Смерть за хребтом - Белов Руслан - Страница 23

• Предыдущая
• 23/84
• Следующая

– А есть у тебя покупатель? Я помню, ты что-то рассказывал о каком-то миллионере из Шахринау. Мол, сам несметные его бабки видел...

– Давай, Черный, не будем шкуру неубитого медведя кроить. Там разберемся. Есть кой-какие мысли на этот счет.

– Не будем, не будем... – начал я бухтеть. – Да мне кажется...

– Смотри, смотри, – прервал меня шепотом вдруг собравшийся Сергей и легким кивком указал на вошедшую в пивную девушку. Красивая, в коротком платье, ноги – от ушей, она прошла мимо нас к прилавку и, бросив пару слов бармену, тут же повернула в выходу.

– У вас о-очень красивые ноги, маде... мадеуазель, – проговорил я, столкнувшись с ней глазами. – Особенно левая!

– Болван, – зашипел на меня Серый после того, как за девушкой захлопнулась дверь. – Эта дочка Каримова, он хозяин здесь... За нее он тебя с говном смешает и мне скормит! Это к нему я думал подвалиться с золотом...

Мы расстроились, добавили еще, и я совсем захмелел. Тут на соседний стул запрыгнула симпатичная белая кошечка и стала ластиться ко мне.

– Смотри, персиянка! – прощающе улыбнулся мне Сергей. – Твоей Лейлы землячка. Угости ее.

– Конечно, в чем же дело, – ответил я и, обернувшись к стойке, развязно крикнул бармену: “Три Вис... Три Вискаса с содовой!”

– Пьянь болотная! Кончай выступать! Ты сейчас довыпендриваешься. Это тебе не Москва. И не семидесятые годы. Давай, вставай, пора верблюдов кормить. После восьми на улицах теперь опасно. Ограбят, а если нечего взять будет, убить могут с тоски. Пойдешь дворами. К ментам и солдатам местным, не из 201-ой российской дивизии, не подходи. По-русски не разговаривай. Машину услышишь – прячься.

– Да знаю я! В 93-ом на Мостопоезде меня солдаты вечером грабанули – часы и кошелек отняли. Потом приказали куртку кожаную снять, которую мне мать только что на последние деньги купила. А я прикинул, что все равно от кого смерть принять – от солдат сейчас или от матери позже – и побежал петлями. Не попали, я под мост сиганул.

– Второй раз может и не повезти. Тем более, что голодных сейчас больше.

Выкурив по последней сигарете и поговорив за жизнь еще немного, мы разошлись, и я пошел к Лешке Суворову, у которого мы с Лейлой имели кров и пропитание.

Старый мой приятель и однокурсник Алексей Суворов жил один в старом бараке за бывшей улицей Дзержинского. Такие бараки для русскоязычных кадров, призванных со всех уголков необъятной России в целях осуществления показательного прыжка из глухого азиатского феодализма в развитый социализм, стали появляться в кишлаке Душанбе на заре Советской власти вскоре после объявления его городом Сталинабадом и столицей Таджикистана.

Мы с Лейлой вселились в заброшенную комнату с облупившимися грязными обоями, прогнившим полом и обвалившимся потолком. Я кое-как ее подремонтировал, воздвиг из досок и старого матраса кровать. Лейла же все вымыла, подклеила обои и повесила веселые занавески.

Жена Леши уехала пару лет назад с двумя детьми в Россию искать защиты и пристанища у Родины-матери. Леша не мог ехать с ними – долгие годы он страдал тромбофлебитом. Хотя и потерял только палец на правой ноге, но ходил плохо и на роль беженца в Россию явно не годился.

Маленький, сухой, с внимательными глазами, он любил застолья и пышных женщин, любил поговорить и задумать сногсшибательный план быстрого продвижения к процветанию. Но стадия созерцания красоты и изящества задуманного всегда была у него заключительной. Следствия этого постыдного порока – логово в черном, полуразвалившемся бараке, еда, что бог пошлет, и задумчивые глаза святого мученика-мыслителя были видны невооруженным взглядом.

По дороге домой я завернул в магазин и купил “бомбу” Памира, чтобы обмыть с другом намечающееся предприятие.

