Брачный сезон - Вудхаус Пэлем Грэнвил - Страница 27
- Предыдущая
- 27/52
- Следующая
– Неудачно получилось, – сказал он, бросая сострадательный взгляд на свою спутницу, которая сидела, глядя прямо перед собой и время от времени поднося к глазам платочек. – При той популярности, какой пользуются кинобоевики, я мог бы это предвидеть. Весь фильм кишел полисменами, они дюжинами носились туда-сюда и приговаривали: «Долго в молчанку играть будешь?» Бедняжка Куини не смогла этого выдержать. Это же как нож острый в старую рану вонзить и повернуть. Теперь уже лучше, но еще сморкается.
Я думаю, если взять свору собак-ищеек и прочесать все западные кварталы лондонского центра самым частым гребнем, едва ли найдется четыре человека, более склонных, чем Бертрам Вустер, проявить сочувствие женскому горю, и в обычных обстоятельствах я бы, бесспорно, присвистнул тихонько и проговорил: «Ай-яй-яй». Но сейчас у меня не было буквально ни одной свободной минуты на сочувствие пострадавшим горничным. Весь запас сочувствия в моем распоряжении имел одного адресата – Вустера Б.
– Прочти, – сказал я.
Китекэт подмигнул.
– Что я вижу? – произнес он так называемым сардоническим тоном. – Выходит, кодекс Вустеров дал течь? Я так и думал.
Наверно, он готов был еще пораспространяться на эту тему и вволю поиронизировать на мой счет, но тут взгляд его скользнул по документу, и общее содержание ударило его под дых.
– Гм, – вымолвил Китекэт. – С этим надо будет разобраться.
– Да уж, – подтвердил я.
– Тут потребуется рука мастера. Придется хорошенько пораскинуть мозгами.
– Я уже не один час тут раскидываю.
– Да, но твои мозги – дешевый эрзац, от них мало проку. Совсем другое дело, если сливки своего интеллекта приведет в действие такой человек, как я.
– Эх, был бы тут Дживс!
– Да, Дживс бы сейчас не помешал. Жаль, что его нет среди нас.
– И жаль еще, – не удержался напомнить я, хотя человек с тонким вкусом предпочитает не тыкать по больному месту, – что ты все это начал, подбив Гасси забраться в фонтан на Трафальгарской площади.
– Что верно, то верно. Поступок, достойный сожаления. Но в тот момент он, надо сказать, просто напрашивался. Тут у тебя под рукой и фонтан, и Гасси, и вполне возможно, что такая возможность никогда больше не повторится. При том, что последствия, я не отрицаю, оказались плачевными, ей-богу, дело того стоило. Кто не видел, как Гасси Финк-Ноттл, во фраке и всей вечерней выкладке, в пять часов утра ловит тритонов в фонтане на Трафальгарской площади, тот не жил по-настоящему. Ему нечего будет поведать внукам. Но если разбираться, на ком сколько вины, то надо углубиться дальше в прошлое. Корень зла – в том обеде, которым ты уговорил меня накормить Гасси. Чистое безумие. Ты должен бы знать, что ничем хорошим это не кончится.
– Да ладно. К чему теперь слова?
– Правда твоя. Нужны не слова, а дела. Твердые и решительные. Наполеоновские поступки. Ты, как я понимаю, должен будешь скоро возвращаться, чтобы переодеться к обеду?
– Да, наверно.
– И через какое время после обеда ты окажешься у себя в комнате?
– Как только выдерусь.
– Тогда жди меня там, и я полагаю, что представлю тебе в готовом виде полный план действий. А сейчас мне надо вернуться к Куини. Ей скоро заступать на дежурство, она, наверно, захочет привести себя в порядок и запудрить следы слез. Вот бедняжечка! Если бы ты знал, как сжимается мое сердце от сострадания этой девушке, Берти, ты бы содрогнулся.
Ну, и конечно, раз необходимость требовала нашей скорейшей встречи, именно в этот вечер оказалось невозможно под шумок удалиться пораньше. Это был не обыкновенный обед, а прямо целый пир, и гости съехались со всей округи. К корыту был созван добрый десяток наиболее важных тузов Хэмпшира, они присосались, как пиявки и сидели, когда любой порядочный вышибала давно бы уже их всех выставил. Понятно, если потрудиться проехать двадцать миль ради обеда, не захочешь перехватить на бегу котлетку и сразу мчаться обратно. Просидишь музыкальный вечер и дождешься, пока предложат выпивку в половине одиннадцатого.
