Смерть за хребтом - Белов Руслан - Страница 19

• Предыдущая
• 19/84
• Следующая

– Замечательная идея! – обрадовался я. – Поехали! “Ба пеш ба суи коммунизм[28]!” – как говорили в Советском Таджикистане!

К счастью, Шахрияр хорошо знал обходную дорогу, которую мы проскочили часом раньше, и через двадцать четыре часа после пленения Фатимы, мы были в желанном Мешхеде. Там нас разместили в просторном доме одного из многочисленных братьев Шахрияра. Разбитую неудачей и, казалось, навсегда сломленную Фатиму заперли в задней комнате. Меня переодели в привычную европейскую одежду – джинсы, ковбойка, кроссовки – и тоже спрятали от чужих глаз подальше. Но не одного, а с Лейлой. И в комнате, очень похожей на захеданскую. С мягкой королевской кроватью и юрким передвижным столиком только и сновавшим туда-сюда. Хм... Туда-сюда... Обратно...

В один из этих дней отдохновения в дом неожиданно нагрянула и устроила обыск полиция, но мы были предупреждены и отсиделись над кухней в комнате кухарки.

Два часа мы лежали там втроем под весьма неширокой кроватью. Причем я лежал у стенки, Лейла – посередине, а Шахрияр – с краю. Такой расклад был не случаен: если бы полицейские заглянули под кровать и увидели бы там этого верзилу, то им бы и в голову не пришло, что за его огромным телом может спрятаться хотя бы отощавшая кошка. В общем, все обошлось и после ухода полиции Лейлу удалось оторвать от меня, а меня – от стенки...

Через день Шахрияр трогательно распрощался с любимой сестричкой и покатил с теткой домой в Захедан. Еще через три дня его брат перевез нас с Лейлой через Копет-Даг к бывшей советской границе и за сто долларов средь бела дня переправил в Туркмению к дальним родственникам. Не прожив у них и дня, мы пробрались к ближайшей железнодорожной станции, сели в местный пассажирский поезд и через несколько часов были на узловой станции. На вокзале я подошел к пьяненькому русскому мужичку и честно все ему рассказал. Он посоветовал не испытывать судьбу (пассажирские поезда часто досматривают) и ехать до Узбекистана на каком-нибудь порожняке.

Мы так и сделали – тайком сели в товарный вагон, набитый пустыми картонными коробками из-под японских телевизоров и уехали в сторону России.

Душанбе... Представьте – вы в родном городе, который покинули много лет назад. Вы настороженно всматриваетесь в знакомые улицы, дома, скверы и понимаете, что вы – чужой, уже чужой... Но это не надолго – очень скоро дух, домовой родного города примет вас, как принимает уличный милиционер, разглядев в вашем паспорте строчку: “Место рождения – г. Душанбе”.

Да, мы с Лейлой очутились в Душанбе – наш товарный поезд шел не в Россию, а в обратном направлении. Я это понял утром второго дня нашего путешествия, когда, приоткрыв раздвижную дверь вагона, вместо унылых каракумских пейзажей, мы увидели проплывающую мимо желтую пивную бочку на автобусной остановке “13-й микрорайон”.

Еще через день я сидел со однокурсником и другом Сергеем Кивелиди в пивной на бывшей улице Красных партизан. Пиво было сносное, так как перед тем мы пропустили по паре стаканов неплохого таджикского портвейна. Несколько лет назад Сергей расстался с женой Любой и с тех пор ее не видел.

– Я знаю, ты встречался с ней в Москве, да? – опустив глаза, спросил он.

– Да, она приезжала из Саратова... Сначала с Сашкой, а на следующий год – с Люськой. Сашка – злой, мне кажется, убил бы тебя, по крайней мере, он без сомнения не раз разыгрывал в своем воображении сцену твоего убийства. “Мам, ты погоди. Я кончу институт, стану прокурором, и у нас все будет...” Люська – та вообще закатила истерику, когда я сказал, что девочка должна любить всякого отца. “Он – негодяй, сволочь, я не хочу слышать о нем”. Заплакала, убежала. Люба – перебродила, вся черная – все лето торговала куриными ногами на улицах Саратова...

– Хватит, Черный, душу травить...

– Ну, ладно, завяжем с этим. Чем теперь занимаешься?

– Всем, – коротко ответил он, с прищуром взглянув мне прямо в глаза. – Всем. От и до.

– Ты меня пугаешь... Представляю род твоих занятий. Надеюсь, заказов не принимаешь?

