Ваша взяла, Дживс - Вудхаус Пэлем Грэнвил - Страница 29

• Предыдущая
• 29/51
• Следующая

– Привет, Таппи. Ты тут?

Он ответил, что да, он тут.

– И давно ты тут?

– Давно.

– Вот и славно. Я как раз хотел тебя повидать.

– Твое желание исполнилось. Выходи из-за скамьи.

– Да нет, спасибо, старик. Мне удобно на нее опираться. Позвоночный столб отдыхает.

– Через две минуты, – сказал Таппи, – я вышибу твой позвоночный столб через макушку.

Я поднял брови. При таком освещении не слишком действенный прием, зато хорошо вписывается в общую композицию.

– И это говорит Гилдебранд Глоссоп? – осведомился я.

Он самый, сказал Таппи, добавив, что если я желаю в этом удостовериться, то могу подойти поближе, при этом он непотребно обложил меня.

Я снова поднял брови.

– Ну-ну, Таппи, не будем браниться. Как ты думаешь, Таппи, глагол «браниться» тут к месту?

– Не знаю, – буркнул он и начал бочком обходить скамейку.

Если я хочу успеть что-нибудь сказать, подумал я, нельзя терять ни минуты. Он уже продвинулся футов на шесть. И хотя я, в свою очередь, тоже бочком двигался вдоль скамейки в противоположном направлении, кто мог предвидеть, долго ли сохранится столь благополучное равновесие.

Поэтому я приступил к делу.

– Догадываюсь, что у тебя на уме, Таппи, – сказал я. – Если ты сидел в кустах, когда мы с Анджелой болтали, то наверняка слышал, что я о тебе говорил.

– Слышал.

– Понял. Давай не будем углубляться в обсуждение этической стороны дела. Конечно, некоторые назвали бы твой поступок подслушиванием и подглядыванием. Я уверен, строгие блюстители нравственности сурово осудили бы тебя. Ибо твой поступок, Таппи, – мне не хочется задевать твои чувства – не типичен для англичанина. Не типичен и недостоин англичанина. И ты, старик, не можешь не признать этого.

– Я шотландец.

– Да ну? Вот не знал. Странно, живешь и не подозреваешь, что твой друг шотландец, если он, конечно, не Мак-как-его-там. Кстати, – продолжал я, чувствуя, что научная дискуссия на нейтральную тему способна разрядить обстановку, – не поможешь ли ты разрешить проблему, которая давно меня занимает? Что шотландцы кладут в телячьи рубцы? Я часто задаюсь этим вопросом.

Вместо ответа он перемахнул через скамейку и по-

пытался вцепиться в меня, и я догадался, что тема телячьих рубцов его совсем не увлекает.

– Однако, – сказал я, в свою очередь перепрыгивая через скамейку, – я не тороплю тебя с ответом. Давай вернемся к нашему разговору. Значит, ты сидел в кустах и слышал, что я о тебе говорил…

Таппи начал двигаться вокруг скамейки в направлении северо-северо-восток. Я последовал его примеру, взяв курс на юго-юго-запад.

– Представляю, как ты удивился.

– Ничуть не удивился.

– Как? Разве мои высказывания не показались тебе странными?

– А чего еще ожидать от предателя, труса и фискала!

– Таппи, старик, – сказал я, – ты сегодня не в себе. Туговато соображаешь. Я думал, ты сразу догадаешься, что это часть моего тщательно разработанного плана.

– Сейчас я с тобой разделаюсь, – сказал Таппи, покачнувшись после внезапной попытки схватить меня за горло.

Тут я понял, что нельзя медлить ни секунды, и стал поспешно выкладывать ему все по порядку, не забывая между тем двигаться на юго-юго-запад.

Я ему рассказал, как огорчился, получив телеграмму от тети Далии; как сломя голову бросился на театр военных действий, обдумывая дорогой, что предпринять, чтобы помочь ему, Таппи; как составил свой окончательный блестящий план. Говорил я хоть и быстро, но четко и ясно, и потому был сильно озадачен, когда Таппи процедил сквозь зубы, что не верит ни единому моему слову.

– Ну почему, Таппи? – сказал я. – Почему? Ведь это все чистая правда. Почему ты не веришь? Объясни.

Он остановился, тяжело переводя дух. Вопреки издевательским утверждениям Анджелы, Таппи совсем нетолстый. Всю зиму он оголтело гоняет в футбол, а летом не выпускает из рук теннисную ракетку.

