Сент-Женевьев-де-Буа - Юденич Марина - Страница 39

• Предыдущая
• 39/79
• Следующая

В то же время Поляков исполнен был решимости докопаться до истины, какой бы страшной для него ( в этом почему-то он был абсолютно уверен) она ни оказалась. И дело здесь было не в простом упрямстве Дмитрия Полякова.

Напротив, всю свою жизнь он был человеком достаточно гибким, избегающим, по возможности острых углов и труднодоступных вершин. Однако теперь, испытав сильнейшее потрясение, вызванное близким созерцанием лика смерти и ощущением на себе очень отчетливо ее леденящего дыхания, интуиция его, и так не плохо развитая от природы, теперь была обострена много сильнее обычного. Это она говорила ему, что страшная история, приключившаяся с ним корнями своими уходит в пространства и категории ему неведомые, это она подсказывала-пугала страшной для него разгадкой вдруг проглянувшей откуда-то из далекого прошлого ( в этом она тоже была убеждена) тайны. Но она же настоятельно требовала докопаться до этой разгадки любой ценой, предчувствуя в обратном случае, последствия куда более ужасные. И сейчас Дмитрий Поляков склонен был своей интуиции следовать.

Главным вопросом, который не был выяснен по сей день, и выяснить который Поляков считал необходимым, было установление личности загадочной его отравительницы. Попытка полиции обнаружить в Париже и во всей Франции женщину с таки именем успехом не увенчалась. Ирэн фон Паллен, или же Ирэн Паллен нигде и никогда не значилась В полицейских картотеках не нашлось и ее отпечатков пальцев, которых в номере было оставлено, как будто специально, великое множество. Ничего на дал профессионально и, по мнению Полякова, очень похоже составленный фоторобот Не принесло успеха и обращение в иные источники, российские, и международные — женщины с такими данными ни в одной подобной картотеке обнаружено не было Ее, конечно, продолжали искать, но без особого энтузиазма — шансы были очень уж невелики Полякову еще несколько дней предстояло остаться на больничной койке. Но он уже знал, кого и как подключить к решению этой проблемы.

Несколько лет назад, когда Дмитрий Поляков только начал налаживать устойчивое партнерство с французами и стал часто посещать Францию, не как турист, судьба подарила ему встречу, которая на все последующие годы облегчила его работу во Франции и принесла массу полезных и приятных знакомств, превратив просвещенного туриста-любителя в знатока и тонкого ценителя страны и, особенно, ее столицы. В тот раз, в качестве переводчика и секретаря ему был предложен молодой русский парижанин в том смысле, что это был русский по происхождению гражданин Франции — Микаэль Куракин, потомок знаменитого русского княжеского рода, родители которого, дети русских эмигрантов первой волны, рождены и воспитаны были уже во Франции В семье однако чтили русские традиции, говорили по-русски и Микаэль заканчивал Сорбону специалистом по русской литературе и истории. Князю Куракину младшему шел в ту пору двадцать третий год и внешне он был совершенно милый тонкий мальчик, с копной вьющихся светло русых волос, небесно голубыми глазами, крупным породистым носом, пухлыми губами, смешливый, непосредственный, восторженный, но и легко краснеющий и предающийся по поводу и без оного искренней детской печали. Удивительным было то, насколько этот молодой человек рожденный в Париже в начале семидесятых годов и впервые посетивший Россию в возрасте шестнадцати лет, являет собой точную копию молодого русского аристократа, буквально сошедшего со страниц дворянского романа середины или конца века девятнадцатого. Впечатление это не умаляли даже яркие парижские костюмы, Микаэль предпочитал одеваться в стиле модной парижской богемы и молодой европейской аристократии, в кругу которой собственно и вращался. Поначалу молодой Куракин показался Полякову слишком легковесным и пригодным лишь для того, чтобы быть неплохим проводником и советчиком в домах высокой моды и в мире элитарных парижских развлечений Но вскоре он вынужден был признать, что ошибся — князь Микаэль Куракин работать умел. К работе он подходил очень по-своему, творчески и непривычно для российского бизнесмена, торгующего оружием. Но в нужный момент мсье Поляков оказывался за одним столом с нужным ему министром на приеме у княгини de Pariх, на очень закрытом просмотре новой коллекции мсье Ив Сен-Лорана он оказывался в кресле рядом с женой одного из саудовских шейхов, по странному стечению обстоятельств того самого, который занимается в правительстве короля Фатха закупкой вооружений. Словом, Микаэль Куракин был безусловно человеком из высшего общества и это было также его профессией, которой он владел в совершенстве. Кроме того, они просто подружились с Поляковым и уже за пределами их профессиональных интересов, Микаэль просто открывал ему Францию, которую тонко понимал и чувствовал, порой тоньше любого француза.

