Нефритовый слоненок - Востокова Галина Сергеевна - Страница 47

• Предыдущая
• 47/78
• Следующая

Природа Сиама была представлена массой чучел, ярких бабочек, необработанных кристаллов, образцами медной и свинцовой руд.

У выхода под навесом возвышались, поражая своими размерами, огромные и тяжелые царские колесницы.

– Они используются и сейчас? – спросила Катя принца, вспомнив рассказы Лека о красочных королевских процессиях.

– Нет, последний раз на такой колеснице везли прах Монгкута к месту кремации. Будем надеяться, что они не понадобятся много лет, – задумчиво проговорил Након-Чайси.

Катя устала и попросила отвезти ее домой. Все быстрее начала утомляться. Вечером предстоял еще визит к королеве. Следовало выспаться. В общем, она чувствовала себя неплохо, только шутила, что передвигается теперь с грацией молодого слоненка. Саовабху очень заботило ее здоровье, и Катя ловила себя на мысли, что относится к ней если не так, как к маме – это святое, – то, по крайней мере, очень тепло. Из девяти детей королевы только пять остались в живых, и она с горечью говорила о высокой детской смертности в стране, о том, как трудно было убедить население обращаться за медицинской помощью в больницы. Первая трудность была с докторами. Все-таки подготовили нескольких сиамцев, обучили у европейских врачей. Но возникла трудность с пациентами. Если и обращались сиамцы в больницу, то только в совершенно безнадежном состоянии. Так и говорили: «Пошел в больницу умирать…» Что тут было делать? Решили собрать с папертей нищих. У многих из них ужасные язвы, болячки… Так они вместо благодарности вознегодовали на врачей, обещавших им скорое излечение. Эти «несчастные» возмущенно сбегали из больницы: «Вы хотите лишить нас законных средств существования…» Уговаривали, убеждали. Теперь вот другая проблема – не хватает коек в палатах… Зато уже возвратились из-за границы девушки, посланные Саовабхой учиться акушерству, и сейчас работают в медицинской школе, передают свой опыт другим.

Катя была там на занятиях и даже, неожиданно для себя, смогла рассказать кое-что новое для учениц и учительниц. Не прошли даром лекции Степана Петровича. Катя опять увлеклась медициной, по совету доктора Вильсона выписала несколько учебников из России и Англии.

Малькольм Вильсон быстро стал близким другом семьи. Неизменно уравновешенный и доброжелательный, он сразу завоевал полное Катино доверие. И вид у него был какой-то домашний и русский, несмотря на зеленую ковбойку с закатанными рукавами и желтые английские башмаки с неснашиваемыми толстенными подошвами: круглое лицо, нос бульбочкой, слегка обвислые щеки, мягкий взгляд, который, впрочем, сразу суровел, когда речь заходила о бедах людских. Вильсон часто приезжал к ленчу в Парускаван, и часы, проведенные в тесном дружеском кругу, были наполнены беседами о жизни, раздумьями, сомнениями. Здесь не возбранялось говорить все, что считали нужным, и старались не обижаться, если обнаруживали резкое расхождение во взглядах. Доктор был единственным воинствующим атеистом в маленьком кружке и часто беззлобно поддевал кого-нибудь:

– Конечно, религия дарит ощущение возможного бессмертия, а любой многое отдал бы, чтобы его заслужить или приобрести.

– Можно подумать, доктор, вы отказались бы от него? – спрашивал Након-Чайси.

– Пусть я буду уверен, что бессмертия не существует, а если вдруг оно есть – это будет весьма приятный сюрприз.

В разговор вступал юный и любознательный Махидол:

– А я прочитал, что в египетских захоронениях двухтысячелетней давности нашли семена, посеяли и из них выросла пшеница. Доктор, а может быть, чтобы еще через тысячу лет научились из останков воспроизводить людей по какой-нибудь клеточке кости?

– Вам это не грозит, – полушутливо отвечал доктор. – Пепел мертв, как ничто другое. Вы сжигаете органику, не возвращая ее земле… Кейти, – обращался он к молчаливой синеглазой женщине с чуть припухшими губами и отрешенным взглядом, – а вы знаете, что количество буддийских душ не меняется от века к веку? На вершинах сиамских деревьев живут духи и по ночам лепят фигурки. Когда в такую фигурку вселится душа, отслужившая свой срок в аду или отдохнувшая в раю, женщина начинает ждать ребенка. Вы, наверное, не хотите, чтобы в вас ожила чья-то чужая душа?

