Нефритовый слоненок - Востокова Галина Сергеевна - Страница 29
- Предыдущая
- 29/78
- Следующая
В Каир приехали поздно. Не успели осмотреться, как утром, собственно даже ночью – в три часа, их разбудил могучий, трубный, отчаянный рев, почище солидного духового оркестра. Требовали пищи проголодавшиеся ослы, привязанные на вымощенной площади, где не сыскать ни бурьяна, ни репейника.
– Вроде наших петухов… – сквозь сон пробормотала Катя.
Попыталась снова задремать. Но куда там… Слышались крики погонщиков, хлопанье дверей. В пять часов к ним тоже постучала горничная – пухленькая негритянка в белом форменном платье.
– Мадам, месье, пардон, ваш завтрак…
– Что ж так рано? – протянула Катя, окончательно просыпаясь.
– Ах, мадам, если вы не поедете гулять сейчас, то к десяти часам это станет просто невозможно, особенно поначалу.
Катя открыла стеклянную дверь балкона и увидела, что площадь уже полна народу. Среди пестрой босоногой кричащей египетской толпы виднелось несколько европейцев, выбирающих осликов для прогулок.
– И мы тоже поедем на ослике? Вот здорово! – обрадовалась Катя.
– Ну конечно. – Лек подал ей дорожное платье. – Старый город велик, и пешком ты сразу устанешь. Извозчиков там нет – слишком узкие улицы.
– А нам в гимназии говорили, что Наполеон Первый ездил по старому Каиру в карете, запряженной шестериком…
Лек недоверчиво пожал плечами:
– Ну, скоро увидим сами. И на базар надо заехать, купить подарки родителям.
– А что им может понравиться?
– Там посмотрим. Маме – украшения, отцу – оружие для коллекции. Сама будешь выбирать. Так и скажем, что от тебя.
– Ох, Лек, боязно. Вдруг не угожу!
– Трусишка. Ну я же с тобой! – Он погладил ее по щеке. – Уже загорела…
Ослики были жирные и чисто остриженные. Катя выбрала одного, не очень упрямого на вид. Мальчишка-погонщик с хитрой ухмылочкой отвесил низкий поклон, приложив ко лбу руку. Катя потрогала широкое мягкое седло, обтянутое красным сафьяном, уздечку, украшенную ракушками и медными бляхами, всунула ногу в стремя, но оказалась не на спине осла, а в объятиях Лека, благо он был рядом. Паршивый мальчишка хохотал вместе со своим товарищем. А все потому, что ремни от стремян не прикреплялись к седлу, а просто перекидывались через него, и, если погонщик не успевал ухватиться за противоположное стремя, неопытный ездок падал, развлекая толпу своей оплошностью.
Копытца зацокали по мостовым узких и кривых улиц. Погонщик шел или бежал следом, покрикивая: «Руах… шемалек… еминек… уарек»[2] – и тыча в серый бок кулаком, насколько хватало сил, отчего бедное животное кидалось не в ту сторону, куда следовало.
Купцы в белых тюрбанах восседали на серых рогожках у входов в лавочки с мусульманским спокойствием, прихлебывали кофе из маленьких чашечек, затягивались наргиле.
Лек с Катей отобрали в подарок королю клинки в ножнах, украшенных алжирской серебряной филигранью, а королеве – высокий деревянный резной головной убор с золотыми подвесками. Он был настолько хрупок, что невозможно было представить, как его выпиливали мастера из куска древесины.
Процесс покупки был и забавен и утомителен.
– Сколько это стоит? – спрашивал погонщик у продавца про указанную Леком вещь.
– Возьмите ее как подарок на память обо мне, – отвечал тот.
– Но все-таки сколько же стоит?
И, словно смирившись с отказом от щедрого дара, темнолицый старик безразлично называл баснословную цену. Когда его просили сбавить немного, он отвечал: «Ла… ла…» [3], – но так нежно и вроде бы даже сочувствуя нищим чужеземцам, что Катя не знала, как к нему отнестись – обидеться или рассмеяться. Наконец, с пятого захода, подарки купили, и ослики двинулись назад по коридорам-улицам. Балкончики и галерейки с обеих сторон почти смыкались над головой, образуя полутемные ущелья со специфическим, не очень приятным запахом.
– Странно, Лек, совсем нет стекол!
– А зачем они тут? Холодов не бывает. Только задерживали бы движение воздуха.
