Денис Давыдов (Историческая хроника) - Задонский Николай Алексеевич - Страница 69
- Предыдущая
- 69/175
- Следующая
XII
Ничего не зная о происходящих событиях, отряд Дениса Давыдова по-прежнему громил неприятельские войска и транспорты в районе Вязьмы.
12 октября отряд остановился на отдых верстах в тридцати от столбовой дороги, в пустовавшей помещичьей усадьбе близ села Дубрава. Деревянный господский дом, занятый партизанами, выглядел неприютно. Стекла в окнах разбиты, полы, двери и печки испорчены. В комнатах пусто, холодно. Хозяева, уехавшие из усадьбы в начале войны, забрали с собой мебель и домашнюю утварь. Но в доме можно было укрыться от холодного осеннего дождя, лившего беспрерывно вторые сутки.
Чувствуя небольшую простуду, Денис наскоро выпил горячего пунша и улегся спать на охапке соломы. Он уже задремал, когда в соседней комнате, где располагались гусары, возник оживленный разговор. Дощатая перегородка, отделявшая комнату, позволяла отчетливо различать голоса.
Денис невольно прислушался.
Крестьянин Федор Клочков, возвратившись из села, рассказывал гусарам, с которыми давно сумел подружиться, о том, как хорошо и вольготно живут в здешних местах мужики.
– Нынче, братцы мои, в каждой избе и пироги, и мясо, и брага не в диковину, – говорил радостным, взволнованным голосом Федор. – А уж как свадьбы али праздники богато справляют – отродясь не видывал!.. Кум Арефий девку в соседнюю деревню просватал – двух кабанов зарезали, три бочки пива наварили…
– Тебе-то самому много ль поднесли? – перебивая Федора, спросил с насмешкой угрюмый по виду гусар Шкредов.
– А галушки им не сами в рот сигают? – вставил басовитый гусар украинец Зворич.
Все засмеялись. Рассказу Федора явно не верили.
– Нечего зря зубы скалить, – обидчиво отозвался Федор. – Я вам правду-истину сказываю…
– Ты скажи лучше, с чего это мужики тут разбогатели? – спросил пожилой и степенный гусар Пучков.
– С того самого, что без господ они живут, по своей волюшке, – с особым значением произнес Федор.
Гусары сразу затихли. Слова Федора, видимо, всех поразили.
– Это… как же так, паря? – недоумевая, приглушенным голосом произнес наконец Пучков.
– Да ведь сами господа отсель уехали… Вишь, хоромина пустая! – ответил Федор. – Ну, а бурмистра под Вязьмой будто хранцы убили… А время подошло страдное! Как тут быть, что с барским хлебом делать? На корню оставлять жалко, в господские амбары ссыпать – нельзя: басурманы кругом шныряют, живо к рукам приберут… Вот всем миром и порешили мужики по душам и хлеб и скотину господскую поделить.
– Эх ты, мать честная, как ловко обдумали! – сочувственно заметил молчавший до сих пор гусар Егор Гробовой. – Этак и впрямь припеваючи жить можно!
– А разве мародеры-нехристи в село не заглядывали?
– Заглядывали, – подтвердил Федор. – На прошлой неделе целая команда заявилась, человек за двести. Мужики с хлебом-солью их встретилиг угощения всякого наготовили и на брагу хмельную не поскупились, а ночью перевязали всех да в Калугу отправили.
– Здорово! – опять подал голос Егор Гробовой. – Значит, верно, что по своей волюшке живут… И хранцев признавать не желают и без господ не скучают.
– Подожди, возвратятся еще господа-то, – мрачно вставил Шкредов.
В горнице на несколько секунд наступила тишина. Кто-то тяжело вздохнул, и вдруг тишину всколыхнул взволнованный, страстный шепот. Голоса людей уже трудно стало различать. Говорили чуть не все сразу, перебивая друг друга, спеша высказать глубоко затаенные сокровенные свои думы:
– Слух-то был, будто после войны волю объявят…
– Верно, братцы! И я слыхал, что крепостных не будет…
– Указ давно уже заготовлен. Да пока скрывают…
– Половина барской земли, говорят, мужикам отойдет…
– Солдатам и ополченцам за верную службу по пять десятин нарежут…
– Жизни своей не жалели! Заслужили!
– Эх, привел бы господь дожить до волюшки!
