Шалости аристократов - Вудхаус Пэлем Грэнвил - Страница 9

• Предыдущая
• 9/46
• Следующая

— Да, клянусь всеми проклятьями! — вскричало чудо в бакенбардах, — вы подпортила! Вы неосторожная старая женщина! Вы подпортила репутация моего отеля, так это или не было? Завтра вы покидаете моего отеля, клянусь Боже мой!

И на этом он не успокоился, продолжая говорить о тёте Агате в смачных, сочных выражениях, радовавших мою душу. А затем он ушёл, прихватив с собой горничную, сжимавшую хрустящую десятку в руке, как в тисках. Я полагаю, ей пришлось поделиться с бандитом поровну. Вряд ли менеджер французского отеля позволил дармовым деньгам уплыть у него из-под носа.

Я повернулся к тёте Агате, которая была похожа на усмирённую дрессировщиком львицу.

— Мне бы не хотелось сыпать соль на твои раны, тётя Агата, — холодно сказал я, — но должен тебе напомнить, что девица, укравшая у тебя жемчужное ожерелье, это та самая девица, на которой ты настойчиво пыталась меня женить, не желая слушать никаких возражений. Великие небеса! Ты хоть понимаешь, что, повернись по-твоему, у нас мог бы родиться ребёнок, который стащил бы мои часы, пока я нянчил бы его на коленях? Как правило, я человек покладистый, но мне кажется, в следующий раз тебе не мешает как следует призадуматься, прежде чем вешать на мою шею всяких там особей женского пола.

Я бросил на неё многозначительный взгляд, повернулся и ушёл.

— Всего десять часов, вечер прекрасен, и жизнь хороша, Дживз, — сказал я, заходя в свой старый, добрый номер.

— Я рад за вас, сэр.

— Если тебе пригодятся двадцать фунтов, Дживз…

— Очень вам признателен, сэр.

Наступило молчание. А затем… ну, может, и не стоило этого делать, но я решился. Сняв кушак, я протянул его Дживзу.

— Вы желаете, чтобы я погладил его, сэр?

Я бросил тоскливый взгляд на эту шикарную деталь моего туалета, которая была так дорога моему сердцу.

— Нет, — сказал я. — Унеси его, отдай беднякам, мне он никогда больше не понадобится.

— Благодарю вас, сэр, — сказал Дживз.

Больше всего на свете я люблю спокойствие. Меня никак нельзя отнести к тем парням, которые места себе не находят, если с ними всё время что-нибудь не случается. И я никогда не скучаю. Мне всего-то и нужно, что хорошо поесть, иногда развлечься, слушая приличную музыку, и по возможности поболтать с друзьями о всякой всячине.

Вот почему удар судьбы, который я получил, оказался для меня таким страшным ударом. Я хочу сказать, что вернулся из Ровиля в прекрасном настроении, рассчитывая пожить в своё удовольствие. Я не сомневался, что тёте Агате потребуется не меньше года, чтобы оправиться от истории с Хемингуэями, а кроме тёти Агаты никто меня не воспитывает. Мне казалось, если можно так выразиться, что над моей головой нет ни одной тучки.

Мог ли я подумать… Ну, посудите сами, произошло следующее, и я хочу вас спросить, разве для вас это не было бы ударом?

Раз в год Дживз берёт отпуск на пару недель и смывается к морю или ещё куда-нибудь, чтобы поддержать свою форму. Само собой, когда он уезжает, я всегда чувствую себя хуже некуда, но надо уметь смиряться, и я смирялся; к тому же надо отдать Дживзу должное: на время своего отсутствия он всегда подбирал себе достойную замену.

Итак, подошло время его отпуска, и он находился на кухне, объясняя своему дублёру его обязанности. В этот момент мне потребовалась то ли марка, то ли ещё что-то, и я вышел в коридор, намереваясь спросить его, где что лежит. Старый дурень оставил дверь на кухню открытой, и я не сделал и двух шагов, как его голос ударил прямо по моим барабанным перепонкам:

— Мистер Вустер, — говорил он парню, который должен был его замещать, — очень приятный и дружелюбный молодой человек, но не слишком умный. Да, ума у него мало. Умственные способности мистера Вустера практически равны нулю.

Ну, как вам это понравится, что?

