Восточный триллер (СИ) - Врангель Данила Олегович - Страница 26

• Предыдущая
• 26/55
• Следующая

– Ты у них так примелькался, что пройдёшь за своего, – сказал Маринин.

Снова примолкли, вслушиваясь в вой турбореактивного двигателя. Наконец Седой молвил:

– Где они? Где эти экологические парашюты?

– В конце салона лежат кучей. Там три штуки, – ответил Бруклин. – Выбирайте.

– Я думал, это он картошку кому-то везёт, сказал Моня. Пошёл в конец салона и взял в руки громадный рюкзак. Махнул рукой Седому: – Вовик, иди сюда. Если будем прыгать, то у меня есть четыре минуты, чтобы провести краткий курс молодого парашютиста-десантника.

Седой, матернувшись, двинулся к инструктору.

– Давай, давай, пацаны, – подбадривал Бруклин. – Мешки что надо, пять метров в секунду – идеальное приземление. Я бы только и прыгал, если бы не летал. Адреналин, знаешь ли…

– Иди ты со своим адреналином, – психанул Седой. – Вы сговорились с Дубиной. Я догадываюсь, как всё было на самом деле. На таких условиях, что сложились, я за десять километров не приблизился бы к твоей железяке.

– Вова, клянусь! … Никакого сговора! – стал заверять Бруклин. – Ты же знаешь, что у Дубины постоянно что-то меняется, что-то переигрывается, а в итоге я виноват. Ехали бы машиной, и не было бы проблем.

– Трассы перекрыты патрулями, ты же знаешь, – ответил Седой, – На восток проехать можно только по пропускам.

– Знаю, Вова, – вздохнул Бруклин. Вот и у меня всё время пытаются пропуск посмотреть.

Седой и Моня принялись копаться в парашютах. Через пару минут оба стояли перехваченные ремнями и с громадными рюкзаками за спиной.

– Вова, запомни – считаешь до трёх и дёргаешь кольцо, – повторял инструкцию сержант Маринин.

– Ты уверен, что эта тряпка откроется? – хриплым шепотом вопросил оробевший Седой.

– Спокойно, не переживай, шанс разбиться не большой. Если стропы уложены ровно, как уверяет Бруклин, то перехлёста не будет, а поэтому и проблем не предвидится. Вова, я прыгал пятнадцать раз и всё время боялся. Я и сейчас боюсь. И мне не стыдно. Это боится не Моня, это боится его тело. И ты не боишься. Боится твоё тело.

– Боится, – шепотом подтвердил Седой. – Боится, паскуда. – Посмотрел в сторону Бруклина и тихо сказал: – А этот придурок вообще ничего не боится.

– Вова, он повёрнутый, у него своя волна, – объяснил Маринин. – Если он не боится пролетать под мостами, то это означает, что Бруклин падает в обморок, увидев мышь. Или что-то в этом роде. Закон компенсации.

– Ох, Саша, Саша… Я знаю твои манеры грузить и лечить, но, к сожалению, Седой сам доктор, – отвечал ученик парашютиста – десантника.

– Вова, повторяю последний раз – глаза не закрывай, считай до трёх и дёргай за кольцо, – повторял неофиту общества Ариэлей инструктор Маринин. – Кайф поймаешь когда увидишь, что не разбился. Это я тебе гарантирую. Только не кричи от радости. Твои вопли могут услышать не нужные нам глуховские уши.

– Что это вы там бормочите, пацаны? – весело крикнул пилот. – Или молитву читаете? Хва болтать, готовность тридцать секунд. Моня, открывай двери и зацепы шлеи стабилизаторов, а то полетишь и в самом деле как мешок с картошкой.

– Уже зацепил, – пробурчал Маринин и с глухим шумом открыл двери самолёта.

Холодный воздух ворвался в салон «кукурузника». Седой осторожно выглянул в дверь. Утреннее солнце разгоралось алым пламенем за горизонтом, рассеивая утреннюю мглу. Внизу, под крылом самолёта, проплывал лесной массив, и серой змейкой вилась автотрасса.

– Мать родная, – прошептал «неофит». – Я с такой высоты даже никогда не глядел, а тут надо прыгать. Чёртов Дубина…

– Вова, не смотри, – посоветовал сержант. – И не забудь – разворачиваешься по ветру, ноги полусогнуты, при посадке не пытайся устоять, падай и отстёгивай купол. Я буду рядом.

– Точка выброса, крикнул Бруклин.

– Вова, вперёд, слегка подтолкнул Седого Моня. Тот перекрестился, неуклюжей тушей вывалился в дверь самолёта и, кувыркаясь, полетел к земле. Следом за ним прыгнул Маринин.