Но сегодня за вечерней трапезой он наверстал упущенное, понимая, что после безобразной сцены в кладовой воздержание потеряло смысл. А после обеда, приготовленного Анатолем, человек, даже столь сильный и тренированный, как Таппи, на какое-то время теряет привычную подвижность. Пока я излагал свой план, как осчастливить их с Анджелой, в нашем хождении вокруг скамейки наметилось видимое оживление, так что последние несколько минут мы гонялись друг за другом, будто заведенные, – так огромная механическая борзая и хитрый механический заяц носятся по кругу на потеху толпе.

В конце концов Таппи заметно выдохся, что меня порадовало. Я и сам забегался, и временная передышка была мне очень кстати.

– Слушай, Таппи, меня поражает, почему ты мне не веришь. Ведь мы с тобой столько лет дружим. За исключением того раза, когда мне по твоей милости пришлось нырять в бассейн во фраке, – случай, который я давно выкинул из головы и предал забвению, надеюсь, ты следишь за ходом моей мысли, – так вот, за исключением того случая, черная кошка ни разу не пробегала между нами, и я всегда дорожил твоей дружбой, ты и сам знаешь. Ну скажи, зачем мне было чернить тебя перед Анджелой, если не для твоей же пользы? Ответь мне. Только выбирай выражения.

– В каком таком смысле «выбирай выражения»?

Вообще-то я понятия не имел, в каком смысле. Эту фразу произнес судья, когда я стоял перед ним под именем Юстаса Плимсолла, и она произвела на меня сильное впечатление; сейчас я ее ввернул, чтобы придать разговору должную значительность.

– Ладно, говори, как умеешь. Просто ответь мне на один вопрос. Если бы я не принимал твои интересы близко к сердцу, зачем мне было плести все эти небылицы?

Таппи задрожал всем телом. Жук, который все это время гнездился в волосах у Таппи, видно, потерял надежду устроиться получше и решил оставить убежище. Он снялся с насиженного места, и ночь его поглотила.

– Ой! Жук! – объяснил я. – Ты, наверное, ничего не подозревал, а у тебя на голове уже давно припарковался жук. Сейчас ты его согнал.

Таппи фыркнул:

– Что еще за жуки!

– Нет-нет, всего один жучок.

– Какая наглость! – заорал Таппи, вибрируя всем телом, точно Гассин тритон, у которого наступил брачный период. – Он еще смеет говорить о жуках! Предатель! Трусливая собака!

Вопрос, по-моему, спорный. Если ты предатель и трусливая собака, это не значит, что ты лишен права говорить о жуках. Полагаю, в компетентных кругах могли бы дать по этому поводу пространный комментарий.

Но я не стал спорить.

– Послушай, ты второй раз называешь меня предателем и трусом. И я настаиваю, – твердо проговорил я, – на объяснении. Тебе ведь уже было сказано, что только из самых лучших и самых добрых побуждений я в разговоре с Анджелой ругал тебя последними словами. Думаешь, мне было легко? Я сносил эти адовы муки только во имя нашей многолетней дружбы. А ты заявляешь, что не веришь мне, и оскорбляешь меня; притащи я тебя в суд, тебе за такие слова припаяли бы штраф на кругленькую сумму. Надо бы проконсультироваться у моего юриста, но я и так знаю, что дело верное. Послушай, Таппи, ну пошевели ты мозгами. Зачем мне было затевать всю эту канитель, если не во имя твоего блага? Назови причину. Хоть одну.

– И назову. Думаешь, я не знаю? Ты сам влюблен в Анджелу.

– Что?!

– Ты меня очернил, чтобы настроить ее против меня и убрать соперника с дороги.

Ничего более абсурдного я в жизни не слышал. Черт побери, я же знаю Анджелу с пеленок. Нельзя влюбиться в близких родственниц, которых знаешь с пеленок. Кроме того, закон запрещает жениться на кузинах. Или я что-то перепутал? Может, речь идет о бабушках?

– Таппи, старый осел! – воскликнул я. – Что ты мелешь? Видно, совсем рехнулся.

– Да?

– Я влюблен в Анджелу? Ха-ха-ха!

– Ты своими «ха-ха-ха» не отделаешься. Она называла тебя «дорогой».

– Ну и что? Кстати, я этого не одобряю. Меня коробит, когда современные девицы расточают «дорогой» направо и налево. По-моему, это распущенность.

• Предыдущая
• 29/51
• Следующая