Великий поход - Белов (Селидор) Александр Константинович - Страница 73
- Предыдущая
- 73/104
- Следующая
Они таращили глаза, дрожали и жалобились надрывными голосами.
Сури забилась в угол загона, уткнулась мордой в стену и замерла. Должно быть, так она спасалась от своих пленителей. Спрятав глаза в угол. Так и люди спасаются. Иногда. Как им представляется.
Дади, напротив, носился по загону, демонстрируя притихшим бхригам свою буйную натуру.
«Жаль, что Человек с лошадиной головой не увидит мою правоту, – подумал Индра. – Пусть её увидит конь с душой Человека.»
А Конь с душой человека бегал вдоль жердей и не догадывался о том, какая ему уготовлена судьба. Он не догадывался, что Человек с волей бога определил именно ему изменить и самих людей. Вознеся кого-то над колесом, придуманным этим человеком, а кого-то швырнув под беспощадный обод. Раздавив, размазав по жирной от крови земле, что впитывала всех брошенных под него. Так же, как небо впитывало всех возведённых на колесницу.
Человек никогда не будет стоять на месте. Никогда. Всякий разрождаясь с волей бога, он принесёт Колесо, уносящее самых стойких, самых твёрдотелых и беспощадных к великому неизведанному.
И всякий раз кому-то суждено будет оказаться под ободом, в месиве жалких и беспомощных телесных останков, взывающих к тоскливому ропщению таких же жалких, беспомощных и обречённых душ.
Падаль взывает к падали. Смердя своей правдой. Она никогда не выиграет потому, что оказалась под колесом, которое невозможно остановить.
О великая мера достоинства – колесо! Сносящая каждого робкого или мелкотребного душой. Найдётся ли тот, кто встанет у тебя на пути, не рискуя хребтом? Кто остановит тебя силой, поднимаясь наперекор не ради чего, а по внутреннему повелению встать под поток, свалить его, чтобы всё замерло в первородном хаосе? Уж как ни редки отмеченные священной печатью создающие поток, его сокрушители, те, что от дурной силы противоречия, встречаются ещё реже. И оттого колесо катится. Катится!
Дадхикра приручался трудно. Он ненавидел своего мучителя и боялся его. Боялся новых запахов, стиснутого жердями пространства, которым ему заменили свободу, верёвки, посягавшей на его шею. Он боялся всего, но его страх выглядел совсем не так, как у Сури. Его страх выглядел протестом и, может быть, даже вызовом мучителю, ибо оставался формой непокорности ему.
Дади охотно принимал пищу и рвался вон из загона, толкая мелкой грудью тяжёлые заставы.
Сурьясья же покорилась. Покорилась настолько, что никуда не рвалась и не шарахалась в сторону при появлении мучителя. Её только била дрожь. У неё теперь всё время дрожали ноги. Но не от страха, а от того, что она не брала корм. Сури прятала морду от человека и тяжело дышала.
Жеребята были примерно одного возраста и даже немногим отличались друг от друга. Из них получилась бы славная пара. Для одной жерди. Если брать во внимание сомнения Атитхигвы и его повозку. Но очень скоро стало ясно, что именно с этой повозкой придётся повременить. Сурьясья уже не вставала. Она лежала на брюхе, поджав под себя ноги и только вздрагивала головой. Глаза кобылки помутнели.
Что она видела своими заполонёнными глазами? Может быть, близкий конец всей этой истории? Применительно к её коротенькой, неудавшейся жизни? Вот ведь странная штука – судьба! Бегают по луговине жеребята, не подозревающие, что колесо уже пущено и дело теперь только за ними. Что судьба схватит кого-то из них, не разбирая, какой толк именно в этом выборе.
Сури сдохла однажды утром. Так и не став творительницей человеческой участи. На раннем этапе её оконённой истории. Кобылка лежала среди навозных набросов, уронив голову, и больше не дрожала. Дадхикра почему-то присмирел, будто понимая, что случилось.
Рваное небо стонало непроходящей грозой. Она трясла обвисками серых облаков, выбивая из них остатки дождя.
Дадхикра прятал морду за плечо Индры. Жеребёнок с содроганием сердца изучал грозу. В испуганных сливах его глаз застыло дымное, всклокоченное небо. Пугающее грохотом непонятной опасности.
Воин обернулся и потрепал друга по всклокоченному загривку.
