Муха в розовом алмазе - Белов Руслан - Страница 3

• Предыдущая
• 3/87
• Следующая

"Сим удостоверяется, – писалось в ней, – что господин Тиховратов Алексей Васильевич получил от господина Никитина Александра Ивановича 50 000 (пятьдесят тысяч) долларов США в уплату за женщину Синичкину Анастасию Григорьевну".

– Эта бумажка, хоть она и с печатями, не имеет никакой юридической силы и ничего не доказывает, – сказал я, возвращая расписку. – И вообще, откуда у Сома такие деньги?

– Не знаю... – пожала плечами девушка. – С деньгами у него никогда проблем не было. Так вы возьмете меня с собой? Тиховратов, забирая баксы, сказал, что не будет меня трогать, пока я буду рабыней. И если мой владелец даст мне вольную или умрет, не передав по наследству, то он будет считать сделку расторгнутой... У него везде свои люди – в милиции, в ФСБ, он под землей найдет... Из-за всего этого мне и пришлось поселить этого пьяницу у себя.

– А где завещание Сома? – спросил я.

– Вот, – ответила девушка и полезла в карман халата.

В руках у меня оказалась второй сложенный вдвое лист белой писчей бумаги. Развернув его, я прочитал машинописный текст:

ЗАВЕЩАНИЕ

Я, Никитин Александр Иванович, паспорт VIII-СБ № 510620, выданный 27 июля 1987 г. Фрунзенским ОВД г. Душанбе, в случае моей смерти завещаю своему другу Чернову Евгению Евгеньевичу принадлежащие мне трикони (отриконенные ботинки) 43-го размера в хорошем состоянии, а также другую свою собственность – хорошую женщину Синичкину Анастасию Григорьевну.

Снизу, под паспортными данными Синичкиной, записанными от руки шариковой ручкой, стояли дата, жирная синяя печать и подписи Сома, Тиховратова и Костоварова В.Г., архивариуса.

Я выпил кружку залпом и задумался: "Точно, за нос водит с этими идиотскими справками... Какую-то игру затеяла. Хотя, время сейчас такое, и любой самодур с толстой мошной и личной службой безопасности запросто может делать с простыми людьми все, что ему заблагорассудится... И с этой Синичкиной, и со мной". И, вспыхнув (я – Рыба и ненавижу, когда меня в руки берут), вскричал:

– Вы понимаете, о чем говорите? Я не психиатр, не рабовладелец, я глава, ну, не глава, это я хватил, а член своего семейства, у меня трое детей от разных женщин и донельзя расстроенные финансы. Да и как жена посмотрит, вы представляете? Вообразите, я под вечер заявляюсь к ней с вами, вот в этой откровенной кофточке, и говорю: "Кисонька, эта девушка будет жить с нами. Она моя наложница".

Девушка впилась в меня темными глазами. "Колдунья, точно", – подумал я. А она, выдержав паузу, очень мило сказала:

– Так вам не обязательно брать меня в качестве жены или наложницы. Просто возьмите. А потом все образуется. В жизни все всегда образуется.

Мне вспомнилось, как начался мой роман с Ольгой. С того, что напросилась мне в приемные дочки. Папаша, мол, негодяй. Одногодки на карьерах свихнулись. Кругом сволочи, все норовят под юбку залезть. Но ведь со страху напрашивалась. В тайге, набитой психами, разбежавшимися из сумасшедшего дома. "Нет, не возьму", – решил я. И, уже хмельной, пропел, с прищуром рассматривая симпатичное личико девушки:

– Там, в краю, краю далеком, рабыня мне не нужна.

Синичкина скуксилась.

"Фиг ты меня захомутаешь. Ишь ты, в Москву захотела", – подумал я и, сам не желая, выдал то, что сидело у меня в подсознании:

– Знаете, что... Давайте заморозим наши с вами отношения на несколько месяцев. Может так получиться, что через полгода я приползу к вашим ногам и буду умолять вас быть моей госпожой...

– Ну конечно! – обрадовалась девушка. – Давайте заморозим хоть на год. Я скажу Тиховратову, что вы приезжали на меня посмотреть и уехали назад, чтобы подготовить жену и жилплощадь. Так что поезжайте к себе в Москву, а как время придет, дадите мне знать телеграммкой. А сейчас, простите бога ради, мне надо выйти за хлебом и еще кое за чем. Я быстренько.

