Приключения Питера Джойса - Ярмагаев Емельян - Страница 43

• Предыдущая
• 43/62
• Следующая

Питер все-таки упросил Утту быть при нем переводчицей на празднике, куда нас пригласили в один из ясных дней ноября. Дав по совету старшин свое согласие, Питер велел подсушить запасы пороха, сменить кремни у ружей и зарядить картечью две небольшие медные пушки, снятые с корабля, — они стояли на северном и восточном углах частокола в специально сделанных бойницах. Затем он указал, кого из мужчин оставить дома, дабы при внезапном нападении оборона форта не легла на плечи стариков и женщин. К моей великой радости, ни я, ни Генри не попали в этот список. Кроме нас к индейцам отправились сам Питер, Томас Бланкет со своей библией, Иоганн Шоурби и еще десяток хорошо вооруженных мужчин.

Рано утром к форту с моря приплыли пять больших челнов с яркими рисунками на носах. Несколько ловких юношей, одетых в замшу и меха, с лицами, раскрашенными в цвета мира, дружбы и веселья, терпеливо поджидали, пока белые разместятся на их флотилии. Мы уложили в лодки груз и сели сами, держа заряженные ружья на коленях и не снимая большой палец с курка. Слаженными и красивыми движениями гребцы повели челны вверх по реке, и хотя мы шли против течения, суденышки не плыли, а летели. Они были так легки, что я все время боялся неосторожным движением проломить их тонкие борта, сшитые из коры вяза.

Река изобиловала островками, мелями, перекатами; почти везде ее обступали голые леса. У берегов беззаботно плескались утки особой породы, которая тут зимовала, и на крутых поворотах нашего флота они с криками вспархивали чуть не из-под носа лодки, обдавая нас брызгами. Иногда лес отступал, и тогда над лодкой поднимались величественные красные обрывы, поросшие ядовитым сумахом, терном, клюквой и орешником.

Иные из утесов напоминали странные, порой чудовищные скульптуры: всадника на лошади, женскую голову с высокой прической, оскаленную кошачью морду — и вид их обострял чувство настороженности, с каким мы совершали этот путь.

Я рассматривал гребцов. Это были юноши примерно одного возраста, с кожей темно-коричневого, а вовсе не красного цвета, как почему-то думали в Европе. Парни были худые, с торчащими лопатками, длиннорукие, с глазами китайских божков, статуэтки которых я видел в Соулбридже. Быстрые зрачки перебегали с предмета на предмет, но лица под фантастической раскраской оставались совершенно неподвижны, точно замкнуты на невидимые запоры.

Тот, кто был постарше, по временам издавал гортанные возгласы — команды, которые немедленно исполнялись. Он был моих лет, но пониже и поплоше, в драке я бы одолел его одной левой. Парень тоже как будто примеривался ко мне и, коснувшись мышц моего предплечья, одобрительно выдохнул: «Хух!». На его груди была черно-синяя татуировка — тотем, изображающий плеть с клубнями земляного ореха. Его так и звали: Земляной Орех. Ужас как хотелось потолковать с этим Орехом! Но Питер велел блюсти строгое достоинство, потому что индейцы, говорил он, презирают суетливую поспешность в завязывании знакомств.

Сам он сидел в соседней лодке прямой, как жердь, и столь же разговорчивый. Зато его гребцы почему-то вели себя совершенно не по тому образцу: то хихикнут, то плечом друг друга подденут, то словечком перекинутся. Позже я понял, как ложно наше представление о замкнутости индейцев: такими они бывают на тропах войны, обычно же только придерживаются правил хорошего тона, как и мы.

— Пиасав! — хором крикнули индейцы, подняв весла.

Лодки теперь чуть двигались. На береговом обрыве предстало страшное видение, словно из ночного кошмара. Повернутая к реке поверхность скалы была гладко стесана, и на ней развернула свое длинное, ярдов в десять, кольчатое туловище отвратительнейшая гадина с распахнутыми перепончатыми крыльями и почти человеческим лицом. Даже не верилось, что оно только нарисовано красной краской. Индейцы подняли свои луки, и в тело Пиасава ударилось с десяток стрел. Старший пытался мне жестами что-то объяснить — я понял только, что таков обычай. Чудовище, как оказалось впоследствии, менялось в объеме: в сырую погоду оно толстело, в солнечную худело, что конечно объяснялось просто различной влажностью атмосферы, от которой зависела яркость красок. Дьявольское искусство неизвестного художника долго тревожило наше воображение. Кто знает, не сам ли Вельзевул этот их Пиасав и не он ли владыка их душ?

