Восточный триллер (СИ) - Врангель Данила Олегович - Страница 12

• Предыдущая
• 12/55
• Следующая

– Ну, ну…

– Мы с ним решали за столом проблему Ликвидатора и он сказал, что это не проблема.

– Так и сказал?

– Да, так и сказал. И ещё он пообещал, что, возможно, найдёт выход на Политбюро.

– А на Марс он не обещал тебя свозить на экскурсию?

– Я ему почему-то поверил.

Шеф встал и стал ходить кругами. Ходил и приговаривал:

– Надо всё анализировать. Много синтеза. Необходим анализ.

– Как скажете, шеф.

– Я тебе скажу вот что. Делай всё, что тебе скажет Дубина. И смотри, не приведи Господь подставить его под разведку! Уши ЦРУ в Киеве торчат из каждого мусорного ящика. Скорцени, за Дубину отвечаешь головой! Такого контакта нам больше не найти. Я не спрашиваю, как ты на него вышел. Это не моё дело. Я хочу, чтобы Дубину не перехватили американцы или эти рыжие придурки.

– Я всё понял.

– И ещё. У нас нет описания Ликвидатора. Нет его фотографии. Нет отпечатков пальцев. Нет рисунка радужной оболочки глаз. Нет теплового рисунка лица. Нет данных о его молекуле ДНК. А что у нас есть?

– Ммм… Проблема, шеф. Есть проблема.

– Да я понимаю, что проблема. Поэтому я так долго с тобой и говорю. Не было бы проблемы – не было бы разговора. У нас есть… Ну?..

– Шеф, я пас… Может, машина? «Ягуар» последнего выпуска, чёрного цвета, без номеров.

– Скорцени, этих «Ягуаров» в Киеве пятьдесят девять штук, я проверял. Это только у киевлян. И неужели ты думаешь, что он раскатывает по Крещатику на том «Ягуаре»? Ближе к земле, реальней… Что у нас есть? Скорцени, не беси меня!

– Ну… ну… ну…

– У нас есть собака, болван. У нас есть описание, – детальное описание собаки, с которой он покинул гостиницу. Его швейцар не запомнил вообще, а собаку – великолепно. Морда зубилом, глаз не видно, терьер какой-то. Описание вот в этой папке. А почему ты сам не заинтересовался собакой, Скорцени? Ты хочешь, чтобы я делал за тебя оперативную работа? А? Скорцени? Почему ты упустил собаку из вида? Ты же даже упоминал её в разговоре: собаака какая-то путалась под ногами… Так какая собака, а?

– Я виноват.

– Я знаю это без твоего признания. Уффф… – Рухнул в кресло, – Опять аут… Ладно, я сегодня в мажоре. Бери папку, – вот она, на столе. И вплотную займись собакой. Сейчас, в эту секунду. А потом зайдёшь ко мне перед встречей с англичанином.

– Слушаюсь, шеф!

– Тебе не кажется, что мы похожи на идиотов?

– А может, так оно и есть?

Седой и Моня сидели на Крещатике в подземном переходе, называемом в народе «труба». Оба были в потрёпанной одежде. У Мони на голове поблёскивала узорами восточная тюбетейка, и лохматились приклеенные усы. Глаза глядели через неоптические, круглые как пенсне, очки. В руках он держал балалайку. Седой сидел на корточках и перебирал струны обшарпанной гитары. На голове его желтым снопом обвисала соломенная шляпа, глаза скрывались под чёрными очками. Мохнатая борода торчала лопатой вперёд и упиралась в гитару, мешая играть.

Они исполняли роль нищих музыкантов с юга Украины. И оба были в розыске Интерпола.

«Самый лучший способ спрятать что-либо, – это положить его на самом видном месте», – философски говорил полковник, отправляя их в «трубу».

По поддельным документам они являлись родственниками. Седой – отец. Моня – сын.

– Ну, поехали, нечего сидеть, – мрачно предложил Седой, и оба заунывно стали перебирать струны. Седой владел гитарой с юности, Моня в детстве учился в музыкальной школе по классу балалайки. Это и определило их имидж. Музыкальный строй они более-менее держали.

– Беса ме-е-е… Беса ме мучо-о-о… – хрипло завыл Седой.

– Чёртов Дубина, – пробормотал себе под нос Моня.

Они исполняли роль связных. К ним должен был подойти один очень серьёзный человек и передать контактную весточку – так сказал Дубина, а Моня – поверил. Теперь бесился и не знал, что делать. Они торчали в «трубе» уже пятый час. Заработали кучу копеечных монеток – у Седого оказался талант привлечения капитала завываниями, – но никакого «контакта» не было, кроме жалостливых взглядов пожилых киевлянок бросавших в шляпу монетки по десять копеек.