И убежала, оставив меня донельзя обескураженным.

Допив пиво, я взялся изучать ботинки. Они были славно поношенными, трикони на них менялись неоднократно.

"Сом ведь был участковым геологом... – подумал я, рассматривая наполовину стершиеся железки. – Откуда у него эти полевые говнодавы? Фраерил, наверное...

И я вспомнил, как, будучи студентом, спускался в отгулы с производственной практики в триконях – любил пройтись в них по городу. Цок-цок-цок – смотрите, смотрите – горный барс идет, только-только с заснеженных четырех тысяч спустился! И еще вспомнил, как, став видавшим виды геологом, смеялся в усы над такими же студентами-форсунами.

В холодильнике нашлась еще одна бутылочка пива. Посидел с ней, глядя в календарь, прикнопленный на стене напротив (голубое небо, заснеженные горы, прилизанная швейцарская деревенька на окраине елового леса), затем пошел к окну – из него раздавались голоса женщин, развешивавших во дворе белье. Понаблюдав за ними с минуту (одна, белокурая, была совсем ничего), вернулся к столу, взял в руки один ботинок и... удивился.

Не знаю, что меня зацепило, но что-то было не то в этом видавшем виды ботинке. Не то. Опытный картежник, взяв в руки колоду, сразу чувствует, что в ней не хватает трефовой семерки. И я почувствовал – легковат ботинок, ой, легковат. Застучал ногтем по каблуку – полый, точно! И полез внутрь, оторвал толстую кожаную стельку, вынул и замер – в каблуке, в небольшом, аккуратно проделанном отверстии сверкал розовый алмаз!

...Да, с самого первого взгляда я не сомневался, что в каблуке отриконенного ботинка Сома лежит алмаз. Опытные геологи-поисковики говорят, что если ты сомневаешься, что это золото, то это не золото. Так и с алмазом – его с простой стекляшкой или любым прозрачным минералом никак не спутаешь. Никак. Исключено.

Алмаз был ошеломляюще великолепным. Перед ним любой другой выглядел бы невзрачным проходимцем. И в нем сидела муха.

В секунду завороженный, я вытряхнул камень на ладонь и впился в него глазами. И влился в него и расщепился на тысячу лучиков.

Я недолго наслаждался розовым наваждением – оно рассеялось, как только в замочной скважине входной двери закрутился ключ. Пока вернувшаяся хозяйка возилась в прихожей, я успел вернуть алмаз в тайник. И слегка стереть с лица вызванные им чувства. Слегка. А она вошла и посмотрела. На меня, на ботинок. "Нашел алмаз, не нашел?" А может, мне и показалось... Хотя, кто так просто оставляет на кухонном столе отриконенные ботинки? Да еще в Старом Осколе? Да еще с алмазом?

Конечно, на моем бесхитростном лице угадывался ответ, и девушка удовлетворилась. Порезала хлеба булку, ветчины, колбаски, развинтила бутылку "Столичной", разлила по рюмкам, а я подумал, что лучше бы мне Сом оставил бабу, что пельмени любит лепить и пирожки с капустой жарить, тогда бы я быстро с ней общий язык нашел. Колбасу же порезать и бутылку раскрутить это и я умею. Мастер спорта, можно сказать, международного класса. А она посмотрела внимательно и говорит домашним таким голосом:

– Оставайся, вечером пельмешков налеплю? У меня очень даже неплохо получается?

"Вот баба – мысли, что ли, читает?" – подумал я и ответил:

– Да нет, домой мне надо к утру поспеть, хоть убей надо.

Сидели мы около часа. По мере того, как бутылка пустела, мои глаза все чаще задерживались на груди Анастасии. Когда отводить их стало трудновато, я засобирался – очень уж не хотелось изменять Ольге. В принципе я мог бы найти себе оправдания. Достаточно было вспомнить ее прошлогоднего шведского дипломата.

Но я не стал ничего вспоминать и придумывать. Не по мне это – вчера ребенка с супругой делать, а сегодня – с первой встречной в постель.

И, допив последнюю рюмку, я сунул трикони в сумку и направился в прихожую. "Ребеночка сделаем, на пятом, на шестом месяце Оленька перестанет до себя допускать, вот тогда, может быть, и прискачу сюда на месячишко. Точно прискачу", – решил я, рассматривая свое бесхитростное лицо в овальное зеркало.

• Предыдущая
• 3/87
• Следующая