Сердце Дьявола 2 - Белов Руслан - Страница 34

• Предыдущая
• 34/65
• Следующая

– Он мне не нравится!

– А кто тебе нравится?

– Витя из первого класса. Он так интересно рассказывает всякую всячину. И добрый. Но...

– Что но?

– Больше всего мне нравишься ты! Ты такой сильный, добрый! Я каждый день думаю о тебе, жду, когда ты придешь. Знаешь, если ты поздно-поздно будешь приходить, ну, когда я буду уже спать, ты все равно заходи ко мне. Просто поправь одеяло, посмотри на меня. А я все это во сне увижу, ладно?

На глаза Константина Ивановича навернулись слезы, он обнял дочь и поцеловал ее в головку. Девочка прижалась к нему и прошептала:

– Мне так хорошо с тобой.

Константин Иванович хотел сказать дочери, что кроме нее у него в целом свете никого нет, но тут зазвонил мобильник.

– У нас проблемы, Костя, – раздалось в трубке (к своему удивлению Баламут это услышал, наверное, из-за того, что частью находился во всесильном колодце). – Пень скурвился. Из Праги звонили: пять лимонов месяц назад на свой тамошний счет перевел. И, похоже, сдавать нас собрался – вчера его Копченый на Петровке видел...

– Где он сейчас?

– На даче с семейством отдыхает.

– Ночью сожги. С четырех углов. И смотри, чтобы никто не сорвался.

– У него там два пацана малолетних... И дочь пятимесячная... Ты же знаешь...

– Много говоришь! – Ребров стал малиновым. – О своих грызунах подумай. Пока.

Убрав телефон в карман, Константин Иванович привлек к себе дочь, прижался щекой к ее щеке и принялся рассказывать, как через неделю они пойдут в парк Горького кататься на каруселях, а в октябре уедут в Аргентину и повторят там путешествие знаменитого зоолога Джеральда Даррела, и как им будет хорошо вдвоем.

"Е... вашу мать... – только и смог сказать Коля перед тем, как исчезнуть в колодце.

Судья меня встретил как старого знакомого и без промедления ввел в курс дела.

– Хотите вы или не хотите, вам предстоит прожить вашу жизнь заново, – сказал он. – Прожить, чтобы понять, что вы потеряли.

– Ничего из этого не получится, – категорически возразил я. – Вернее получиться то же самое. Через сорок с лишним лет сяду перед вами во второй раз и отвечу на ваше предложение: "Ничего из этого не получится".

– У вас нет выбора. Первую свою жизнь, я имею в виду жизнь Евгения Чернова по прозвищу Черный, вы прожили в уверенности, что его нет. Теперь вы знаете, что он существует и должны прожить ее с верой в него.

– Верой? В него? С чего это вы взяли, что я верю?

– Паясничаете...

– Да нет, я и в самом деле атеист...

– Вы заблуждаетесь, и вам предстоит в этом убедиться.

Сказав это, Судья исчез, а я пошел, точнее, побежал по второму кругу: что-то напоминающее быстро прокручивающийся и очень знакомый фильм прошло перед моими глазами. Когда пленка закончилась, я вновь увидел себя в знакомой комнате.

– Да, тяжелый случай... – вздохнул Судья, слегка брезгливо рассматривая меня. – Вы повторили свою жизнь с точностью 99,99 %, ничему не научились и ничего не поняли.

– Ничего не понял – это понятно, глуп-с. А расхождение на сотую процента? С чем оно связано?

– На этот раз вы сделали предложение Ксении Шевченко на два дня позже.

– Ну и ну!

– Но милость его безгранична. Он совершенно справедливо попенял нам за некоторые досадные методические упущения и, гм, невразумительное напутствие и решил предоставить вам возможность пережить вашу жизнь в третий раз.

Я присвистнул и, до конца осознав услышанные слова, пробормотал:

– Дабы я предложил Ксении Шевченко руку и сердце на четыре дня позже?

– Нет, чтобы вы поняли одну существенную вещь: если вы будете с ним заодно, если вы выполните свое предназначение, то мир будет лучше... И конца ему не будет никогда...

Глядя на папку со своим именем, я задумался о том, как же это грустно родиться на свет, чтобы выполнить какое-то предназначение. Представьте – вы родились, живете, страдаете и все это для того, чтобы в нужном месте в нужный час нажать какую-то кнопку или подставить кому-то ножку. А если чтобы подать руку Иванову? Спасти от голода Петрова? Или жениться на невзрачной Сидоровой? Это куда не шло, но все равно скучно. Понаблюдав за мной, Судья испарился. Вместе с ним испарился и его кабинет.