В стороне от выступающих музыкантов, недалеко, возле зазывно мигающих игровых автоматов, стояли двое. Они курили сигареты, меланхолично поглядывали по сторонам, и слушали вступление дуэта. Второй сказал:

– Зачем ты меня притащил в свой Киев? Какая здесь революция? Барды кричат какую-то муру, да бабы мужиков снимают – вот и весь экстрим.

Первый ответил:

– Да, что-то мы въехали не в тему. Никаких вооруженных конфликтов. Где это таинственное Сопротивление? – И добавил: – Наверное, сидит в подполье. Но захват Киево-Могилянской академии был на самом деле! Они выдвигали ряд требований политического характера. Американцы не пошли им на встречу, – они не согласились выпустить узников в Гуантанамо, – отряд повстанцев прорвал оборону и ушел в неизвестном направлении, не потеряв ни одного человека.

– У тебя достоверные сведения? – спросил второй.

– Да. У меня на Подоле много друзей.

– Хорошо. Я тебе верю. Но спроси у своих друзей с Подола, где эти люди. Нам надо выйти на них.

– Где все эти люди? Я тебе скажу где. – Он стал говорить громче. Разговору мешало пение гитариста и треньканье балалаечника. – Они не здесь, в «трубе». Они прячутся где-нибудь на Борщаговке, Куренёвке или Ветряных горах. Наверное, ещё не время разворачивать полномасштабные действия против америкосов. И мы будем ждать, когда события развернутся, как на Болканах. Спешить не стоит. Пойдём, лучше, купим мороженное.

Двое медленно пошли в глубину подземного перехода.

– Квантаномейра… – пел Седой, невозмутимо спрятавшись за очками. Моня вёл соло на балалайке. Подошли двое немцев из контингента НАТО в форме офицеров Германии.

– О! Йа, йа… – сказал один из них, поцокал языком и помахал Моне рукой. Тот отвернулся в сторону, продолжая вести тремоло на балалайке. Немцы постояли, послушали, кинули в шляпу бумажку в пять евро, и побрели в глубь «трубы». «Бесаме-е-е!..»

– Ёханый бабай, – мрачно пробурчал в паузе Моня. – Меня это всё достаёт! Фашистские хари подкармливают нас своими дебильными европейскими купюрами. – Схватил евро и порвал на мелкие кусочки.

– Ты ещё съешь её, – критически сказал Седой.

– Я их заставлю её съесть, – ответил Моня. И вообще…

– Стой-стой, Саша, – решительно схватил Седой за руку Моню, собирающегося сорвать усы и покинуть «трубу». – Ты забыл, что есть такое слово – дисциплина. Ты что, хочешь, чтобы и дальше негры трахали наших баб? Хочешь? Ты скажи, я тебя пойму. Чего молчишь? Так вот и молчи. Нам дали задание. Провалит его любой болван, а выполнить – это посложней. Ты что, думаешь только стрелять из пулемёта? Нет, дорогой, халява не пройдёт. Бери в руки балалайку – это посерьезней, чем пулемёт.

Они снова забренчали заунывную мелодию. Подошел старый дед, весь заросший седой щетиной и в вылинявшей фуфайке. Стал, прищурившись слушать. В паузе сказал:

– Э-э-э… Братки… А чтось вы такое гарное граете? Кх-кх-кх, – закашлялся.

– Полонез Огинского, – пробурчал Моня, исполнявший произведение, которое сдавал на экзамене в музыкальной школе.

– Гарно, гарно… Кхм… кх… кх… Очень гарно. Прям за душу берёт. А можно трошки щё? А?

Моня, вздохнув, исполнил полонез ещё раз.

– Дякую, дякую… Спасибо, братки… – Дед раскурил самокрутку и пустил клуб дыма. Невероятный запах распространился вокруг.

– Господи, дед, что это ты куришь? – замахал рукой перед лицом Моня.

– Грибы, сынок.

– Чего?

– Грибы, грибы. Сушеные. Очень, знаешь ли, хорошая штука. Акх… кх… кх… Меня, – сплюнул, – Карлуха научил.

– Какой Карлуха?

– Друг мой. Нерусский правда. Фамилия у него странная – Каштановая Роща.

– Каштановая Роща?

– Да, вот такой фамилий был у него. Кхм… кх… кх… Хочешь курнуть?

– Да уж, спасибо.

– Ну, как хочешь. А Карлуха любил. Накурится, бывало, грибов и начинает мне рассказывать сказки. Хороший был парень. Помер уже. Перекурил. Кхм… кх… кх…

• Предыдущая
• 12/55
• Следующая