– Грозы не надо бояться, – сказал Индра. – Понимаешь, гроза – это наше.
Дади мотнул головой. Он мог бы поспорить с воином, но решил посмотреть, чем дело кончится. Человек, по его мнению, имел массу заблуждений и недостатков. Помимо того, что он любил грозу, человек почему-то никогда не носился вдоль загона, не прыгал и не брыкался. А когда к нему близко подходили другие, даже и не помышлял никого укусить за ляжку. Странное поведение!
Дадхикра постепенно привык к воину, везде ходил за ним и даже стукнул Атитхигву своим тяжёлым лбом, когда тот попытался что-то оживлённо обсуждать с Индрой. Эта привязанность, скреплённая узами неожиданно возникшей взаимной опеки, в которой роли человека и поджеребка ещё не определились в понятиях «младший – старший», вызывала умиление у жрецов огня. Всем казалось, что, если бы Дади имел человеческий язык, он непременно отспорил у Кавьи Ушанаса не одну умную мысль.
Вероятно, по своему, по лошадиному темпераменту души и размеру натуры, Дадхикра не только удивительно совпадал с двуногим собратом, но и повторял его. Даже в привычках. Что дало основание Атитхигве высказаться о предстоящем споре, кто же из них станет таскать повозку, а кто займётся понуканием – как о сложном вопросе.
Всю долгую Ночь Богов бхриги делали колесницу. Колесо Индры состояло из восьми кусков дерева, собранных в круг и зарощенных смоляным припоем. По замыслу самого автора, их стянули ремнями, а весь круг прочно и равномерно распирали толстые и крепкие спицы, сходящиеся по двум краям оси.
Такая конструкция делала крепление колеса непрочным, шатким, и от неё пришлось отказаться. Индра поправил самого себя, успев перейти тропу творческих изысканий Атитхигвы, когда предложил ступицу для крепления колёсных распорок.
Ступицу под каждое колесо вырезали вручную костяными ножами, с вдохновением и тщательностью, достойными самого высокого ремесла. Вроде ткачества.
Хотар предложил мазать ступицу жиром при насадке на ось, опасаясь трения, способного воспламенить колесо. Остановились на другом способе. Колесо попросту забивали на осевое оконечье, а после – вымачивали для тугой плотности крепежа.
Весной колесница была готова. Индра подтянул все ремни, ещё раз забрался в люльку, притоптав для надёжности плетёный пол, примял дуги, пробуя их на излом – так, безо всякой причины, и остался доволен. Лучше было не сделать.
Дадхикра смотрел на маявшегося бесполезным трудом товарища тихим взглядом, не подозревая, какое коварство по отношению к их равноправию таила эта круглоногая каракатица. Не подозревая и о том, что равноправием с человеком его пока наделяло вовсе не добродушие Индры, а собственный юный возраст. Ещё не набравший сил для таскания колесниц и их вожатых.
Лето пришло с известием о разгоревшейся вражде кланов в Амаравати. Кипень человеческих сил, не имея достойных дел вне арийского благополучия, пробила внутрь.
Всегда трудно сдержать клокотание души, которую будоражит от бесполезности собственного покоя. Но клокотание души и её деятельность — вещи совершенно разные. А порой и несовместимые. Ибо одно подавляет другое, а никак ему не способствует.
Нет врага в себе самом! Не ищи в себе того, с кем ты собрался бороться лишь по причине невидения другой мишени. Иметь врага и видеть его – не одно и то же.
Атитхигва умывался. Над ручьём. Расплёскивая шумную, искрящуюся воду. Индра сидел на траве, покусывая длинный гнущийся стебелёк.
– Сейчас самое время, – сказал хотар отдуваясь, – самое время начинать.
– Думаю, что не сейчас, – возразил воин.
Атитхигва запустил ладони в прозрачный поток, набрал его сносимой по песчаному промыву свежести и разнёс воду по скользкому угловатому лицу. Он привык считать, что думает только он.
– Видишь ли, – продолжил хотар, – самое время потому, что арийцам нужна проблема вне нас самих. А попутно и её решение, которое уже зависит именно от нас. Пока всё наоборот – мы не решаем проблему, а создаём. Он имел в виду Амаравати. Индра укусил стебелёк и мечтательно проговорил:
- Предыдущая
- 73/104
- Следующая
