Фамильная честь Вустеров - Вудхаус Пэлем Грэнвил - Страница 10

• Предыдущая
• 10/53
• Следующая

— Хм! Не видел никакого кота. А вы, Родерик, видели?

— Нет, котов там не было.

— Ха! Ладно, оставим кота в стороне...

— В стороне кот сам не пожелал остаться, — удачно ввернул я со свойственным мне блестящим чувством юмора.

— Кота оставим в стороне, — упрямо повторил Бассет, игнорируя мою шутку, будто и не слышал, — и перейдем к следующему пункту. Что вы делали с серебряной коровой? Вы утверждаете, что рассматривали ее. Хотите, чтобы мы поверили, будто вы любовались этим произведением искусства без всякой корыстной цели? Откуда этот интерес? Каковы были ваши мотивы? Чем может заинтересовать подобное изделие такого человека, как вы?

— Вот именно, — произнес Спод. — Именно этот вопрос хотел задать и я.

Ну зачем он подлил масла в огонь, старый хрыч Бассет только и ждал поддержки. Он до того взыграл, что и впрямь поверил, будто по-прежнему заседает в полицейском суде, провалиться бы ему в тартарары.

— Вы утверждаете, что корову дал вам владелец магазина. А я обвиняю вас в том, что вы .украли корову и пытались с ней скрыться. И вот теперь мистер Спод застает вас здесь с коровой в руках. Как вы это объясните? Есть у вас на это ответ? А?

— Да что с тобой, папа? — сказала Мадлен Бассет.

Вероятно, вы удивились, что эта кукла не произнесла ни слова, пока меня форменным образом подвергали допросу. Объясняется все очень просто. Воскликнув «Какая чепуха!» на ранней стадии процедуры, бедняжка вдохнула вместе с воздухом какое-то насекомое и все остальное время прокашляла в уголке. А нам было не до кашляющих девиц, слишком уж накалилась обстановка, так что мы бросили Мадлен на произвол судьбы и сражались, пытаясь решить дело каждый в свою пользу. Наконец она приблизилась к нам, вытирая платочком слезы.

— Бог с тобой, папа, — повторила она, — естественно, первое, что захотел посмотреть Берти, попав к нам в дом, это твое серебро. Еще бы ему им не интересоваться. Ведь Берти — племянник мистера Траверса.

— Что?!

— А ты не знал? Берти, у вашего дяди потрясающая коллекция, правда? Не сомневаюсь, он много рассказывал вам о папиной.

Бассет не отозвался ни словом. Он тяжело дышал. Мне очень не понравилось выражение его лица. Он поглядел на меня, потом на корову, снова на меня и опять на корову, и даже человек куда менее проницательный, чем Берти Вустер, догадался бы, какие мысли ворочаются у него в голове. Попробуйте представить себе неандертальца, который пытается сложить два плюс два, — в точности такой вид был сейчас у сэра Уоткина Бассета.

— А! — вырвалось у него.

Одно лишь это «А!». Но и его было довольно.

— Скажите, могу я послать телеграмму? — спросил я.

— Пошлите по телефону из библиотеки, — предложила Мадлен. — Я провожу вас.

Она отвела меня к аппарату и ушла, сказав, что будет ждать в холле. Я схватил трубку, попросил соединить меня с почтовым отделением и после непродолжительной беседы с местным деревенским дурачком продиктовал телеграмму следующего содержания:

"Миссис Траверс

47, Чарлз-стрит

Беркли-сквер

Лондон".

На миг задумался, собираясь с мыслями, потом продолжал:

"Глубоко сожалею, но выполнить Ваше поручение — Вы сами знаете какое — невозможно. Ко мне относятся с нескрываемым подозрением, и любое мое действие может привести к роковым последствиям. Знали бы Вы, каким зверем поглядел на меня только что Бассет, когда узнал, что мы с дядей Томом — родня. Напомнил мне дипломата, который увидел, как к сейфу с секретными документами крадется дама под густой вуалью. Я, конечно, очень огорчен и все такое прочее, но дело швах. "

Ваш любящий племянник

Берти".

И я направился в холл к Мадлен Бассет.

Она стояла возле барометра, который должен бы показывать не «Ясно», а «Ненастье», имей он хоть каплю соображения; услышав мои шаги, Мадлен устремила на меня такой нежный взгляд, что я похолодел от ужаса. Мысль, что это создание поссорилось с Гасси и не сегодня-завтра вернет ему обручальное кольцо, ввергала меня в панику.

