Коготь миротворца - Вулф Джин Родман - Страница 15

• Предыдущая
• 15/64
• Следующая

Говорят, слишком сильно развитая память обычно неразрывно связана с недостатком здравого смысла – что ж, не берусь судить об этом. Но в том, что она таит в себе другую опасность, я не раз убеждался на собственном опыте. Когда мой разум погружается в прошлое, как сейчас или же как в тот раз, когда я вспоминал свой сон, сидя за столом в гостинице, он достигает таких глубин, что я словно заново живу в давно ушедшем дне, во времени, где прошлое соприкасается с настоящим. Всякий раз память выносит это прошлое из бездны неизмененным, а видения становятся такими же реальными, как я сам. И сейчас я могу закрыть глаза и войти в камеру Теклы, как тем зимним днем, и скоро мои пальцы ощутят тепло ее одежды, а запах ее проникнет в мои ноздри, как аромат увядающих от пламени очага лилий. Я снимаю с нее платье и обнимаю это тело цвета слоновой кости, чувствуя, как лицо мое прижимается к ее соскам…

Теперь вы, наверное, понимаете, как легко можно проводить целые часы, а то и дни, предаваясь воспоминаниям. Иногда я так глубоко погружаюсь в них, что пьянею, как от вина или дурмана. Так было и теперь. Поступь, которую я слышал в пещере обезьянолюдей, все еще раздавалась у меня в ушах. В поисках объяснения я вернулся в один из своих снов, уверенный, что теперь я знаю, кем он был послан, и надеясь раскрыть в нем нечто большее, чем предвидел отправитель. Снова я мчался верхом на увенчанном митрой коне с перепончатыми крыльями. Под нами пролетали пеликаны, разрезая воздух ритмичными, жесткими взмахами крыльев, кружились и пронзительно кричали чайки. Снова я падал в бездну, со свистом рассекая воздух, и все же в какой-то миг словно завис между волной и тучей. Я выгнулся, опустил голову, вытянул ноги, вошел в воду, и там, в чистой голубизне, передо мной предстала голова со змеями вместо волос, многоголовый зверь, а потом – колеблемые водоворотом песчаные сады далеко внизу. Великанши воздели руки, подобные стволам сикамор, с длинным амарантовым ногтем на каждом пальце. Потом внезапно я, который был слеп раньше, прозрел и понял, зачем Абайя послал мне этот сон и почему стремился вовлечь меня в великую и последнюю битву Урса.

Тирания воспоминаний сковала мою волю. Я видел гигантских одалисок, смотрел на их сад и понимал, что это всего лишь сон, вернувшийся благодаря ухищрениям памяти, но не мог вырваться за его пределы. Чьи-то руки подхватили меня как куклу, и, пока я бродил меж прислужницами Абайи, меня вытащили из глубокого кресла в гостинице Сальтуса. И все равно еще сотню ударов сердца я не мог освободить разум из плена моря и его зеленовласых женщин.

– Он спит.

– Глаза у него открыты. Третий голос:

– Меч принести?

– Тащи. Без дела не останется.

Великанши растаяли. Мужчины в одеждах из оленьих шкур и грубой шерсти схватили меня с двух сторон, а третий, с исполосованным шрамами лицом, приставил короткий нож к моему горлу. Тот, что стоял справа, держал мой «Терминус Эст». Это был тот самый доброволец с черной бородой, который помогал взламывать замурованный дом.

– Кто-то идет.

Человек со шрамами скользнул прочь. Я услышал, как отворилась дверь и возглас Ионы, когда его рывком втащили внутрь.

– Это твой хозяин, верно? Так вот, дружище, попробуй только двинуться или закричать – убьем обоих.

Они поставили нас лицом к стене, связали руки. Плащи накинули нам на плечи, так чтобы пут не было видно, поэтому, когда нас вели через двор, казалось, будто мы прогуливаемся заложив руки за спину. Во дворе огромный балушитер переминался с ноги на ногу под тяжестью паланкина. Один из мужчин ударил животное по передней ноге рукоятью бодила, чтобы заставить его опуститься на колени, и нас водрузили к нему на спину.

