, эти люди с жестяными глазами, не сегодня-завтра придут и равнодушно выстрелят в твое живое тело, в твое тело, не уставшее еще бояться...

Они помолчали. Стылый вспоминал, как после августовских событий боялся несколько лет. Именно ему, неизвестному в высших кругах КГБ и далекому от спецподразделений офицеру, был дан письменный приказ устранить Ельцина, и он не выполнил приказа только потому, что был убит случайным выстрелом, был убит на полчаса. За это время (плюс пятнадцать минут в реанимашке и два часа на операционном столе) все кардинальным образом изменилось. И страна, и сам Стылый. Уверенный в себе волк стал мышью, которая боялась несколько лет, боялась, лишь ненадолго забываясь, боялась, пока к ней не пришли с бутылкой "Бифитера", коробкой конфет и приказом, данным ему в девяносто первом, не пришли и не предложили это долбанное место в этом долбанном "Северном Ветре".

Смирнов ничего не вспоминал, он пытался представить себя большой серой мышью, загнанной в угол. Мыши не получилось, получилась ощерившаяся крыса, или, скорее, помесь крысы с выведенным из себя аллигатором.

– А как Бориса Михайловича можно достать? – похвалив свое воображение за мужество, поднял глаза Смирнов.

– Это трудно. Даже в супружеской постели между ним и женой Софочкой наш человек лежит.

– Шутишь?

– Как хочешь, – дернул плечами Стылый. – Но я тебе скажу, что всенародно избранный так не охраняется, потому, что так не боится.

– А что он за человек?

– Трудоголик. И гомик активный.

– А кого же он е...? Охрану?

– В общем, да... Начальник службы безопасности при наборе кадров учитывает наклонности шефа.

– Так ты не шутил, говоря, что между ним и женой качок пассивный лежит?

Стылый загадочно улыбнулся.

– Ну, ладно, мне пора кормить верблюдов, – сказал он, дружески смотря в глаза собеседника. – Но ты на всякий случай имей в виду, что может быть, сейчас в Гизе, близ величественной пирамиды Хеопса, Юлию Кирилловну вынуждают получать второе подряд незабываемое удовольствие.

Смирнов, сжав кулаки, подался к Стылому.

– Вру, вру, вру, – заслонился тот ладонями. – Никаких пирамид Хеопса. Только Нил и только кровожадные крокодилы! Кровожадные и самые большие в мире. Некоторые, между прочим, достигают в длине десяти и более метров.

– Сволочь.

– Почему сволочь? А ты уверен, что ее доводку до требуемой кондиции поручили мне одному? А если, как это у нас принято, еще кто-нибудь работает по этому делу в другой плоскости?

Смирнов встал, подошел к телефону. Набрал длинный номер. Ответила Юлия:

– Да, милый.

– Как ты там?

– Нормально. Как ты?

Смирнов почувствовал, что рядом с Юлией кто-то есть, и потому она не склонна продолжать разговора. Евгений Александрович не любил быть третьим лишним и потому сразу перешел к делу.

– Ты там будь осторожнее. Не ходи одна по городу и в Ниле не купайся – Там крокодилы. Договорились?

– Договорились. Я позвоню тебе позже. Тут меня один немец белокурый достает...

Юлия почувствовала, что Смирнов почувствовал. И, как всегда, отредактировала ситуацию в свою пользу:

– Он такой представительный, настоящий фриц, а жена у него – ты ухохочешься – маленькая семенящая китаянка с маленькими ножками и двумя сыновьями, полуистинными арийцами, полукитайцами.

Смирнов знал, что европейские мужчины своим туземным эмансипированным женщинам предпочитают неграмотных, но домовитых жительниц Китая и Юго-Восточной Азии.

– Она тебе глаз не выцарапает?

– Как? Она у себя в номере, а мы – у меня!

Они засмеялись.

– Ну ладно, – совсем отошел Смирнов. – Будь осторожна. У меня есть серьезные основания полагать, что...

