Капитан Невельской - Задорнов Николай Павлович - Страница 67

• Предыдущая
• 67/176
• Следующая

— У меня есть к вам дело, — заговорил Муравьев, выходя из-под арки. — Вы знаете Евфимия Андреевича?

— Простите меня, Николай Николаевич…

— Что такое?

— Да вот я хочу дописать, так уж прошу…

— Что за счеты!

Капитан сел за стол, и перо его быстро забегало по бумаге.

— Так как, Кузнецов вам понравился? — спросил Муравьев, когда Невельской все закончил и поднялся с виноватым видом. — Должен вам сказать, что он от вас без ума и желает сдружиться с вами. Евфимий — самый богатый человек в Сибири. Он неспроста влюбился в вас. Он человек малограмотный, наслышался разных теорий и заявляет себя сибирским автономистом, хотя спит и видит — получать ордена из Петербурга. Мы и тем и другим обстоятельством должны воспользоваться. При всем своем самодурстве он человек не глупый, и помощь его нашему делу может быть неоценимо велика. Я делаю вид, что не обращаю внимания на его автономистские разговоры: мол, болтовня выжившего из ума старика… Едем сегодня к нему на обед. Ведь Кузнецов даст нам денег на Амур. Он уже дал мне миллион на больницу, и я дал слово, что назову ее Кузнецовской. Он ведь был, как называют американцы, бандит, такие сплетни ходят. Теперь, как говорится, «надо душу спасать». А ведь мы с вами нищие, У нас ни гроша за душой. Наша обязанность смотреть на все реально и нашу дворянскую спесь отставить, если мы хотим действовать, а не только фантазировать.

«Он прав», — подумал Невельской.

— Поедем, поподличаем, Геннадий Иванович!

Через час сани губернатора подкатили к кузнецовской каменной ограде. Между двух тучных белых тумб открылись ворота. В глубине двора стоял двухэтажный деревянный дом.

В кабинете у хозяина в шкафах и на столах образцы золотых руд, белый кварц с желтыми прожилками, щербатые золотые самородки, рябые в углублениях и гладкие, как полированные, круглые на выпуклостях с осколками кварца в морщинах. Тут золотой песок в китайских чашках и редкие огромные самородки, из которых один величиной в два кулака. Тут же ржавые, черные, синие, зубчатые камни — образцы железных, серебряных, оловянных руд, каменного угля.

За обедом губернатор помянул про Амур: что трудно его занять, много требуется средств, а их нету. Петербург жмется, не дает ничего для Сибири. Отсюда идут туда целые караваны с золотом, серебрянка за серебрянкой.

— Качают наше золото, берут меха, всё тянут отсюда. А сибиряки — в темноте, отсталые. Подсчитать если, сколько одна Компания выкачивает отсюда богатств!…

Кузнецов слушал молча, смотрел не мигая, ловил каждое слово. Рассуждения Муравьева трогали старика, они были верны, попадали в самое сердце, но он знал, что губернатор зря не станет жалобить. Ему чего-то надо. Кузнецов примерно представлял что, но желал знать подробности, хотя и не торопился выказать свои чувства и соображения.

Муравьев помянул про Амур как бы между прочим и перевел разговор на Кяхтинский торг, сказал, что вот Невельской интересуется, какие вкусы у китайцев, что они любят; он хочет торговать с ними на Амуре и завести приятельство, так надо бы дать ему руководство и линию по торговой части.

Кузнецов тут же повел гостей на двор, в амбар, и стал показывать, какое просо, рис, леденец и мануфактуру получает он на Кяхте в обмен на свои товары. Стал объяснять, как узнавать сорта проса, каков должен быть хороший леденец, какая мануфактура лучше. Невельской набирал просо в горсть, подбегал к двери, смотрел на солнце. Старик почувствовал интерес к его купеческому делу и оживился. Никогда и никто из образованных не затевал с ним подобных разговоров.

— Что же ты, Геннадий Иванович, хочешь записаться в гильдию и открыть лавку на Кяхте? — хитро спросил Евфимий Андреевич.

— Да нет, он все для Амура! — заметил губернатор, тоже на всякий случай запомнивший все, что говорил купец про торговлю.

Кузнецов рассказал, каких товаров требуют китайцы, и кое-что показал тут же в амбаре: красное сукно, назначенное на Кяхту, ножи, топоры. Он обещал свозить капитана на свои большие склады.

