Сердце Дьявола - Белов Руслан - Страница 20

• Предыдущая
• 20/78
• Следующая

Примерно на середине пути (в часе пути до Пальмиры), у Наоми пошли месячные, и мы решили стать на привал пораньше. Однако не успели найти закрытого от ветра места и разжечь костер, как напала волчья стая. К этому времени я уже научил девушку владеть пистолетами и ружьем, и, пока она палила из них по охамевшим животным, я шинковал их саблей. Но волков было не менее дюжины, и последние два из нее вцепились в нас намертво.

Мой волк, детина килограмм в пятьдесят, опрокинул меня на спину и стал тянуться ощеренными зубами к моему горлу. Я держал дрожащими от напряжения пальцами его за бока, но волчья пасть придвигалась все ближе и ближе...

Знаете, что меня спасло? Посмотрев ему в глаза, я увидел... желтые глаза Худосокова!

Вы скажете – это метафора, бред преследования или еще что-то из области клинической шизофрении, но лично у меня никаких сомнений, что на мне лежит и подбирается к горлу одна из поганых жизней Ленчика, не было... Люди все одинаковы – в большинстве своем они готовы проиграть кому угодно – незнакомцу, пионеру, начальнику отдела, себе, наконец, но не извечному сопернику... И я собрал последние силы и сделал то, что Худосокова испугало – рывком бросил голову вперед и вцепился зубами в его воняющее псиной горло. А у нас, дорожного люда так: испугался – погиб! Воспользовавшись замешательством противника, я успел-таки схватить выроненную саблю за клинок и, разрезая себе пальцы, проткнул волка насквозь. И только тогда увидел Наоми – ее грызла волчица. Я разрубил рычащую тварь пополам...

В Пальмире мы провели около месяца – раны Наоми долго не заживали. У нее были сильно повреждены правые плечо, ягодица и левая лопатка. Так сильно, что местный царек не захотел ее... Наоми сильно переживала, но после того, как я поклялся, что не разлюблю ее, а после заживления ран сделаю ей пластическую операцию, да так, что швов и не видно будет, перестала кукситься и начала строить мне глазки.

В конце апреля 2994 года мы сделали тростниковую лодку и поплыли вниз по Евфрату.

Путешествие по Евфрату оказалось на редкость спокойным. "Кто знает жизнь – не торопится", – как-то проговорила Наоми, с недоумением наблюдая, как я полирую ладонями весла. И в результате такого ее отношения к скорости передвижения мы спускались до Ура – города на самом устье Евфрата, около месяца.

К берегу мы приставали лишь накипятить воды, настрелять и нажарить дичи и просто походить по твердой земле. От Ура до Чохор-Бохара, конечной точки нашего морского путешествия, мы добирались четыре луны. Проистекало оно несколько хуже средиземноморского – летнее солнце палило нещадно. Но спешить нам было незачем. И мы особенно не утруждались – на морском берегу всегда можно было найти прохладную уютную пещерку и на пару дней устроить в ней земной рай с шашлыками и вином (винное производство не приостанавливалось у меня ни на минуту – на корме моей лодки всегда булькало водными затворами до дюжины узкогорлых синеньких египетских кувшинов).

В Чохор-Бохаре мы высадились в самом начале сентября. Местное племя рыбаков хотело, было, поработить нас, но я все предусмотрел: в самый напряженный момент Наоми показала им несколько забавных пиротехнических фокусов, и весь месяц, пока мы там оставались, племя молилось на нас, как близких родственников Ану, богини неба.

Мы недолго наслаждались их обществом, нас звала дорога. Нам предстояло пройти по самым жгучим пустыням мира 2000 километров. И начать этот сумасшедший маршрут лучше было осенью.

Вы можете подумать, что на сердце у меня лежал тяжелый груз ответственности за жизнь своих друзей... Ничего подобного! Я не раз говорил об этом выше. Мы с Наоми просто жили жизнь, мы просто путешествовали... Нам надо было дойти до Искандера где-то к концу жизни, и шли мы к нему, как некоторые мудрые люди идут к гробовой доске – не торопясь и с удовольствием.

Выменяв на очередной фейерверк четверых крепких ослов, мы двинули на север. По дороге я рассказывал Наоми о своих иранских приключениях, о захеданской фурии Фатиме, об ее прекрасной дочери Лейле... И как мы удрали с Лейлой в Россию и не на ослах, а на "Форде"...

