Три мертвых бога - Врочек Шимун - Страница 3
- Предыдущая
- 3/4
- Следующая
Светло-русые волосы. Мягкий овал лица, небольшая челюсть — вместо моей тяжелой, уши — слегка оттопыренные, явно непривычные к шлему. Шрамов нет. Совсем. Кожа белая, нежная…
И он — тот, что в зеркале — молод.
Даже в пятнадцать лет я не выглядел таким мальчишкой.
— Дим! — зовут за дверью. Мягкий женский голос — так и представляется ладная девушка, с широкими бедрами, рыжеволосая… Эх, было время!
— Дим, — голос становится неуверенным, — с тобой все в порядке?
— Да, — отвечает тот, что в зеркале. — Сейчас выхожу.
Не латынь и не фракийский, даже на германский не очень… Впрочем, на германский похож. Готский? С каких это пор, интересно, я понимаю по-готски? И даже говорю?
— Да не расстраивайся ты так, — утешает голос за дверью. Точно рыжая! Чую, можно сказать… Красивая. Рыжие — они все красивые. — Не каждый же день в астрал ходить. Буря магнитная помешала, еще что-нибудь…
Буря? Магнитная?
…А ведь ее Надей зовут. И она действительно красивая. Вот, набедренная повязка как натянулась — знаю я Надю, хорошо знаю…
Впрочем, не я.
Мальчишка в зеркале знает. И давно он из детского возраста вышел: лет ему двадцать четыре, и родился он в августе… Родителей его… моих… зовут Александра Павловна и Валерий Степанович. А фамилия… родовое имя его… мое…
Атака легиона — это всегда страшно.
— Дима, ты что замолчал?
— Да, — говорю. — Да.
Мой отец Марк, мать Луцилия… А меня уже двадцать лет называют Тит Волтумий. Старший, клянусь задницей Волчицы, центурион!
Сложное сделать — простым.
— Дима!
…Надя говорит, что «после спиритического сеанса» у меня изменился взгляд. Возможно. Мужчина от мальчишки отличается в первую очередь тем, как он смотрит на женщину. Еще Надя говорит, что мой отказ от мистицизма ее радует, потому что — как она слышала — дух мертвеца может вселиться в тело того, кто его вызвал.
Ерунда, говорю я, все это ерунда. Ерунда, соглашается Лисичка. При этом взгляд ее становятся очень странным, застывшим… словно она что-то ищет и — надеется не найти. Я замираю, потому что если однажды Надя найдет… Я, оказывается, уже не могу без нее жить.
Тогда же, открыв дверь ванной, я подошел к ней и обнял. Жаром опалило лицо… Эх, мальчишка, зелень легионная!
— Дима? — губы раскрылись в радостном удивлении. — Ты это… головой не ударился? Нет?
А сама в объятиях млеет, крепче прижимается.
— Ударился, — сказал я. — Когда тебя в первый раз увидел. С тех пор и хожу ушибленный…
— Правда? — в глазах — такой огонь, что душа плавится. — А я знала… Весь из себя холодный, а иногда так посмотришь…
Дурак ты, Дима. Молодой и глупый. Головой в детстве все камни обстучал, наверное — правильно Надя говорит…
Такое простое — сделать таким сложным.
Себя больше врага боишься…
Трудно быть стариком.
Когда чувствуешь себя старым не потому, что ноют былые раны и сломанные когда-то кости предвещают перемену погоды…
Впрочем, старым я себя не чувствовал.
Дураком чувствовал. Сначала все удивляло новизной и необычностью, и, вместе с тем, какой-то странной, изначальной знакомостью… Впрочем, лишь для Тита Волтумия это была новизна — Дима зевал, глядя на тарахтящие безлошадные повозки; зевал вслед пролетающим железным (!) птицам; зевал, глядя на водопад огня ночных улиц; зевал, просто зевал — и вслед за ним зевал центурион. Узнавать было радостно и — скучно.
Скучная радость.
Иногда я путаюсь, присваивая воспоминание Димы центуриону, в другой раз: драка в средней школе номер два почему-то проходит с применением холодного оружия и манипулярного строя. Мудрый центурион Михайлыч…
Старость приходит не с сединой и усталостью.
Моим волосам до седины еще далеко, а уставать за долгие годы службы я привык в одно и тоже время — после отбоя…
Привычка — вот в чем дело.
Я — привык.
Привык быть старшим центурионом. Привык вставать до рассвета, ложится заполночь; привык чувствовать, как холод режет колени под тонким одеялом, привык есть простую похлебку из солдатских котлов… Привык отдавать приветствия и получать сам. Привык к строевому шагу, к тяжести гребенчатого шлема, к ощущению потертостей на затылке и висках…
Боги, мне даже снится этот дурацкий шлем!
Старость — когда начинаешь ценить не удобство, а привычку.
…И даже обнимая теплое, домашнее тело Нади (рыжей моей, лисички, любимой… единственной, хитрой и курносой), лежа под пуховым одеялом в теплом и уютном доме, я долго не могу заснуть.
Стоит мне задремать, я вижу: бронзовая змея разворачивается на улицах Скироса, руки, факелы… Рр-а-а! Летят дротики. Сложное — простым.
И еще… Иногда я вижу холодный лагерь легиона, серое утро — рано-рано — часовые на башенках мерзнут в коротких плащах, на ветках деревьев — черных, осенних — повисла изморозь… Дыхание паром вырывается изо рта. Я шагаю по узкой дороге, закутавшись в шерстяную накидку, голова моя непокрыта, холодный ветер теребит давно не стриженый волос… мне снова тринадцать лет.
Я иду в легион.
Вот так.
Трудно быть.
Когда меняешь работу не потому, что прежняя тебе не нравится или дает слишком мало средств на существование…
Впрочем, я не так уж часто менял работу. Мой послужной список — а работал я в различных охранных агентствах и, иногда, тренером в военно-спортивных клубах — был прекрасен. Меня уговаривали остаться, сулили повышение зарплаты, различные блага и выплаты, угощали коньяком и виски…
Впрочем, я ничего не пью кроме вина.
…Угощали редким вином, дарили оружие и путевки в экзотические места. Однажды побывав в Риме, а после — в Галиции, я зарекся путешествовать. Хотя Лисичке в Риме понравилось…
Первую ночь там я боялся сойти с ума.
Увидев наутро мое лицо, Надя собрала вещи и решительно кивнула: едем домой. Надя? А как же..? Домой.
После мы выбирались только в Подмосковье, к Надиным родственникам.
… — Служили? — оценил мою выправку центурион в сине-черном варварском наряде. — Звание?
— Старший центурион, первый манипул второй когорты семнадцатого легиона, — отчеканил я, — Фракия, третья Готтская компания, четвертая Готтская. Имею награды.
- Предыдущая
- 3/4
- Следующая