Вернулись в дом.

— Вот я тебе совет дам, Геннадий Иванович. В Казани производят шапочки и башмаки, отделанные золотом. Вещи эти возьми на подарки гилякам и маньчжурам, и они будут от тебя без ума. Проси Николай Николаевича, чтобы заказал все и чтобы вовремя по зимнему пути доставили их в Аян.

Кузнецов советовал запасаться железными изделиями, самыми пестрыми ситцами, особенно красным сукном.

— А нельзя достать мне где-нибудь карты китайской, как вы думаете? — спросил Невельской.

— Эх, Геннадий Иванович, все можно достать. И все можно сделать. Ведь вот если, скажем, с этим Амуром. Вот, ваше превосходительство, говорите, что средств не хватает. Да если поднять красноярского Кузнецова, Басниных, Трапезниковых, молодых Кандинских — миллионы бы сложили! Верфи бы свои завели, флот.

— Что же мешает, Евфимий Андреевич? — спросил Муравьев.

— Как сказать, Николай Николаевич, отец мой! — криво усмехнулся Кузнецов.

— Никто не мешает! Будут порты, флот, так поплывем всюду, — отвечал Николай Николаевич. — Но сначала надо плыть по Амуру, а плыть не на чем.

— Нужны пароходы, — заявил Невельской и переглянулся с губернатором.

— Обязательно нужны! Первый амурский пароход так и назовем именем кого-либо из почетных граждан в Иркутске, кто первый даст деньги.

Старик смотрел пристально и мутно. Всего капитала оставлять наследникам он не желал, да и так будет чего разделить. А надо, надо оставить по себе добрую славу в Сибири. Смолоду кайлил породу, крутил ворот, лямки на плечах носил, бывало, и пьянствовал, и мужних жен срамил. Но вдруг обрушилась старость и немощь, и не нужны стали огромные капиталы. А Муравьев тут как тут. Пожертвовал Евфимий на больницу — Муравьев исхлопотал орден. Лестно, с орденом ходит Кузнецов. Теперь Муравьев еще намекает. «Конечно, придется дать на пароход. Помру — Занадворов, мой зятек, гроша никому не даст». Старик достал красный платок, вытер глаза, подумавши, что, верно, будет у него еще один орден на старости, что его именем, старого-то разбойника, назовут больницу и приют и что, верно, тех же денег хватит на новое здание для института благородных девиц. И даже пароход пойдет по Амуру.

— А когда встанешь на Амуре? — спросил он Невельского, вскидывая лохматые брови.

— Вот это все от Николая Николаевича зависит, — невесело ответил капитан.

— От Петербурга, — сказал тот.

— Ты знаешь, Геннадий Иванович, я молодой был… Узнаю, где открыли прииск и кобылка туда сбежалась — и я туда! И я беру что мне надо! Вот так и ты… Разумей! А сколько стоит пароход?

Невельской рассказал, во сколько обходятся речные суда в Лондоне.

Муравьев перебил его, сказал, что пароход построим сами, переоборудуется Шилкинская верфь, машину будет делать Петровский завод, и поэтому станет она дороже английских.

— Зато будет своя.

— Два пуда золота даю для начала, — сказал Кузнецов, махнув рукой небрежно, как бы желая прекратить все эти разговоры.

— По рукам! — воскликнул Муравьев.

— По рукам!

Выпили шампанского за устройство пароходного сообщения на Амуре.

— А правда, что все старые генералы болеют из-за шампанского? — спросил Кузнецов у Муравьева.

— Как же! Трясутся, их под руки водят, это из них шампанское выходит!

— Я смолоду пил сивуху…

Кузнецову надоели разговоры про Амур. Он, как и всякий богатый человек, не любил, когда с него тянут деньги, хотя бы и на явно полезное дело. Он начал сплетничать, помянул Волконскую, что она поедом ест мужа и отселила его, чтобы не портил ей хорошего общества, не появлялся в гостиной в своей мужицкой рубахе, что он завел себе знакомых мужиков и сидит с ними на базаре и рассуждает. А жена со злости чуть не лопнет.

— Вот, брат Геннадий Иванович, каковы наши благородные красавицы! Смолоду они красавицы, а к старости — ведьмы!

— Это не так, Евфимий Андреевич, — резко сказал Невельской. — Мария Николаевна благороднейшая женщина, мы с вами не стоим ее мизинца.

• Предыдущая
• 67/176
• Следующая