Под нами Берлин - Ворожейкин Арсений Васильевич - Страница 19

• Предыдущая
• 19/127
• Следующая

— — Стрельба — последняя, высшая ступень подготовки…

— Нет! Стрельба — главное! — перебил Василяка. — Машина, пилотаж, летчик… — все для огня.

Я пожимал Владимира Степановича. Работая инструктором в школе, где курсанты только знакомятся со стрельбой по воздушным целям, он сам не мог хорошо освоить этот вид боевой подготовки. Иногда людям то, чего они не сумели достичь по своей специальности, кажется очень сложным Поэтому мне сейчас не хотелось говорить с командиром: полка о том, что является главным в профессии летчика-истребителя, и я спросил:

— Какое ваше окончательное решение о Коваленко?

— Коваленко, Коваленко, — недовольно проворчал Василяка и, махнув рукой, развалистой походкой, сутулясь, словно под тяжестью, грузно зашагал на КП.

Фашисты, наконец, оставили надежду захватить Киев и перешли к обороне. Уже неделя, как установилось затишье. 1-й Украинский фронт, пополненный резервами Ставки, вот-вот доле жен заговорить. Мы спешили ввести в строй молодых летчиков, но туманы, ненастье и снег срывали ваши планы. Новые самолеты поступали быстрее, чем мы успевали их осваивать. Последние десять машин находились в ста тридцати километрах от Киева — в Прилуках, и летчики давно ждали погоды, чтобы перегнать их в полк.

На 22 декабря метеослужба обещала хороший солнечный день. Чтобы не упустить ни одной минуты летного времени, мы до рассвета приехали на аэродром. В небе звезды. Мороз щиплет лица. Под ногами похрустывает снежок. На КП нас встретил старший техник эскадрильи Пронин и доложил о готовности самолетов к полетам.

— И моторы уже прогрели?

— Да, — ответил он. — Ведь сегодня самая длинная ночь в году, а проснулись по привычке рано.

Уточнив задание, мы вскоре вышли на улицу. Из-за города туго выбивалась заря, багровая, тусклая и тревожная. Пока шли до самолетов, заря не разгоралась, а блекла и, словно обессилев, совсем потухла в быстро образовавшемся тумане. Туман густой, белый, точно молоко, разлился по Днепру, затопив берега, Киев, аэродром. Нигде ни звука. Все, казалось, вымерло. Люди двигались молча, тревожно-настороженно.

Делать нечего, пришлось возвратиться на КП.

В ожидании прояснения летчики, усевшись кто прямо на пол, кто на имевшиеся стулья, неторопливо вели разговор. Кое-кто нет-нет да и бросит с надеждой взгляд на окна, плотно зашторенные с улицы туманом. Мы с Лазаревым заняли столик и писали письма. Вдруг дверь с грохотом открылась. На пороге стоял бледный, с искаженным лицом, командир полка. Его глаза несколько секунд блуждали по комнате. Увидев *меня, Василяка хрипло произнес:

— Кустов погиб… и с ним еще четыре человека. Разбились. В тумане…

Никто не произнес ни слова. Все были ошеломлены страшным известием. Мы вопросительно глядим на командира полка, надеясь, что произошло какое-то недоразумение, ошибка и сейчас все прояснится. Глаза Василяки со злобным удивлением пробегают по нашим лицам. Он не понимает, что означает наше молчание, не может сдержать гнева и раздражения.

— Вы что уставились на меня как бараны на новые ворота? Неужели не ясно, что произошло?

Вспыльчивость Владимира Степановича вывела нас из шокового состояния. Мы вскочили с мест и окружили Василяку.

— Как же это могло случиться? Кто погиб с Кустовым?..

Нескончаемый поток вопросов посыпался на командира, но ему самому подробности были еще неизвестны. С утра Прилуки как будто получили разрешение Киева на перелет, потом последовало запрещение. А Кустов с группой почему-то все же вылетел. Кто виноват?

— Хватит! — оборвал Василяка. — Потом узнаем. Командира так потрясла катастрофа, что он не мог выехать на место происшествия, а послал меня с начальником штаба Матвеевым. За время наших сборов выяснилось, что один из пяти летчиков, вылетевших с Кустовым, — Александр Сирадзе — нашелся. Он благополучно сел недалеко от места катастрофы. Уточнение принесло надежду — возможно, и остальные не все погибли, а сели где-нибудь. Пускай разбили самолеты, только бы сами остались живы. С такими мыслями мы выехали с аэродрома.

Тумана уже не было. Он внезапно исчез. Облака плыли высоко в небе, видимость стала прекрасной. Как-то не верилось, что с час тому назад и в десяти метрах от себя нельзя было ничего разглядеть. Из-за этого и погибли наши товарищи.

Эх, Игорь, Игорь! Почему ты поторопился с вылетом? Вот летел бы теперь! Влюбленные часто бывают чуточку одержимы. Нет! Только не Кустов. Он дисциплинирован. А потом, с ним полетели еще четыре человека. Это уже группа, и она не могла подняться в воздух без разрешения старшего начальника. Но почему вылетела не вся группа, а только половина? Почему такая неорганизованность?

Ох уж эта неорганизованность! Сколько из-за нее сложено голов! Сколько пролито слез! В авиации до сих пор все еще гнездится дух прошлого: профессия летчика — удел избранных, и для них не всегда законы писаны. Это-то и рождает панибратство на службе, зазнайство и пренебрежение к дисциплине. Недавно мне пришлось быть свидетелем «узаконенного» нарушения порядка летной службы. В одном полку стало правилом: летчик, возвращающийся после боя с победой, крутит над своим аэродромом столько бочек (наиболее заметная и удобная фигура высшего пилотажа), сколько им сбито самолетов.

После большого воздушного боя истребители одиночно и парами приходили домой. Одна бочка над летным полем, вторая… Один за другим садятся самолеты. И вот, чуть не задевая землю, лихо выскакивает на аэродром очередной истребитель. Он круто направляет свой нос в небо и делает восходящую бочку. Машина размашисто, с надрывом поворачивается вокруг своей продольной оси и неуклюже опускается к горизонту. После этого самолет резко сваливается вправо и штопором врезается в землю.

Точную техническую причину этой нелепой катастрофы по останкам установить было нельзя: человек и машина сгорели. Но в обгорелых кусочках самолета были найдены вражеские пробоины от пуль. И стало ясно — поврежденная машина не выдержала дополнительной перегрузки или же летчик потерял сознание: он мог быть не только обессилевшим от боя, но и раненым.

• Предыдущая
• 19/127
• Следующая