Решетки из резного темного дерева, мрачноватые комнаты с окнами, вымаливающими у природы сквознячок…
– Привыкай, привыкай, – подшучивал Лек, – закаляйся. У нас сейчас тоже очень жарко, но мы приедем как раз в сезон дождей, и тебе будет легче освоиться.
– Да, сурово, – вздохнула Катя, облизывая потрескавшиеся губы.
Следующим утром они ходили по щеголеватым залам новенькой цитадели на выступе Мокатамских гор. На мраморных полах расстилались огромные ковры с таким пушистым ворсом, что передвигаться можно было только потихоньку, по-птичьи поднимая ноги. Колоннады блестели. Фонтан звенел. Разноцветные стекла добавляли нарядности. Катя рассматривала низко висящую люстру:
– Странные плафоны… Смотри, Лек! Такой тонкий фарфор!..
– Мадам, это скорлупа страусовых яиц, – внес уточнение элегантный проводник неопределенной национальности.
– А я видела страусов только на рисунках.
– Нет ничего проще. Недалеко от Каира французы создали страусовую ферму. Если интересно, я могу отвезти вас туда.
– Конечно, поедем! Да, Лек?
– Поедем. Во-первых, это должно быть занимательно само по себе, а во-вторых, – я тебе не говорил? – отец последнее время увлекается разведением кур-леггорнов. Страусы чуть покрупнее, конечно, но ты все запоминай, а при случае расскажешь ему, развлечешь моего любознательного отца. Я сам удивляюсь, как в нем уживается крайний консерватизм с искренним интересом ко всему на свете.
Они еще раз окинули взглядом со смотровой площадки панораму Каира – море плоскокрыших восточных домов с пиками минаретов, соревнующихся в высоте – ближе к аллаху, скорее долетит до него певучий голос муэдзина. Серой лентой, пыльной, как небо, тянулся Нил. Три пирамиды виднелись ясно, остальные почти сливались с блеклой желтизной пустыни.
Через день, во время, самое подходящее для экскурсий – семь часов, Катя и Лек входили за частокол которым обнесена была часть песчаной равнины. В середине, в маленьком домике, окруженном цветником обитали хозяева, а в разгороженных загонах размеров от комнаты до теннисного корта важно вышагивали страусы всех возрастов. Катя интересовалась буквально всем: «А где инкубатор?», «А почему яйца в воде лежат?» Хозяйка обстоятельно объясняла, что в воде легче поддерживать нужную температуру. «Не забыть бы, шестьдесят градусов Цельсия в воде и потом последние четыре дня на воздухе пятьдесят пять», – повторяла про себя Катя, и новые вопросы сыпались на голову хозяйки, но та, ублаженная пятью франками за скорлупу – еще один сувенир королю – и двадцатью за прекрасные перья – подарок королеве, не скупилась на слова:
– Да, конечно, больно, когда вырывают, но из-за перьев и разводим. У самок не очень ценные – серые, их потом красить приходится, а у самцов, видите, снаружи черные, а под крыльями белоснежные и попушистее. Один страус-трехлетка дает нам перьев на триста франков в год… Может, вы отведаете яичницу?
– А не жалко разбивать яйца?
– Я утром отбраковала два, которые только для еды хороши.
Через несколько минут им была подана фырчащая сковорода с ароматной яичницей, посыпанной перцем и укропом. Отдельно стояли блюдечки с холодными горьковато-кислыми маслинами и солнечными кружками лимона. Объеденье! А потом – кофе. Вечный кофе. Катя в который раз подумала, что соскучилась по чаю, но опять вежливо пила непроглядно черный напиток.
Тот же кофе пили они и на веранде английского отеля «Мена», отдыхая перед восхождением на пирамиду Хеопса.
– Лек, а что тебе больше нравится – пирамида или сфинкс? – Катя задумчиво глядела на панораму просыпающейся пустыни.
– Детский вопрос, Катюша… Что ты любишь больше – пирожки с повидлом или котлеты?
– Ну, может, я не так спросила, но ты же понял? Значит, тебе все равно. А мне симпатичнее сфинкс. Понимаешь, пирамиды – нечто правильное, геометрическое, безразличное. Чтобы их сложить, нужно было только очень много грубой физической силы и расчет. Величественная гора вряд ли стоит тысячи загубленных жизней. А сфинкс – это создание, наделенное душой и характером. Пусть он меньше размерами, но именно он со своей полуулыбкой делает таким явным ощущение незыблемости, именно он символизирует вечность, ее загадку, ее неподвластность воображению простого смертного.
- Предыдущая
- 29/78
- Следующая