Солнце стало слегка пригревать наши затылки, когда на одном из речных поворотов открылась деревня скуанто. Река здесь сильно суживалась. На ее берегу тянулась длинная бревенчатая пристань, к которой были пришвартованы лодки самых разнообразных форм, а на самой пристани толпилось великое множество индейцев в пестрых одеяниях. Подлый страх схватил меня за сердце и уже не отпускал. Нас была жалкая горстка против полчища диких, утыканных перьями, и даже лица наших гребцов показались мне угрожающими. Я не заметил, что отчаянно сжимаю ружье, и Питер вынужден был меня окликнуть, чтобы я его опустил.

Лодки одна за другой ткнулись носами в пристань, гребцы выпрыгнули и первым делом вежливенько подхватили под руки Тома Бланкета, который со своей библией был ни жив ни мертв, и бережно снесли его на пристань. Такую же честь они оказали Шоурби и Питеру, а нам с Генри и прочим только помогли выйти из лодок. В это время все орали «Хух!», а те, у кого были ружья, палили из них вверх, так что у Бланкета были все основания гордиться встречей, если бы он не трясся, как осиновый лист. Это было всего-навсего учтивым приемом — точно также встречали тех. кто прибыл после нас.

Потом толпа расступилась, и мы увидели благообразного старого джентльмена, сидевшего на чем-то вроде березового трона или носилок. Он сидел наклонясь вперед и высоко подняв худые плечи, как сидят очень старые люди, но глаза, точно прорезанные кончиком ножа в коричневой коже, были блестящие и живые, из-под кожаной шапочки висели длинные седые локоны, а над лбом возвышался целый лес орлиных перьев.

Джойс подошел к нему, старец поднялся и, протянув руку, к нашему изумлению, обменялся с ним крепким английским рукопожатием, причем так долго тряс руку гостя, что тот уж и не знал, как ее получить обратно. А это тоже было обыкновенной воспитанностью, желанием угодить гостю точным соблюдением его обычаев.

Том Бланкет сказал хорошую речь, в которой было до черта слов о братской дружбе и любви, но так как переводчика тут не случилось, то заряд пропал даром. Питер ограничился тем, что преподнес старому вождю красную шерстяную рубашку. Вождь Оримха, что значит «камень», благодушно принял дар, однако рубаху тотчас напялил на себя какой-то его родственник. После этого Оримха пригласил нас отдохнуть с дороги, и его унесли на носилках. В толпе мелькнуло милое лицо Утта-Уны, и Генри просиял. Она была в длинной рубахе со сложным цветным орнаментом из игл дикобраза, в черных волосах краснели листья клена, а на лице был нарисован «узор радости». Утта повела нас в деревню.

Она начиналась с кипарисовой аллеи. По сторонам ее стояли высоченные столбы, украшенные резьбой, — племенные тотемы; на верхушке каждого столба было искусно вырезано изображение зверя, ярко окрашенное и устрашающее. За частоколом, охватывающим деревню, шли правильно разбитые аллеи, потом огороженное жнивье, а вдали маячили высокие круглые башни из коры для запасов маиса; связки початков того же маиса бесконечными гирляндами опоясывали и частокол. Потом показались Длинные Дома… Все мои представления об индейцах начали рушиться, когда я увидел эти жилища: массивные, в два этажа, с переплетом из гладких бревен, между которыми была заложена белая или голубая глина, смешанная с обрезками из тростника и маисовых стеблей, и с такими же, как у европейцев, двускатными крышами, только не черепичными, а из коры. Утта откинула дверную завесу и сделала приглашающий жест. В первый миг трудно было разглядеть что-нибудь, кроме длинной череды горевших посредине костров и свисавших с потолочных балок гирлянд маиса. Они были развешаны по стенам в виде плетеных кос. Пахло дымом, копотью, табаком, сырой кожей и еще чем-то; запах этот с тех пор стал для меня неотъемлемой частью индейского жилья.

• Предыдущая
• 43/62
• Следующая