О золоте я ему ничего не сказал. Таков был уговор с Сергеем. Но не говорить ничего я не мог – Лешке, как никому, нужна была какая-то надежда. Месяц назад у него приоткрылись язвы на ноге, он пошел в больницу, но там развели руками: никаких медикаментов нет, и в обозримом будущем не предвидится. И посоветовали двигать во Францию. Там, мол, есть все: и необходимое оборудование, и лекарства, и пухлые медицинские сестры. Или идти на прием к тете Марусе, живущей в глинобитной кибитке на задворках Министерства здравоохранения и запросто обходящейся без всего этого. Тетя Маруся помогла, но велела больше не приходить.

– Скоро, Леша, у нас будет достаточно денег на хороший портвейн и приличную ливерную колбасу, – сказал я ему, вынимая “бомбу” из видавшей виды пластиковой сумки. – Даже, может, останется и на врачей где-нибудь в Штатах...

– Что-нибудь надыбал? – недоверчиво перевел он глаза с бутылки на меня.

– Похоже, проклятые капиталисты интересуются оловом Кумарха, – врал я без зазрения совести. – Надо съездить и посмотреть в каком все там состоянии... Давай выпьем, Леха, за дальнейшее процветание всего человечества в нашем лице!

– Руки сначала помой, – сказал Суворов. Смотрел он недоверчиво.

Я вышел в сени, где в разбитую раковину блевал ржавой водой прогнивший кран. Вымыв руки, подсел за благосклонно скрипнувший журнальный столик и сразу же наткнулся глазами на пару граненых стаканов. Полные беспросветного пессимизма, навсегда, казалось, забывшие о своей первозданной прозрачности, они отстранено топтались рядом с десертной тарелочкой. Уставшая от жизни, щербатая, к тому же смертельно раненая зияющей трещиной, она безвольно распласталась под посиневшими от зноя кружечками чайной колбасы. Брошенные на клеенку несколько росистых стрелок зеленого лука и великолепная розовая гроздь прошлогоднего винограда спасали этот натюрморт аппетитными живыми красками.

Всю эту красоту изобразил Суворов ровно через минуту после явления бутылки из пластиковой сумки. Разлив вино, я проформы ради кликнул Лейлу, готовившую на кухне плов из голубей, наловленных нашим хозяином во дворе при помощи большого медного таза (деньги девушка берегла для Москвы, и мясом с рынка нас баловала не часто).

Выйти к нам Лейла отказалась – по мусульманской привычке она с неохотой появлялась в мужском обществе.

– Насчет олова и проклятых капиталистов ты это здорово придумал, ценю, – выпив вслед за мной и закусив виноградинкой, начал Лешка, – но я почему-то не поверил. Сейчас сюда, не говоря уж о туда, никто не сунется.

– Сунутся, Леха, сунутся. Мы сунемся.

– Олово Юго-Восточной Азии вдвое дешевле. Даже я это знаю. Не надо лезть на высокогорье в валенках и штольни с шахтами в мерзлоте ковырять. Мой себе песочек прибрежный дешевыми руками малайцев и наслаждайся жизнью в белых штанах. А в тех краях... Все, что есть в тех краях, не считая, конечно, западного Таджикистана, – это золото Пакрута, но его очень немного... И еще – Уч-Кадо. Не темни, Черный, давай, колись!

Ну, в общем, я и раскололся. Может, и понадобится Лешка. Народа всякого он знает много, да и хата его может пригодиться для перевалки. В любом случае я подкинул бы ему денег – так пусть отрабатывает!

Перед сном я попытался уговорить Лейлу не ехать с нами, а остаться с Лешкой. После нескольких попыток я разглядел в ее миндалевидных глазах слезы. Беззвучные слезы, как я уже упоминал, всегда были для меня непреодолимым аргументом в любом споре, и я сдался. Она тут же уселась ко мне на колени и начала приглаживать мои спутанные волосы, что-то говоря по-персидски.

Наши отношения с Лейлой за последнее время значительно изменились. Они стали проще. Я уже не придумывал дифирамбов и часто смотрел ей в глаза, не любуясь. Но стоило мне отдалится от нее, не видеть, не чувствовать ее всем своим существом, то от всего, что было у меня в голове отходило и обособлялось одно чувство, одно подспудное желание – бежать, вернуться, скорее быть рядом...

Когда мы оставались одни, мне, да и ей, я знаю, не приходили мысли о сексе. Все случалось само собой, не начинаясь и не кончаясь никогда... Я до сих пор не мог понять ее до конца. Почему она пошла со мной? Почему терпит неудобства быта на колесах? И почему я не могу, ради нее же, расстаться с ней?

• Предыдущая
• 23/84
• Следующая