Словом, так ли, нет, а последний автомобиль отъехал где-то около полуночи. И когда я, освободившись, наконец дорвался до своей комнаты, никаких признаков Китекэта там не оказалось.
Зато на подушке лежала от него записка, и я дрожащими пальцами развернул ее.
Она была помечена одиннадцатью часами и выдержана в укоризненном тоне. Китекэт упрекал меня за то, что я, как он выразился, обжираюсь и упиваюсь с важными господами, когда должен был бы сидеть за столом совещания и заниматься честным трудом. Неужели я думаю, что он всю ночь так и просидит на заду у меня в комнате? – вопрошал Китекэт и выражал пожелание, чтобы мне завтра мучиться с перепою и маяться животом от обжорства. Больше он ждать не может, а намерен взять мой автомобиль и ехать в Лондон, чтобы завтра чуть свет оказаться в Уимблдон-Коммон для встречи и беседы с Мадлен Бассет. В ходе этой беседы, уже бодрее продолжал Китекэт, он все устроит, можешь положиться на мамочку Китекэта, потому что у него появилась идея, не идея, а роскошь, а я могу не напрягать мозжечок и спать спокойно. Сам Дживс, заключал Китекэт, даже натолкай он в себя рыбы под завязку, вряд ли придумал бы, по его мнению, что-нибудь лучше.
Что же, это, бесспорно, успокаивало – если, конечно, Китекэт и вправду такой умный, как ему кажется. Кто его знает, этого Китекэта. Я один раз прочел его школьную характеристику, когда забрался ночью в кабинет преподобного Обри Апджона в поисках печенья, так преподобный Обри Апджон написал про него: «блестящие способности, но плохо соображает», а если существовал козломордый школьный директор, который знал свое дело, исправно звонил в колокольчик и заслуженно получал за это сигару – или кокосовый орех, – то таким директором был наш директор.
Как бы то ни было, сообщение Китекэта, не стану отрицать, сняло у меня тяжесть с души. Установлено, что сердце, согбенное заботой, и за малейшую хватается надежду, и мое не составляло исключения. В самом благодушном настроении я снял форму одежды вечернюю и облачился в пижаму. Мне даже сдается, хотя ручаться не могу, что я пропел пару тактов из последней популярной шансонетки.
Надев халат, я приготовился выкурить на сон грядущий заключительную сигарету, как вдруг двери распахнулись и явился Гасси.
Он был раздражен. Хэмпширские тузы ему не понравились, и он выражал досаду из-за того, что пришлось на общение с ними потратить целый вечер, который он мог бы провести у Коры Тараторы.
– Нельзя же было удирать со званого обеда, – заметил я.
– Вот и Таратора так сказала. Она сказала, так не делают, и еще много чего сказала, в том числе noblesse oblige. У нее потрясающе строгие принципы. Не часто встретишь такую красивую девушку, и чтоб у нее были строгие принципы. А какая она хорошенькая, а, Берти? Правильнее было даже сказать, не хорошенькая, а прекрасная, как ангел.
Я согласился, что мордочка у нее такая, что встретишь – не испугаешься, а Гасси сразу на меня набросился:
– Что значит – не испугаешься? Она – девушка небесной красоты. Я такой красивой в жизни не видал. И подумать только, что она – сестра Перебрайта. Казалось бы, любая сестра Перебрайта должна быть так же безобразна, как и он.
– Я бы сказал, что Китекэт вполне недурен собой.
– Не разделяю твоего мнения. Он – исчадье ада, и это сказывается на его внешности. «В этом фонтане водятся тритоны, Гасси, – так он мне сказал. – Лезь за ними скорее, не теряй ни секунды». И не хотел слушать никаких возражений. Подгонял меня охотничьими возгласами. «Ату! – говорит. – У-лю-лю». Да, но я пришел к тебе, Берти, вот по какому делу, – внезапно переменил он тему, видно, обращение к минувшему причиняло ему боль. – Хочу попросить у тебя на завтра твой сизый галстук в розовых ромбах. Завтра утром я собираюсь побывать в доме священника и хочу выглядеть как можно лучше.
Помимо промелькнувшей мысли, что Гасси – оптимист, если верит, что сизый галстук в розовых ромбах способен настолько улучшить созданное Природой, чтобы он перестал являть собой обыкновенную рыборылую кикимору, я еще подумал при этих его словах, что, слава Богу, я успел переговорить с Тараторой и заручился ее обещанием немедленно окатить Гасси холодной водой и положить на лед.
- Предыдущая
- 27/52
- Следующая