Строго говоря, знаете ли, мне следовало ворваться на кухню и как следует отчитать зарвавшегося малого. Но я сомневаюсь, что на свете найдётся человек, способный отчитать Дживза. Лично я даже пробовать не стал. Потребовав у него трость и шляпу таким тоном, чтобы он понял моё недовольство, я просто ушёл из дома. Но я не забыл его слов и чувствовал сами понимаете что. У нас, Вустеров, прекрасная память. Само собой, не на встречи, дни рождения и тому подобное, но оскорбления — а иначе случившееся не назовёшь — мы долго помним. Короче, настроение у меня было преотвратное.

Оно не исправилось, когда я зашёл в устричный бар к Баку, чтобы пропустить рюмку-другую. В этот момент мне обязательно надо было себя подхлестнуть, потому что я шёл на ленч к тёте Агате. Жуткое испытание, можете мне поверить, хоть я и не сомневался, что после истории в Ровиле она особо не станет показывать свой характер. Я опрокинул первую рюмку и медленно потягивал вторую, постепенно начиная отходить, насколько это было возможно, когда за моей спиной раздался приглушённый голос и, обернувшись, я увидел Бинго Литтла, сидевшего за столиком в углу и уминавшего огромный бутерброд с сыром.

— Привет, привет! — сказал я. — Тыщу лет тебя не видел. Куда ты запропастился?

— Я живу за городом.

— Что? — удивлённо спросил я. Нелюбовь Бинго к деревенской жизни ни для кого не была секретом. — А где именно?

— В Диттеридже. Это такое местечко в Хэмпшире.

— Нет, правда? У меня там знакомые. Ты когда-нибудь слышал о Глоссопах?

— Вот это да! У них я и живу! — сказал малыш Бинго. — Обучаю наукам их сына.

— Зачем? — спросил я. Мне трудно было представить Бинго в роли учителя. Вообще-то, конечно, он получил какую-то степень, закончив Оксфорд, и я полагаю, людей несведущих всегда может надуть.

— Зачем? Затем, чтобы заработать! Стопроцентный верняк финишировал последним во втором забеге в Хэйдокском парке, — с определённой долей горечи сказал Бинго, — а я поставил на него своё ежемесячное содержание. У меня не хватило духу тряхануть старикана, поэтому я обратился к агентам в бюро, и они подыскали мне работу гувернёра. Я торчу в Диттеридже уже три недели.

— Я не знал, что у Глоссопов есть сын.

— Не надо! — сказал Бинго, задрожав с головы до ног.

— Зато я хорошо знаком с их дочерью.

Не успел я произнести этих слов, как с Бинго произошла разительная перемена. Глаза его выпучились, лицо покраснело, а адамово яблоко запрыгало, как резиновый мячик.

— Ох, Берти! — сказал он каким-то придушенным голосом.

Я встревоженно посмотрел на бедолагу. Я конечно, знал, что Бинго вечно в кого-то влюбляется, но мне казалось невозможным, что даже он будет таким ослом, что потеряет голову из-за Гонории Глоссоп. Лично для меня эта девица была не больше, не меньше, чем склянкой с ядом, одной из тех здоровых, шибко умных, энергичных, активных особ женского пола, которых так много развелось в наши дни. Она была выпускницей Гиртона, где не только набила свою черепушку разнообразными научными знаниями, но и занималась всевозможными видами спорта, накачав мускулы, которым позавидовал бы боксёр второго полусреднего веса. Когда я её видел, мне хотелось забраться в погреб, закрыть за собой дверь и не вылезать до тех пор, пока мне не сообщат, что поблизости ею даже не пахнет.

— Я боготворю её, Берти! Я боготворю землю, по которой она ходит! — продолжал говорить неизлечимо больной громким, проникновенным голосом. В устричную зашли Фред Томпсон с приятелями, парень за стойкой бара навострил уши. Но Бинго это не смутило. Он всегда напоминал мне героя музыкальной комедии, который собирает вокруг себя кого ни попадя и громогласно объявляет о своей любви.

— А ты ей признался?

— Я не смею. Но мы почти каждый вечер гуляем вдвоём в саду, и иногда мне кажется, что она как-то по-особенному на меня смотрит.

— Как солдат на вошь.

— Ничего подобного! Как нежная богиня!

• Предыдущая
• 9/46
• Следующая