...Тысячу веков я бездумно висел во тьме, затем стало светать. Присмотревшись, я увидел, что сижу в небольшом кинотеатре и смотрю на большой мелькающий экран... А сзади кто-то невидимый говорит мне что-то монотонным голосом. И я, загипнотизированный им, устремляюсь всем своим существом к экрану и растворяюсь в нем без остатка. Сначала было темно и тревожно, даже страшно. Мне казалось, что я, испуганный, лежу вниз головой и сосу указательный палец.

– Это ты, обреченный, – объяснил комментатор. – Беременная тобой семнадцатилетняя мама, в пух и прах разругавшись с твоим отцом, идет к повивальной бабке, чтобы договориться с ней насчет аборта. Ты не должен был родиться, и мать твоя должна была умереть после аборта от заражения крови. Но мы спасли тебя.

– Каким же образом?

– Сложная многоходовка. Сестра твоей будущей бабушки умирает при родах – твоя бабушка усыновляет ее мальчика – твоя темпераментная мать, естественно, ревнует и отказывается от аборта, только из-за того, чтобы "подарить" своей мамочке еще одного мальчика... Уже от себя.

– Так вы убили сестру моей бабушки!!?

– Ну что за терминология молодой человек! Это люди убивают. А он дарует. Он берет к себе или не берет. А эта бедная женщина, ваша тетя, должна была умереть годом позже от рака...

Мне стало страшно, а человек за спиной продолжил иезуитскую экскурсию по моей жизни:

– Вот вы идете к маме на работу...

Я увидел на экране задумчивого двенадцатилетнего мальчика. Он шел прямо на меня. В какой-то момент наши глаза встретились, и тут же экран обхватил меня со всех сторон.

...Я стоял у ограды детского сада возле высоченной сосны и, подняв голову, рассматривал шишки. Они были такими недоступными и такими красивыми – ярко-коричневые, резные, по две, по три выглядывающие из пронзительно зеленой хвои и холодно-голубого зимнего неба. И так хотелось взять их в руки, вдохнуть смолистый запах, а потом расколотить одну на асфальте обломком кирпича, расколотить, чтобы вынуть ядрышки, которые так интересно гнездятся внутри...

Лезть было боязно, и я опустил голову, чтобы не видеть этих замечательных шишек, чтобы привыкнуть к отсутствию их в поле зрения и уйти потом к маме на работу, где меня ждал билет в цирк. Но был остановлен голосом Змея-искусителя:

– Испугался, да? Струсил? Ты просто не знаешь, какое это счастье забраться на высокое дерево и посмотреть сверху! Да, это опасно, но взгляни на эти шишки (я посмотрел) – они так прекрасны! Их можно принести в школу и показать одноклассникам! И они не поверят, что ты сорвал их с самого неба!

Я стал раздумывать, как залезть на дерево. А голос в моей душе зашептал:

– Ты упадешь прямо на железные пики ограды, и они пробьют твою грудь.

– Зато мама четыре года подряд будет посылать тебя в черноморские санатории, – не отставал Змей-искуситель, – и ты увидишь, наконец, море и будешь вместе с друзьями ловить крабов, бычков и морских петушков! И через много, много лет твоя дочь Полина раз за разом будет просить тебя рассказать, как маленький Женечка лазал на сосну, и как потом мамочка всю ночь искала его по моргам и больницам...

Я полез на ограду, с нее перелез на обледенелую сосну...

– Ну и что вы думаете по поводу этого эпизода своей жизни? – спросил меня голос сзади, когда экран погас, и в зале воцарилась полная темнота.

– Дурак я, что и говорить...

– В самокритичности вам не откажешь. А чтобы вам все стало ясно, отмотаем пленку назад.

Экран как по команде засветился, маленький Женечка взлетел на сосну, потом спустился, потом постоял немного под оградой с вздернутой головой, потом ушел, пятясь. Некоторое время (минут десять) переулок был пуст, затем к ограде, на которой сидела ворона, задом наперед подошел пьяный простоволосый мужчина с пятикилограммовой кувалдой в руке и с ее помощью начал, то ли выпрямлять загнутые в сторону пики, то ли гонятся за вороной. Выпрямив все или отчаявшись сладить с вороной, ушел, также, пятясь.

• Предыдущая
• 34/65
• Следующая