Хэда - Задорнов Николай Павлович - Страница 43

• Предыдущая
• 43/101
• Следующая

Сначала шпангоуты из розовых превратились в черные и блестящие, в ясный день они светились черным огнем и отражали блеск солнца, как черные зеркала. Они стали от зияющей черноты заметней и выше. Лесорубам с обрыва в ущелье казалось, страшное чудовище, похожее на гигантского жука, повержено богатырем на деревянное ложе стапеля и окоченело, подняв множество черных ножек.

Из деревни, через бухту, видно по-другому: это гордое сооружение. Теперь шпангоуты насажены не на масленую бумагу, а на смолу и сами высмолены.

А лес вдруг стал светлым, по пословице – когда сакура цветет, она становится заметной.

Так много розовой белизны, что лес становится просторным, входишь в него, как в большой празднично украшенный храм.

Цветение сакуры продолжается недолго; как одно мгновение – несколько дней или недель – какая разница! И все опять станет глухим и мрачным, потемнеют ущелья и обрывы. Как пора молодого счастья. А потом – непрерывное ожидание смерти. Это видно по лицам людей, по песням и молитвам, в книгах и картинах. Все прекрасное напоминает о неизбежном, мрачном и глухом безмолвии, о пожирании всего огнем или о разложении и распаде. Такова прекрасная жизнь, и она тем прекрасней, чем короче, как недолгое цветение и счастье.

В эту пору люди идут в лес «на сакуру», хотя бы ненадолго. Плотники посидят после работы, и не сразу угадаешь, куда смотрят и почему задержались на площадке. Крестьяне сидят на террасах, у домов, на окраине леса, чувствуя мгновения весеннего счастья перед неизбежной неизвестностью. Любование высветленным миром цветущей сакуры!

Старик Ичиро нес гнутую доску на плече и на трапе встретил главного начальника полицейских Танака. Не уступил ему дороги. Танака сам подошел и заговорил ласково и вежливо похвалил работу. Полиция перевоспитывается! Как хорошо жить! Даже старому Ичиро.

После того, как поставили первый шпангоут, сразу работа пошла быстро. А с первым шпангоутом очень долго возились, казалось, что западный корабль никогда не построится.

Шхуну обшивали. Длинные и толстые доски держали над котлами с кипятком, а потом гнули, осторожно налегая на них и оставляя на срок с грузом на концах. Гнутые доски пришивали к шпангоутам. Матросы и японцы начали конопатить, стук, много пыли, волокна пеньки летают по всему стапелю.

Шхуна стала выглядеть громадной, ее борта, казалось, выросли еще выше. Люди в шляпах, или с косынками на головах, или в фуражках военных морских солдат стоят на подставках, на лесах, на ногах или на коленях и все дружно стучат и стараются в пыли или плетут из пеньки длинные свитки, закладывают их в пазы меж досок.

Аввакумов, желтый и худой после болезни, смотрел конопатку и вдруг дал затрещину рабочему, Аввакумов вытащил всю пеньку из паза, ткнул ему в нос и бросил.

– А ну, старый хрыч, иди конопатить! – позвал унтер-офицер старика Ичиро.

Дайкан Эгава Тародзаэмон в эти дни почти не уходит со стройки. Он все видит.

Трап гнется. Таракити – сын старика Ичиро – несет наверх толстую короткую доску, гладкую как зеркало. Он в красной повязке над грязным лицом.

Одни счастливы, других бьют. Наверху, в самом корабле, идет перестук, там усатые матросы заполняют пространство между люферсов.

Многие молодые слегли после работы в воде, по целому дню и даже по два не могли выходить на работу, лежали на татами, жены и матери их отпаивали наварами из трав. Пока молодых было мало, Ичиро дорвался до работы. Старик давно уже не студился, он десятки лет продрожал на холодных ветрах и привык с детства к любой непогоде. Помнит время, когда у деревенских теперешней одежды и обуви не было, зимой работали с голыми ногами. Поэтому он не захворал после того, как поработал в воде.

За ночь ветром принесло тучи от Фудзи и выпал снег. Утром подул холодный ветер. В такую погоду кажется, что вся Япония замерзла и дрожит под соломенными накидками или пляшет, отогревая озябшие колени.

– Давай-ка, кривой леший! – опять зовет Аввакумов старого мастера.