Катя качала головой, а Лек хмурился.

– Не волнуйтесь, малыш ваш, и только ваш. От вас, девочка, зависит его здоровье в будущем, так что простоквашу, Кейти, надо пить через «не могу»… Я отвлекся, а ведь что-то хотел сказать. – Он рассеянно постучал ложечкой по стакану с соком. – А-а, вот! Вы не находите, что в буддийских обычаях, касающихся захоронений, есть некоторая алогичность? Простите, я говорю исключительно как врач, не затрагивая религии. Людей, умерших от увечий, сердечных приступов, старости, сжигают, считая их чистыми, а тех, кто расстался с жизнью из-за оспы, чумы, проказы, считая оскверненными, предают земле. Но именно их ведь следует уничтожать огнем, чтобы предотвратить заражение других. Вы не согласны? – спрашивал он Лека.

Тот неопределенно пожимал плечами.

– Но все-таки, доктор, в одном фантастическом рассказе тоже писали, что оживили мумию. Я понимаю, что это сказки, но мой прадед не подозревал об электричестве, – опять вступал Махидол.

– Как тебе хочется заглянуть в будущее, мой мальчик! Но допустим, что оживят. Кого? Не слишком ли будет много работы потомкам для оживления всех?

– Зачем всех? Избранных, лучших. – Махидол краснел. – Я вовсе не к тому, что я принц и, значит, достоин.

– Заслуги, заслуги… – Доктор задумывался. – Опять возвращаемся к старому разговору. К наборам благочестивых поступков. И получается, что добрые дела следует делать не потому, что это свойственно человеческой природе, а затем, чтобы собрать побольше заслуг, и тогда обеспечен рай перед следующим перевоплощением. А в нем человек будет богат, знатен и здоров… Меня как личность такая постановка вопроса почему-то оскорбляет: за достойные поступки, как говорил Шопенгауэр, «чаевые» посмертного существования.

Катя мысленно соглашалась с ним, но ощущала нарастающее напряжение и сочувствовала Леку с братьями, которым сложно было защищать основные положения буддизма.

– Накапливать бун, выслуживаться перед потомками, надеясь, что тебя заметят и оживят… Тогда надо строить пирамиды хеопсов и большими буквами сообщать о своих доблестях. – В тоне Вильсона звучали саркастические нотки. – Значит, так: никаких сжиганий и следует забальзамироваться, чтобы было больше «живых» клеток, а на обертку мумии не забыть надеть маску-слепок с выражением благочестия, но без заискивания, чтоб потомки не перепутали с каким-нибудь человечишкой…

– Ну зачем вы все переворачиваете? Написать хорошие книги, совершить открытия…

– Ладно, Махидол, пусть тебя воспроизведут из клеточки через сколько-то лет. Но что это даст лично тебе? Клетки сохранят физиологическую, а не личностную память. И у того мифического Махидола потеряется чувство продолжения тебя нынешнего. Так какая разница между ним и твоим правнуком, в котором тоже частица тебя? Послушайте, мой юный друг, что сказал великий Лейбниц: «Что хорошего, сударь, было бы, если бы вы стали китайским императором при условии, что вы забудете, кем вы были? Разве это было бы не то же самое, как если бы бог в момент, когда он уничтожил вас, создал в Китае императора?» Нет ли здесь ответа на твой вопрос, Махидол?

Катер, вспенивая мутную воду Менама, плыл к королевской резиденции Бангпаин, раскинувшейся в шестидесяти километрах от Бангкока, мимо густых пальмовых зарослей, сонных деревушек, полей, подготовленных к новому посеву риса. Мужчин и женщин, одинаково одетых и коротко подстриженных, трудно было различить на зыбких постройках, прицепленных к сваям, глубоко вбитым в илистое дно, – то ли лодка, то ли домик.

– Моторы, пар… – заговорил Лек. – Прогресс необходим, но иногда жаль расставаться с неторопливыми древними ритуалами. Когда я в детстве ездил в Бангпаин, это всегда был праздник: ладья с высоко изогнутым носом в виде головы чудовища, шелка, позолота, мы в среднем павильончике… рулевой запевает про стройные ряды ладей во главе с прекрасной «Кин Кео», про воду, вскипающую под ударами тонких грациозных весел, про рыбок, снующих в реке, а гребцы в алых одеждах подтягивают ему в такт взмахам: «Хо! Хе! Хо! Хе!»

• Предыдущая
• 47/78
• Следующая