В Сальтус мы с Ионой ехали по дороге, пролегавшей между горами отходов из шахт и каменоломен, холмами, сложенными в основном из обломков шлака и битого камня. Получив поддельное письмо, я проскакал другой дорогой – большая часть моего пути тогда шла по лесу, прилегавшему к деревне. Теперь, игнорируя наезженные тропы, мы лезли напролом через груды отбросов. Сюда рудокопы сваливали весь хлам, извлеченный из недр погребенного под землей прошлого, все то, что в глазах жителей деревни считалось совсем уж неприглядным мусором. Отходы громоздились огромными грудами, в десятки раз выше могучей спины балушитера. Сюда сносили непристойные статуи, теперь валявшиеся вповалку, замершие в наклонном положении или разваливавшиеся на куски, а также – человеческие кости, на которых еще сохранились лохмотья высохшего мяса и пучки волос. И еще там были десятки тысяч мужчин и женщин – из тех, что в надежде на грядущее возрождение пожелали навек уберечь свои тела от тления. Теперь они валялись, как пьяницы после попойки, их хрустальные саркофаги были разбиты, руки и ноги раскинуты в гротескных позах, одежда истлела, а остекленелый взор устремлялся в небо.

Сначала мы с Ионой пытались хоть что-нибудь выведать у наших похитителей, но они ударами заставляли нас молчать. Теперь, когда балушитер прокладывал себе путь сквозь этот хаос, они немного оттаяли, и я снова спросил, куда нас везут. Человек со шрамами ответил:

– В дикие места, где живут свободные мужчины и прекрасные женщины.

Я подумал об Агии и спросил, не ей ли он служит. Он засмеялся и замотал головой.

– Я служу Водалусу из Леса.

– Водалусу!

– А-а, – проговорил он, – так ты его знаешь. – Он толкнул локтем в бок парня с черной бородой, который сидел в паланкине рядом с нами. – Не трусь, Водалус обойдется с тобой, как с лучшим другом. Он знает, что ты с радостью согласился расправиться с одним из его людей.

– Конечно, я его знаю, – сказал я и уже собирался поведать человеку со шрамами о своей встрече с Водалусом, чью жизнь я спас в тот памятный год, перед тем как стал капитаном учеников. Но потом я засомневался, вспомнит ли меня Водалус, и сказал только, что если бы я знал, что Барнох – его человек, то ни за что не согласился бы пытать беднягу. Конечно, я солгал. Я знал, кто такой Барнох, и, приняв предложение алькальда, успокаивал свою совесть мыслью, будто смогу избавить его от лишних мучений. Моя ложь не имела успеха: все трое разразились хохотом – даже погонщик, восседавший на шее балушитера.

Когда веселье улеглось, я спросил:

– Прошлой ночью я ездил на северо-восток от Сальтуса. Сейчас мы направляемся туда же?

– Так вот где ты был. Наш хозяин приходил за тобой, но вернулся с пустыми руками.

Человек со шрамами ухмыльнулся. Я видел – ему доставляет удовольствие мысль о том, что он достиг успеха там, где сам Водалус потерпел неудачу.

Иона шепнул:

– Мы продвигаемся на север. Это видно по солнцу.

– Да, – подтвердил человек со шрамами, который, видимо, отличался острым слухом. – На север, но недолго.

А потом, чтобы скоротать время, он принялся расписывать, как его господин обращается с пленными. Большинство из этих приемов показались мне донельзя примитивными. Подобными способами можно достигнуть определенного театрального эффекта, но нельзя причинить жертве истинных мучений.

Тени деревьев упали на паланкин, будто чья-то невидимая рука накинула покрывало. Блеск бесчисленного множества осколков стекла и устремленные ввысь взоры мертвых глаз остались позади. Мы вступили в прохладную сень древнего леса. Среди этих могучих стволов даже балушитер, который был в три раза выше человеческого роста, казался крошечным суетливым зверьком, а мы, сидевшие у него на спине, вполне сошли бы за гномов из детской сказки, что держат путь в крепость-муравейник к королю эльфов.

Мне подумалось, чти еще задолго до моего рождения эти деревья вряд ли были ниже: они стояли, как стоят сейчас, когда я ребенком играл среди кипарисов и мирных плит нашего некрополя, и пусть пройдет столько же времени со дня моей смерти, сколько прошло его для тех, кто покоится под этими плитами, деревья по-прежнему будут стоять, впитывая последние лучи умирающего солнца. Я видел, как мало тянет моя жизнь на весах бытия, хоть для меня она и драгоценна. И от этих мыслей во мне родилось удивительное чувство: я готов был цепляться за Каждый ничтожный шанс выжить, и в то же время мне было почти все равно, сумею ли я спастись. Думаю, что Остался жив благодаря этому чувству. Оно сослужило мне Такую добрую службу, что я постарался сохранить его на всю жизнь. И впоследствии мне довольно часто, хоть и не всегда, удавалось вызвать его в себе.

• Предыдущая
• 15/64
• Следующая