Под нами Берлин - Ворожейкин Арсений Васильевич - Страница 8
- Предыдущая
- 8/127
- Следующая
Кустов решительно рассек воздух рукой:
— И правильно! От такого заявления пахнет обреченностью. Я против бумажных красований преданностью партии. Считаешь себя достойным — подавай заявление без всяких «если» и «в случае». Партия тебя поймет. На войне смерть не хитрая штука. Победа! Вот в чем суть нашей борьбы.
— Правильно, Игорь. — Я разделял мнение товарища. — Коммунистом себя не объявляют, а доказывают это на деле, в бою.
— Наверно, погиб, — подавленно проговорил Лазарев, понурив голову. Его высокая, сутуловатая фигура еще больше согнулась. На осунувшемся лице застыло выражение страдания. Очевидно, он понял, что поспешил с атакой на «фоккера». Мне хотелось обрушить на него весь свой гнев, но, вспомнив слова Тимонова: «Это дело нехитрое… Для нас сознание собственной вины — самое действенное наказание», я сдержался.
Да и в чем виноват Лазарев? Задор молодости и ненависть к фашистам заставили его забыть об осторожности. И понятно, что как только он увидел перед собой хвост вражеского истребителя, сразу же кинулся на него. А что это была приманка, Лазарев просто не мог понять. В бою с этим тонким тактическим приемом ему еще не приходилось сталкиваться. Мы с Кустовым, хотя и знакомы были с этой хитростью, а тоже не сумели быстро разобраться во всей хорошо продуманной комбинации, поэтому, не раздумывая, бросились на защиту Лазарева.
У нас взаимовыручка стала как бы инстинктом. На это фашистские летчики и рассчитывали, заранее предугадав наши действия. И у них получилось неплохо. Враг в своих целях сумел использовать против нас даже нашу силу — взаимовыручку. Сложна психология боя, и не так просто в ней разбираться.
— Понимаешь ли ты свою ошибку? — спросил я Лазарева.
— Теперь дошло, — выдавил он. — Лучше бы самому погибнуть, чем… Кустов оборвал его:
— Выбрось глупости из головы! Состраданием Тимоху не воротишь. Погибнуть в бою легче всего.
Нас окружили техники, летчики. Весь аэродром хотел знать, почему не возвратился с задания Тимонов.
Смерть на фронте витает всюду. Очевидно, поэтому и говорят, что к ней можно привыкнуть. Но это только говорят. К смерти не привыкают. А несчастье с Тимоновым, любимцем полка, особенно больно задело нас. Его пытливый ум и острие, но доброжелательные шуточки, задушевность и чистота передавались всем, кто только с ним встречался И главное — он был настоящим товарищем в любых условиях.
Все восприняли случившееся как личное горе. Тимонов молод, но он много сделал. Не раз этот рядовой авиации приносил победу в воздушных боях. И сегодня он один сумел разбить строй фашистских бомбардировщиков. Где появлялся Тимоха — там была победа. А ведь он был щупленький и, по сути дела, больной человек, не имеющий законного права по состоянию здоровья быть истребителем.
— Надо бы сейчас слетать на У-2 и узнать, что с Тимохой? — предложил Кустов. — Может, чем-нибудь поможем?
Я пошел на КП. Оттуда уже к нам бежал начальник штаба майор Матвеев. Федора Прокофьевича за седую голову (да и по годам в полку он был старше всех) мы звали стариком, хотя в работе и по темпераменту он не уступал молодым. «Старик», не дав мне доложить по форме о вылете, с тревогой спросил о Тимонове:
— Как сбит? — вырвалось у него такое же восклицание, как и у техника Мушкина. — Ай, Тимоха, Тимоха, — сокрушался Федор Прокофьевич.
Я попросил майора позвонить полковнику Герасимову, чтобы он выделил ПО-2 слетать на передовую.
Мы спустились в землянку КП. Матвееву из дивизии ответили, что у них имеется только один самолет связи и его ни в коем случае нельзя использовать не по назначению.
— Как так не по назначению? Слетать ведь к сбитому летчику! — вскипел Матвеев.
Из трубки четко полилось спокойное назидание:
— В наземных частях есть своя медицинская служба. Она обязана оказать сбитому пилоту всю необходимую помощь. Если потребуется самолет, врачи по заявке его получат. Для этой цели имеются специальные санитарные самолеты…
Федор Прокофьевич, не дослушав, бросил трубку. Его руки дрожали, лицо побагровело. Он прохрипел:
— Боже мой, какой непромокаемый обормот! Какой обормот! — У начальника штаба не нашлось более подходящего определения для чиновника, равнодушного, невозмутимого, как булыжник. Где-то я читал, что не надо бояться врага: он может только убить; не надо бояться друга: он может только предать. Но бойся равнодушия: оно порождает убийц, бандитов и всю человеческую подлость.
— Нужно звонить Герасимову, — после паузы спохватился Матвеев.
Комдив, узнав о несчастье с Тимоновым, прибыл к нам сам. К сожалению, дивизионный ПО-2 оказался неисправным. Николай Семенович позвонил в корпус. Оттуда прислали самолет связи.
Тимонов в состоянии тяжелого шока, с перебитыми йогами и раздробленной левой рукой, со множеством глубоких ранений в грудь, живот и голову был доставлен в полевой госпиталь.
Я вспомнил историю нашего знакомства. Это было на Калининском фронте. Тимонов впервые встретился с противником в воздухе и, забыв все на свете, без оглядки, со всем пылом молодости ринулся на фашиста. Опомнился только, когда противник скрылся из виду. Бензин был уже на исходе. Сел в лесу. Неудачно. Здорово повредил поясницу. Несколько суток выбирался из леса. Обмороженный, в бреду пришел в городок Старая Торопа. Отлежался в госпитале и, когда прибыл в эскадрилью, перво-наперво заявил: «Эх, скоростенка маловата на „ишачке“, а то бы не ушел от меня „мессершмитт“.
О том, что больше месяца он не мог согнуться, — ни единого вздоха. Снова стал летать, но перегрузки сказывались. Часто ходил с «креном», как он называл свою скованность. Ему однажды посоветовали уйти с фронта в летную школу инструктором. Там легче, перегрузок таких не будет. Тимонов спокойно ответил: «Как потом я объясню своим детишкам этот поступок? Им одно будет ясно: отец во время войны искал работу полегче».
Рядом со мной стоял Кустов. Игорь умел поразительно быстро погружаться в свои мысли. Задумавшись, он смотрел на багровый закат. Я легонько толкнул друга.
— Что застыл? Тимоха еще придет в полк и будет воевать!
Кустов очнулся и, чуть, подумав, убежденно ответил:
- Предыдущая
- 8/127
- Следующая