Рокотание и свист самолёта исчезли вдали. Парашют Седого раскрылся. Наступила полная тишина. «Неофит» взирал на невиданное ранее зрелище величия земного пространства. Ему казалось, что во всём мире остался он один и дикая природа, раскинувшаяся от горизонта до горизонта серо-зелёным маревом. Разгоравшийся рассвет пылал волшебством утренней свежести и Седой ощутил такой прилив первозданной радости бытия и отрешённости от всей мелочной, мирской суеты, оставшейся внизу, что неведомая песня дикого человека, единенного с природой, стала рваться из глубины его помолодевшей души, и он запел, запел бы во всё горло, но неожиданно повернул голову, увидел в ста метрах Моню, вспомнил его предупреждение о глуховских ушах, и вовремя притормозил свою радость. Но всё равно, стал махать руками Маринину, улыбаться, показывать оттопыренные большие пальцы на руках и дрыгать ногами. Ощутив такой шоковый прилив счастья, он понял, наконец, Бруклина, пролетающего под мостами; он понял своих друзей, несколько раз обходивших на крошечной яхте мыс Горн, которых до этого считал идиотами; он понял своего бывшего одноклассника, пытавшегося несколько раз взойти на Эверест и всё-таки поднявшегося на эту гору с десятой попытки, и отморозившего себе руки; он даже понял человека-паука, вползающего на небоскрёбы без страховки. Неофит прошёл обряд посвящения. К земле приближался уже не тот Седой, который садился в самолёт. Свободный полёт меняет душу человека, изменил он и Владимира Суворова.

Оба десантника с интервалом несколько секунд упали на поле кукурузы. Отстегнули купола парашютов и продираясь сквозь кукурузные дебри, двинулись к автотрассе, которую наблюдали при посадке.

– Поздравляю с первым прыжком, – приветствовал Маринин Седого.

– Спасибо, Саша, – искренне ответил тот. Улыбаясь, добавил: – Однако я бы ещё прыгнул.

– Вова, ощущение свободного падения не забывается никогда, – молвил Моня, – Душа молодеет от близости смерти – так говорил мой комбат. Странные слова, но что-то в них есть.

– Весёлый парень твой комбат. Жизнелюб.

– Да, майор был парень что надо. Погиб недавно под Дубровником. Ты, наверное, слышал, что там сербы сделали американцам Варфоломеевскую ночь?

– Слышал, конечно. В Госдепартаменте до сих пор сосчитать пропавших без вести не могут.

– Это были не совсем сербы.

– Я, Саша, догадывался.

– Комбату не повезло, ракета попала в его БТР.

Вышли на дорогу. Утренняя мгла рассеялась, но над землёй ватным одеялом висел плотный туман. Сориентировались по компасу, и пошли в сторону города. Вскоре из тумана показалось каменное изваяние – женщина в украинской национальной одежде с караваем в руках. На противоположной стороне дороги светлела табличка: «Глухов». Узкая бетонная трасса уходила в глубину лесной чащи. Вплотную к ней подступили цветущие акации, сцепив свои кроны и возвышаясь пятнадцатиметровыми, жилистыми изваяниями, стоящими вдоль дороги, словно таможенные генералы. В глубине леса загадочно выговаривали песни проснувшиеся скворцы. Сонно принялась за свои предсказания кукушка. Из придорожного кустарника не торопясь, выбрела флегматичная собака с умными глазами и длинной, лохматой шерстью. Явная помесь добермана, колли и дворняги. Классическая порода современной действительности. Это Моня подметил давно. Ещё его дед, много лет назад, когда была в разгаре мода держать породистых псов, предсказывал массовые изменения в генотипе бродячих собак.

Пёс внимательно смотрел на путников, зевнул, перешел дорогу и скрылся в зарослях дикой конопли.

– Ты смотри, – подивился Моня. – Конопля свободно растёт! Как в Чуйской долине – рви, не хочу. Благодать для подсевших на драп.

– Она беспонтовая, – ответил Седой. И добавил: – В Глухове находится единственный НИИ лубяных культур на весь бывший Советский Союз. Они сорок лет выводили сорт конопли, не содержащий наркосоставляющей. Вывели, однако. Красивая, ароматная травка. Но её курить – всё равно, что крапиву.

– Да? – удивлённо спросил Моня. – А на вид, как настоящая. Да мне в общем-то все – равно, понтовая она или беспонтовая. Я эту дрянь не курю.

• Предыдущая
• 26/55
• Следующая