– Принимал бы, куда денешься? Но заказчиков нет. Вернее, хороших заказчиков. Слушай, хватит об этом. Расскажи лучше о себе.

– Что рассказывать? Последний раз мы виделись... в 93-м? Да, в 93-м. На следующий год женился на своей сослуживице Верочке. Переехал к ней с зубной щеткой и категорическим императивом. А кому это может понравиться? Скоро Полька родилась, доченька моя любимая. И Вера с родителями своими начала убеждать меня бросить науку и начать ковать бабки, ну, хотя бы охранником на рынке... Я пытался им что-то говорить. Мол, если оторвусь от привычной работы, то возможны варианты, в том числе и неприятные.

Так и случилось. Я ушел из института и постепенно стал никем, и ничего кроме нее и Польки у меня не стало, а она, наоборот, нашла хорошую работу с хорошими бабками. Исполнительным директором известной бизнес-школы стала. Потом в политику ударилась, партию даже какую-то фармацевтическую учреждала. Зауважала себя очень... Перестали вместе ходить на люди, потом стали оба задерживаться на работе, потом мне собрали мой чемодан и оторвали от моей груди плачущую дочь, потом попал в Иран... Ахилл не может бегом догнать черепаху. А я – скорый поезд к безоблачному счастью... С мягкими подушками и горячим чаем с ложкой коньяка... Потому как иду пешком и в обратном направлении, – заключил я и улыбнулся, вспомнив, как очутился в Душанбе. Ну а ты как поживаешь?

Кивелиди нехотя рассказал о трех последних годах жизни.

Он был мастером спорта по сабле и в ней – четвертым в Союзе. Объездил его вдоль и поперек. На факультете вел себя независимо и с достоинством и всегда был одним из лучших моих друзей. Я уважал его за настырность, за то, что он никогда не претендовал на первенство в наших отношениях, за значок “Мастер спорта”, и за то, что с малых лет мыл дома полы и мог запросто дать любому обидчику в рожу. Мать его, грузная, в сто с лишним килограммов, женщина в свое время была заведующим детским садом, отец – крутым зеком, в отсидках наизусть выучившем “Капитал” Маркса. Последнего (не Маркса, а Серегиного родителя) я никогда не видел, да и Сережка, скорее всего, тоже.

Из-за отца Сергей не смог вступить в партию, и ему были закрыты все пути в сытое общество. Когда он понял это окончательно (начальником поисковой партии назначили не его, а коллегу, никчемного геолога, но коммуниста), все бросил и пошел на стройку мастером.

Получив квартиру в построенном им доме, Сергей занялся разведением на продажу тюльпанов, потом еще чем-то, еще чем-то и всегда без “волосатой лапы” и поэтому сидит сейчас передо мной в этой дыре, и “пусты кошельки упадают с руки”. Но я хоть смылся вовремя, а он, связанный по рукам и ногам диабетом матери (да и ехать некуда и не на что), вынужден был не только оставаться в этой разоренной, растерзанной войной республике, но и принимать участие в чуждой ему гражданской войне одних таджиков с другими: несколько месяцев Сергею пришлось служить в правительственной армии – призвали ночью, одели наспех в маскировочную форму, дали оружие и забросили с двумя дюжинами кишлачных пацанов в мятежный район в памирских предгорьях... И забыли. Без продуктов, без палаток, без какого-либо плана действий, они сидели на подножном корму 34 дня...

– Нас всех надули, – сжав кулаки, говорил мне Сергей в заключение рассказа. – Воспитали строителями коммунизма, а сами тихо, тихо построили общество, где пели одно, а делали другое. Потом они построили еще одно общество, где Родина нужна лишь для продажи, и где, чтобы не испытывать постыдных последствий честного труда, надо обманывать и воровать! А открытые и разведанные нами, геологами, богатейшие месторождения и построенные на них гигантские горно-обогатительные комбинаты и нефтегазодобывающие комплексы? Все они непонятно как стали собственностью бывших пассажиров черных “Волг”! А мы, – продолжал Сергей, распаляясь, – те, которых с музыкой и почестями посылали на целину, магистрали, плотины, в тундру, тайгу и пустыню, стали никому не нужны. А сколько нас осталось теперь без крова, без копейки, без родины? Наших родителей вынуждали ехать на национальные окраины руководящие органы или голод. Моя, вот, матушка в тридцатых годах получила в родном Донецке повестку, в которой ей предписывалось через двадцать суток приступить к обязанностям секретаря-машинистки в милиции г. Курган-Тюбе Таджикской ССР...

• Предыдущая
• 19/84
• Следующая