Я торопился вперед, мне не терпелось показать моей любимой сливочной шоколадке с глубокими бесконечными глазами величественный Тафтан – недавно потухший вулкан... Кругом безнадежно унылые, выжженные, кажется, даже оплавленные солнцем хребты гор, разделенные широкими и плоскими безжизненными равнинами... Лишь случайно здесь можно наткнуться на облупленную глинобитную постройку скотовода, или черную войлочную юрту, или стадо крохотных баранов, сосредоточенно обгладывающих камни... И над всем этим царствует остроконечно-заснеженный красавец Тафтан – царь, владыка этих мест. В долинах, сбегающих с его склонов, можно встретить и юркую речку, полную рыбой, и голубое горное озеро, и цветущее дерево, и кишлак, полный чумазых любопытных детишек. В XX веке мне не удалось погостить у Тафтана вволю... Работа... Работа... Работа... Всегда была работа, которую мог сделать только ты, а жизнь, в лучших ее красках и радостях, проходила мимо...

Забыв обо всем на свете, мы прожили на берегу небольшого лазурного озера целый месяц. Я пять тысяч лет мечтал об этом. Я пять тысяч лет хотел возделывать свой сад, спать со своей женщиной и рожать своих детей... Я не хотел, я никогда не хотел, никому ничего доказывать, я просто хотел собирать гусениц с капусты и рыть каналы в горячей земле, чтобы по ним к корням моих деревьев текла чистая вода... Но всегда это кому-то мешало или не нравилось... И я бежал дальше...

...Местные жители приняли нас хорошо, множество их я вылечил от разнообразных болячек и болезней. Долгими вечерами я рассказывал им о мудреце Заратустре, который будет жить когда-то неподалеку, крепком, как камень, имаме Хомейни, двигателях внутреннего сгорания, Куликовской битве и развале Советского Союза... Но больше всего им нравились пушкинская сказка о рыбаке и рыбке и некоторые стихотворения Евгения Евтушенко... ("Она была первой, первой стервой в архангельских кабаках..."). Пищей нам служила жареная рыба, лепешки из полбы, козье молоко и овечий сыр... И крепчайший кумыс, конечно.

...В Дашти-Луте, пустыне раскинувшейся на середине нашего пути, нас чуть было не погубила песчаная буря. Несколько дней мы, не в силах поднять головы, лежали, укрывшись с головой овечьими шкурами. На четвертый день бури сбесился и убежал в глубь пустыни осел, несший на себе бурдюки с водой. Но мы с Наоми сумели дойти до предгорий и даже успели выкопать там колодец, снабдивший нас влагой... Да, влагой – чтобы не умереть от жажды, нам приходилось высасывать воду из мокрого песка. Ослы не могли идти дальше, – для длительных переходов им нужен был ячмень... И нам пришлось зарезать двоих на мясо. Мы завялили ослятину на солнце и жили на ней целый месяц, до февраля. В феврале пошли обильные дожди, оставленный в живых осел отъелся на мгновенно выскочивших травах и диких злаках и мы смогли продолжить свое путешествие.

До предгорий Южного Тянь-Шаня мы добрались без особых осложнений к концу июня 2992 года до нашей эры. Эти места я знал, как пять своих пальцев – ведь я родился здесь! В середине июля мы были на Искандер-Дарье... Узнать верховья ее долины было, конечно, невозможно. Как я и предполагал, завал, образовавший озеро, еще не состоялся. С большим трудом в верхушке одной из гор я узнал будущий Кырк-Шайтан. После этого найти наш крааль не составило ни малейшего труда. Правда, он был далек от своего вида в XX веке: водопад был хоть куда, и стенки, перекрывающей ущелье не было и в помине, как не было, конечно, и штольни...

Наоми к этому времени обо мне уже все знала... Древние люди того времени жили в странном мире. Боги их (шумерские, к примеру) представляли собой низменные, грубые и продажные натуры, человека они сотворили в глубочайшем подпитии из грязи, выковырянной из-под ногтей... Потустороннее существование было тоже на редкость хаотичным и безнадежным – никаких тебе судей или весов, то есть никакой иллюзии посмертной справедливости... Можно было, конечно, купить погребальными жертвами местечко посуше, но, сами понимаете, не каждому это было по средствам... В таком духовном антураже мои рассказы о множестве ожидающих нас будущих жизнях воспринимались весьма и весьма непосредственной Наоми, как чудо... И она потихоньку приобрела личностные качества – самоуважение, степенность, терпимость ко мне... И еще она, эта молочная шоколадка с голубыми глазами, заревновала меня к Ольге. Я попытался объяснить, что в XX веке она, Наоми, станет, скорее всего, планетарно известной супермоделью, получающей десять тысяч долларов в час, и что ей вряд ли придет в голову мысль интересоваться любовными похождениями какого-то заштатного авантюриста-неудачника Евгения Чернова...

• Предыдущая
• 20/78
• Следующая