За эту науку Поляков был благодарен ему едва ли не более всего.

В это приезд ( и в этом интуиция Полякова тоже усматривала некоторую злую закономерность) Микаэль Куракин отсутствовал в Париже. Не предупрежденный Полковым заранее, он сопровождал какую-то развеселую русскую компания в «гастрономическом» туре по Бургундии. Посему Поляков не без оснований полагал, что по возвращении в Париж физическое состояние его приятеля будет не самым лучшим, но выбора у него не было Лежа на койке в своей фешенебельной палате, все еще ограниченный в движении, Дмитрий Поляков сделал первый шаг на пути собственного расследования, в котором видел не только смысл, но и настоятельную необходимость — он набрал номер мобильного телефона князя Микаэля Куракина.

Акцию, которую он планировал провести сразу же после того, как будет получена и обработана информация передового отряда, естественно теперь пришлось отложить на неопределенное время Дело было не только в отсутствии достоверной информации с места планируемой операции и той активной деятельности, которую наверняка разовьют или, по крайней мере, станут изображать тамошние русские спецслужбы в связи с жутким происшествием. В конце концов, можно было просто изменить место проведения давно запланированного им крупного и кровавого террористического акта, целью которого было напомнить о себе расслабившимся, по его мнению, с окончанием войны федералам Война не окончена. Кто угодно, и где угодно может подписывать любые соглашения, давать клятвы и говорить красивые речи Его война не окончена, и он был намерен напомнить об этом и Москве, и Грозному — там тоже, как казалось им с Ахметом, слишком уж быстро и дешево сторговались с Россией, зализали раны и кое-кто уже нагулял поверх боевых шрамов мирный чиновничий жирок. Это был не правильно.

Но акции не будет, пока не будет отомщен Ахмет — таково было его решение, и оно полностью согласовывалось с национальными традициями. Его люди поняли бы его даже без слов, однако это он им сказал Правда было еще нечто, о чем он говорить не стал — и не потому, что не доверял своим людям или хотел что-либо скрыть от них Нет, просто это была всего лишь мысль, которая жила и пульсировала в нем, но сформулировать которую ему было бы достаточно сложно Однако даже если бы он и нашел нужные слова, бойцы вряд ли поняли бы ее, эту затаенную его мысль. Ахмет бы понял. Более того, развил, дополнил теми словами, которые не смог, даже для себя, найти он. Но Ахмета теперь не было рядом. А мысль была такая. Сколько бы людей не задействовал он в своих операциях, сколь смелы и отважны ни были бы они — без него у них все равно ничего не получилось бы. И это говорила в нем отнюдь не его гордыня — просто он был стержнем, злым, жестоким и беспощадным стержнем, на который нанизывалось все — дерзость и непредсказуемость их налетов, принятие самых жестоких, но единственно верных решений, и многое еще, из чего складывалась его черная слава и что определяло успех их кровавых дел. Этот стержень был в нем самом, и в решающие моменты он становился объединяющей и скрепляющей людей силой. Теперь же он чувствовал, что стержня в нем нет Причем он даже не заметил, когда утратил его. Теперь внутри у него была зияющая черная и холодная пустота, и он знал — на какой день и в каком месте не назначил бы сейчас проведение акции — ничего у них не вышло бы. Утратила остроту свою боль, затаилась нервным, пульсирующим комком, не дающем забыть о себе, но вполне терпимым. Затухла, побледнела черная, застилающая глаза ярость — он больше не боялся за то, что натворит непростительные и недопустимые глупости, как тогда, когда бомба федералов попала в старый родительский дом. Осталась пустота — как если бы из него вынули часть того, что составляло его внутренний мир, но ведь по сути это и было так — у него отняли Ахмета Этого сказать людям Бес, разумеется не мог Но он мог, должен, обязан был с этим справится и сейчас ему казалось, нет, он был в этом абсолютно уверен — он сможет вернуть себе свою железную стойкость, на которую как выловленная в реке рыба на тугой и гибкий металлический прут, нанизывались окружающие его люди, только в одном случае — если найдет и покарает убийц Ахмета. Только так. И никак иначе.

• Предыдущая
• 39/79
• Следующая