На Дениса этот необычайный, случайно услышанный разговор произвел сильное впечатление. Денис был хорошим командиром. Следуя примеру Багратиона и Кульнева, он относился к нижним чинам взыскательно, но гуманно. Строго запрещал телесные наказания, заботился о хорошем снабжении отряда, часто запросто беседовал с гусарами, казаками и знал, что пользуется у них доверием и уважением. Видя, как сражаются с неприятелем его гусары и казаки, Денис объяснял эту отвагу общим патриотическим чувством и еще тем, что ему удалось суворовскими методами воспитать в людях воинскую доблесть и бесстрашие. Мужество крестьян-партизан казалось более удивительным, но и здесь было несомненно, что рождено это мужество беспредельной любовью народа к своему отечеству. Так на самом деле оно и было.
Поэтому мысли о возможности внутренних волнений, владевшие дворянством в начале войны, постепенно у Дениса исчезли. Защита родины, казалось ему, объединила все сословия, направив все усилия к одной цели. А о том, что будет дальше, после войны, Денис не думал. «Якобинские мысли» об улучшении тяжелой участи народа, высказанные некогда Базилем, он считал и странными и несвоевременными. Да и сам Базиль в конце концов признал, что затеял разговор не вовремя.
И вот теперь приходилось опять возвращаться к этому тревожному и мучительному вопросу. По тому сочувствию, с которым отнеслись гусары к рассказу Федора о мужиках, живущих без господ, по той страстности, с какой обсуждались слухи о воле, Денис понял, как, в сущности, различны корни патриотических настроений дворянства и крепостного крестьянства. Все желали освобождения России от чужеземцев. Но при этом дворянство и он, Денис, хотели сохранить тот строй жизни, который существовал, а солдаты и крестьяне, сражаясь с общим неприятелем, надеялись на создание нового, лучшего для них общественного строя.
В глубине души Денис сознавал, что нельзя обвинять людей в стремлении улучшить свою жизнь, но вместе с тем не мог и сочувствовать этому стремлению, – оно грозило поколебать те незыблемые, как он полагал, устои жизни, без которых ему не представлялось собственное существование.
Денис долго лежал с открытыми глазами, тщетно стараясь найти ясность в беспокойных, противоречивых мыслях. Смутная тревога, охватившая его, не проходила, а все усиливалась. Он так и заснул под утро, ничего не придумав, ничего не решив.
Пробудил его приезд вахмистра Колядки, посланного с донесением в главную квартиру. По довольному виду вахмистра нетрудно было догадаться, что прибыл он не с плохими вестями.
– Ну? Что нового? Войска наши по-прежнему стоят на месте? – нетерпеливо спросил Денис.
– Никак нет, ваше высокоблагородие, – ответил Колядка. – Под селом Тарутином нападение на кавалерию Мюрата произведено… Слыхал, будто более трех тысяч ихних порубили, сорок пушек захвачено…
– Слава богу! Показали, стало быть, французам кузькину мать! – повеселел Денис. – А писем для меня нет?
– Есть, ваше высокоблагородие, – отозвался Колядка, расстегивая сумку и доставая оттуда множество пакетов.
Зоркими глазами Денис сразу заметил на одном из них печать фельдмаршала. С большим волнением вскрыл он адресованный ему пакет. Письмо было написано третьего дня в деревне Леташево. Кутузов писал:
«Милостивый государь мой Денис Васильевич!
Дежурный генерал доводил до сведения моего рапорт ваш о последних одержанных вами успехах над неприятельскими отрядами между Вязьмою и Семлевом, а также письмо ваше к нему, в коем, между прочим, с удовольствием видел я, какое усердие оказывает юхновский предводитель дворянства г.Храповицкий к пользе общей. Желая изъявить пред всеми мою к нему признательность, я по мере власти, всемилостивейше мне предоставленной, препровождаю к вам назначенный для него орден св.Анны 2-го класса, который и прошу вас ему доставить, при особом моем отношении, на его имя. Буде же он прежними заслугами приобрел уже таковой знак сего ордена, то возвратить мне оный для украшения его другою наградою в воздаяние похвальных деяний, им чинимых, о коих не оставлю я сделать и всеподданнейшее донесение мое государю императору.
Волынского уланского полка майора Храповицкого поздравьте подполковником. О удостоении военным орденом командующего 1-м бугским казачьим полком ротмистра Чеченского сообщил я учрежденному из кавалеров оного ордена совету. Прочие, рекомендуемые вами, господа офицеры не останутся без наград соразмерно их заслугам. Отличившимся нижним чинам по представленным от вас спискам назначаю орденские серебряные знаки.
А за сим остаюсь в полном уверении, что вы, продолжая действовать к вящему вреду неприятеля, истребляя транспорты его и конвои, сделаете себе прочную репутацию отменного партизана и достойно заслужите милость и внимание всеавгустейшего государя нашего.
Между тем примите совершенную мою признательность. С истинным к вам почтением имею честь быть, милостивый государь мой, ваш покорный слуга
- Предыдущая
- 69/175
- Следующая