Вместе с Ичиро выворачивает смолу из бочки. Началась осмолка. Корабль, обшитый поверх шпангоутов досками, из белого понемногу превращается в черный.

Все спешат и все боятся, что может не то получиться. Очень страшно.

Вот он! Западный корабль почти готов! Таракити перемазался в смоле, как будто работал у котла, варил грешников.

Дайкан Эгава опять пришел, смотрит так мрачно и холодно, словно снег выпал в его душе. На нем дайканская шапка из осоки и тяжелый ватный халат. Эгава немного сгорбился, словно хочет скрыть рост, казаться пониже. Его острое лицо с большим носом немного одрябло и кое-где покрылось мелкими морщинками. Длинные пряди черных волос, острые как ножи касатки, пущены от висков, на них проступает седина.

Только сам Эгава знает, как ему нелегко. Силы подорваны, всегда ноет сердце. Сегодня ночью оно заныло особенно сильно. Он смотрит на осмолку, на котлы и бочки, на костры, где над паром гнулись доски, и думает, что все это походит на тот ад, который двести лет тому назад изображали португальцы, пугая японцев. Уничтожив христиан в те времена, шогун, вельможи бакуфу и бонзы переняли от них некоторые картины ада, чтобы тоже немножко устрашить японцев к их же пользе.

Рождается Черный Корабль. Мечта Японии! Черные корабли Перри были такими же. Теперь мы сами построили. Путятин пойдет на этом корабле на свою родину и обещает, что потом вернет его, подарит Японии в знак вечной дружбы японцев и русских.

Сам Эгава не смог построить, как следует западного корабля. Уже второй опыт неудачен. Доложили правительству. Но не можем спустить в море: получилось плохо. Разобрали корабль и опять собрали на стапеле. Но опять неудача. Не так строили. Теперь понятно.

У Путятина хэдские плотпики делают все очень основательно, стараются, чтобы научиться, как им и приказано свыше. Здесь уже заложили второй корабль для Японии. Своими силами закладывалось, но опять все по указанию молодых офицеров. А наш второй корабль «Асахи-сее», построенный Эгава, народ прозвал «пустые хлопоты».

Сплошное издевательство! Пословица у всех народов одинаковая. Что за двумя гоняться – ни одного не поймать. Но и на что-то одно нельзя надеяться. Путятин говорил, что у Франции есть пословица: нельзя все яйца класть в одну корзину! Очень смешно!

Нельзя радоваться и успешной постройке шхуны «Хэда», которая к тому же уйдет в Россию. По примеру шхуны «Хэда» мы заложили вторую шхуну, но еще неизвестно, как сумеем закончить, если уйдет Путятин. Третью начнем закладывать потом, будет строиться четвертая и другие.

«Но как же, как же все-таки ваш-то западный корабль, Эгава-сама, ваш корабль?» – спрашивают русские. Это они про «Асахи-сее». Обидно. В ближайшее время без замедления, тут и там, в разных городах и княжествах появятся новые и новые стапели. Их начнут строить князья со своими инженерами, кто как умеет. Никто не будет ждать. Все решили перевооружиться по-западному. Япония оживает!

А мой первенец? Корабль «Хоо-мару» был совсем неудачен! «Асахи-сее» немногим лучше. У Эгава болит плечо и руку трудно подымать, – это боль от сердца. Тяжесть и боль не проходят, как раньше. Эгава не покидает дела. Он учится. Ему поручено, и он исполнит.

Эгава искоса поглядывает на Таракити. На молодого плотника есть доносы. Обвиняется в сношениях с западными людьми. Тайная полиция хотела бы добиться его наказаний после ухода Путятина. Теперь это почти невозможно. Таракити награжден фамилией, стал самураем. Он один из самых лучших японских мастеров судостроения. Для полиции это не имеет значения, полиция еще не осознала пользы западных наук, верит только в небольшие ценные подарки. Эгава втайне гордится плотником Таракити и завидует ему. Уэда Таракити исполняет для Японии то, чего не смог Эгава. Уничтожить его, наказать? Или наградить? Что сильней: зависть или патриотизм? Гениальный, всесильный ученый и художник, гордость страны, друг князя Мито! А сын старика в соломенных валенках опережает. Иногда является что-то вроде ненависти. А иногда – гордость!

• Предыдущая
• 43/101
• Следующая