И я решил, что, если несколько мудрых слов, сказанных человеком, который хорошо знает жизнь, способны примирить враждующих, я произнесу эти слова.

— Ах, Берти, — прошептала она, и мне представилась шапка пены, поднимающаяся над пивной кружкой, — ах, Берти, зачем вы только приехали!

Встреча со старикашкой Бассетом и Родериком Сподом произвела на меня столь тягостное впечатление, что я и сам задавал себе этот вопрос. Но я не успел объяснить ей, что это отнюдь не светский визит праздного прожигателя жизни, что Гасси буквально терроризировал меня сигналами бедствия, иначе я бы и на сто миль не приблизился к этому притону злодеев. А она продолжала ворковать, глядя на меня так, будто я тот самый заяц, который вот-вот превратится в гнома.

— Не надо вам было приезжать. Я знаю, знаю, что вы мне ответите. Вам хотелось увидеть меня еще хоть раз, и будь что будет. Вы не могли противиться порыву присоединить к своим воспоминаниям последнее сокровище, чтобы лелеять его в душе всю свою одинокую жизнь. Ах, Берти, вы напомнили мне Рюделя.

Имя было незнакомое.

— Рюделя?

— Сеньора Жоффрея Рюделя, властелина Блейи-ан-Сентонж.

Я покачал головой:

— Боюсь, мы не знакомы. Это ваш приятель?

— Он жил в средние века. Был великий поэт. И влюбился в жену короля Триполи.

Я заерзал от нетерпения. Господи, ну зачем она напускает весь этот туман?

— Он любил ее издали много лет и наконец почувствовал, что не может более противиться Судьбе. Приплыл на своем судне в Триполи, и слуги снесли его на носилках на берег.

— Морская болезнь? — предположил я. — Его так сильно укачало?

— Он умирал. От любви.

— А-а.

— Его отнесли в покои леди Мелисанды, он собрал последние силы, протянул руку и коснулся ее руки. И испустил дух.

Она вздохнула так глубоко, словно от самого подола, и замолчала.

— Потрясающе, — сказал я, понимая, что надо что-то сказать, хотя лично мне эта история понравилась гораздо меньше, чем анекдот про коммивояжера и дочь фермера. Но, если ты знаешь людей, тогда, конечно, другое дело. Она снова вздохнула.

— Теперь вы понимаете, почему я сказала, что вы напомнили мне Рюделя. Как и он, вы приехали, чтобы в последний раз взглянуть на возлюбленную. Как это прекрасно, Берти, я никогда не забуду. Ваш приезд вечно будет жить в моей душе, как благоуханное воспоминание, как цветок, засушенный между страницами старинного альбома. Но мудро ли вы поступили? Может, стоило проявить твердость духа? Почему не оставили все как есть, ведь мы простились в тот день навсегда в «Бринкли-Корт», зачем бередить рану? Да, мы встретились, вы полюбили меня, но я призналась вам, что мое сердце принадлежит другому. Это означало разлуку навек.

— Ну да, само собой разумеется. — До чего здравые речи, любо-дорого слушать. Ее сердце принадлежит другому — расчудесно! Никто не мог обрадоваться этому признанию больше, чем Бертрам Вустер. Суть заключалась в том, что... погодите, а может, вовсе и не в том? — Видите ли, я получил телеграмму от Гасси, из которой более или менее явствовало, что вы с ним поссорились.

Она посмотрела на меня с таким выражением, будто только что решила сложнейший кроссворд, где в правом верхнем углу стоит слово «эму».

— Так вот почему вы примчались! Вы подумали, что у вас все еще есть надежда? Ах, Берти, Берти, как это печально... как безумно тяжело. — Ее глаза затуманились от слез и стали размером с глубокую тарелку. — Не сердитесь на меня, Берти, но у вас нет ни малейшей надежды. Не стройте воздушные замки. Вы лишь надорвете себе сердце. Я люблю Огастуса. Он мой избранник.

— Значит, вы не разорвали помолвку?

— Конечно нет.

— Тогда зачем он мне писал «Мы с Мадлен серьезно поссорились»?

— Ах вот он о чем! — И снова раскатились серебряные колокольчики. — Пустяки. Не стоящая внимания глупость, можно только посмеяться. Малюсенькое, крохотулечное недоразуменьице. Мне показалось, что он флиртует с кузиной Стефани, и я устроила глупейшую сцену ревности. Но сегодня утром все разъяснилось. Он вынимал у нее из глаза мошку.

• Предыдущая
• 10/53
• Следующая