– Не порть мне настроения, милый. Я позвоню позже. Этот немец меня достал. Так прижал, что не знаю, что и делать...

– В шахматы, что ли играете?

– Да, Испанскую партию. Ладно, милый, я, кажется, увидела как минимум ничью...

Положив трубку, Смирнов уселся напротив Стылого. Насадил его на взгляд.

Тот поерзал. Подвинул к Смирнову пачку сигарет:

– Кури.

Евгений Александрович закурил. Он думал, ехать ему в Египет или нет.

– Не надо в Египет, – ответил Шура. – Максимум, что ей могут там сделать, так это подбросить в постель морского ежа.

Ежи в Египте были колючие. Смирнов знал. Наступил однажды.

– И вообще забудь пока о ней. В настоящей ситуации она ничего не решает, – продолжил Стылый, наблюдая, как Смирнов курит. Сам он бросил эту вредную привычку, но иногда ему хотелось наплевать на свое здоровье. – Она уже сделала свой выбор, ты об этом недавно говорил. Она как метеорит, который не свернет, и который долбанет в первые попавшиеся ворота, чтобы рассыпаться в песок. Все решаешь ты. Ты, который может свернуть, может вернуться и может обойти.

Смирнов курил, выпуская дым к потолку.

– Так что ты решил?

– Надо с ней поговорить, – ответил Смирнов, докурив сигарету до фильтра.

– Ты знаешь, что Остроградская ответит, – поморщился Стылый запаху горящей пластмассы. – Она не отступит еще и потому, что будешь просить ты. Она – Дева, упрямая Дева, ты сам только что говорил.

Смирнов набычился. Он понял: "Юлия – Дева. Человек несгибаемой воли. А ты Рыба. Перекошенная камбала, камбала, сердцем прижавшаяся к затхлому донному илу".

Наверху заходили по полу. Тук-тук-тук туда-сюда. Евгений Александрович мог поклясться, что это стучат высокими каблучками домашние туфельки Марии Ивановны.

"...Без задников туфельки, на голую ножку. Пятки гладенькие, розовые, как будто только что родились.

Туфельки стучат по толстенному персидскому ковру? Черт те что.

Не черте те что, а сигналит. Живи я над ней, я бы давно чечетку над ее кроватью танцевал..."

– Я его убью, – выцедил Смирнов, глянув на потолок. Он имел в виду Бориса Михайловича.

– Если ошибешься хоть на миллиметр, хоть на слово, хоть на минуту, они тебя в ящик сунут...

– Какой ящик?

– Узнаешь...

Смирнов понял, что его берут на "слабо". И напрасно – ведь он уже все решил.

– Посмотрим... – усмешка получилась натуральной.

– Спорим, что размажут! – продолжал давить Стылый. – Ты же пижон, фраер, ботаник.

– На что споришь?

– На ящик шампанского. Есть какие-нибудь мысли по этому поводу?

Стылый ковал железо, пока горячо.

– Скоро узнаешь. А теперь вали отсюда. Устал я слушать.

Стылый пожал плечами и ушел, не простившись.

Смирнов покурил у окна. Наронял пепла на подоконник. Потом заходил взад-вперед. На душе было отвратительно.

Но есть Бог на свете.

Позвонила Мария Ивановна. По телефону.

– Ты ничего не чувствуешь?

– Чего не чувствую?

– Как пирогом пахнет?

Смирнов задумался. До приезда Юлии оставалось неделя. "Успею реабилитироваться до неузнаваемости? Успею. Орехов куплю, отбивных нажарю и отстреляюсь, как обычно".

– А с чем пирог?

– А с чем ты хочешь?

"Ох уж эти женщины. Нет у него никакого пирога".

– С капустой. И капуста должна быть...

– Знаю. Приходи через полчаса.

Евгений Александрович пошел в прихожую посмотреть на себя в зеркало.

Вид у него был так себе. Совок, только что решивший, что купить: полкило вареной колбасы за два двадцать или три бутылки рязанского жигулевского пива.

• Предыдущая
• 20/44
• Следующая