Золотая лихорадка - Задорнов Николай Павлович - Страница 31

• Предыдущая
• 31/127
• Следующая

– Ничего. А что я? – строго спросила Татьяна у Егора.

Послышались колокольцы. Вихрем промчались мимо избы Ильюшкины кони.

– Вот как молодые-то постятся! – приговаривал дед, еще не находя себе места на лавке, зная, что чем-то заняться надо, но еще не зная чем.

Вид сына Егору не понравился. Что-то он все же натворил на этот раз.

– А Федька где? – спросил дед.

– Все там же.

– Что такое! – удивился старик. – Все болеют. Еще фершала им не хватало.

В протаявшее окно видно было, как Илья выскочил из саней, открыл ворота, заехал во двор, и ворота закрылись.

Наталья заметила тревогу в глазах Татьяны. Та замерла и окаменела, на ворота глядя.

… – Я больше не хочу тут жить! – сказала Дуняша мужу. – Я тебе изменила.

Илья обмер. Этого он не ожидал. Дикие глаза его загорелись, и он крикнул:

– Делимся!

– Да ты отцу скажи.

– Что там отец! – кричал Ильюшка как от боли. – Делимся, и все! Сейчас же!

– Как это сейчас? – улыбнулась Дуняша, и лицо ее стало теплым, а Илье от этого стало еще больней. Он готов был разреветься.

– Куда идти-то? Избы у тебя нет.

– Изба будет живо. Лес есть! – Глаза Ильи сверкали с каждым словом, как пароходные фонари в непогоду с порывами ветра. – А пока пойдем в старую избу к Кузнецовым. И все!

– Пока своей не будет, я никуда не пойду. Или уеду в Тамбовку.

– Да ты что?

Илья еще не знал и не думал, на самом ли деле изменила ему жена или нет. Но все, что она говорила, казалось ему таким страшным, что он согласен был сделать все…

– Вот ты все молчал и ухмылялся. Эх ты! Гром не грянет, – сказала ему жена.

– Я сейчас к Ваське пойду. Он и его отец никогда мне ни в чем не откажут. Мой товарищ, Васька отдаст мне избу…

– Не смей! – мертвея лицом, закричала Дуня так страшно, что Илья обмер. Впервые в жизни она закричала.

Ворота заскрипели. Въехали подводы. В избу зашли родители.

… На другой день Илья привез сухие бревна, которые были наготовлены у него на заимке давно. Он попросил Егора определить уровень и отвес. Пришел китаец Сашка Кузнецов – приемный сын Егора. Втроем они начали строить дом.

За обедом Пахом спросил:

– Что же это ты?

– Я сказал, что делимся! – спокойно ответил Илья.

– И все?

– И все!

На другой день Илья продолжал работу с Сашкой. Егор с артелью мужиков, не ожидая бумаги из Хабаровки, начал постройку школы.

Прошло рождество, Новый год наступил, минули крещенские морозы, пришел обоз с казенных золотых приисков, и Василий уехал с ним в низовья. А за бумагой в город поехал кореец Николай.

С каждым днем все выше поднималось солнце и все жарче палило, ветры становились все злей и стужа лютей. Но когда заберешься в затишье, то почувствуешь на лице теплоту предвесеннего луча.

Ночью в доме Бердышовых, где жил крещеный гольд Савоська, родной брат жены Ивана Карпыча, и где обычно светился по вечерам одинокий огонек, вдруг вспыхнули ярко все окна. А перед этим в сумерках слышны были колокольцы. Сначала никто не обратил внимания, не редкость звон их на проезжем тракте.

Лампы в новом доме зажигались, только когда приезжал хозяин.

– Иван тут! – сказал, входя в дом, Петрован, старший сын Егора. Был он худ, лицо у него плоское, как тарелка, он рус, брит, неразговорчив.

Вспомнил Егор, как, придя на плотах когда-то, переселепцы долго не видели Бердышова. Таинственный хозяин не являлся долго в свою зимовьюшку – единственное строение, которое застали тут крестьяне. Оно стояло близ ключика, на вырубке.

За подпертой палкой дверью лежали котлы на полу, на нарах – выделанные шкуры и одеяла, с потолка свисали свежие, добытые зимой шкурки и пучки сухой травы. Проводник переселенцев – казак Кешка Афанасьев – отвалил тогда кол, дозволил посмотреть жило старосела. Зимовье это цело еще до сих пор, оно стоит все там же, по обе стороны от него построились большие избы.

… Однажды под утро крестьяне, жившие в палатках, услыхали, что хозяин приехал. Лаяли собаки, в тумане люди таскали какие-то грузы. Тогда и началось знакомство новоселов с Иваном Карповичем, с его женой – гольдкой Ангой и с дядей Савоськой. Иван пришел на Амур, когда еще не было тут русских, и женился на гольдке.

Теперь Иван живет в городе и ворочает делами. Он не ровня мужикам, хотя дружествен со всеми по-прежнему, словно до сих пор живет в дырявом зимовье. Афанасьев тоже стал купцом, скупает рыбу, завел свой пароход, построил мельницу в Благовещенске.

На вид Иван не переменился, словно все старели, а он оставался тем же. Такие же короткие усы, смуглое, загорелое лицо, как будто и теперь не вылезает он зиму и лето из тайги. Усмешливый взор и та же шутливость. Те же тяжелые плечи, стройность тела, сила и гибкость в движениях. Одет в дорогое сукно, но по-прежнему в унтах. Он повесил на гвоздь двойную пыжиковую доху, перекрестился на икону, обнялся и перецеловался со всеми.

– Дедушка, – сказал он Кондрату, – я всегда помню, как ты меня по заду бичом отянул. За Расею-то. Еще и теперь болит.

– Как же! Это я помню! – ответил старик. – Я тебе сказал и как припечатал.

– Наш Вася только что уехал, – заговорила Наталья, полотенцем вытирая мокрую руку и с радостным смехом протягивая ее гостю, – обоз-то, поди, встретил.

– Обоз едет, а я подумал, нет ли Васяты. И как раз идет пешком, ведет коней. Остановились и поговорили. В городе он ко мне заедет… А я сегодня проснулся, поглядел в окно и че-то одурел. Схватил топор, выскочил, нарубил дровишек, затопил печку.

Все радушно слушали Ивана, зная, что он начнет сейчас свои рассказы или пошутит весело. Егор почувствовал, что на постройку школы нынче не пойдет.

– Ты и прежде все в мериканской шляпе ходил, – сказал дедушка, которого приезд Бердышова необычайно оживил. – А вот и съездил. За сине-то море!

Видно, дедушке хотелось узнать от самого Ивана про путешествие. С тех пор как Бердышов ездил в Калифорнию, прошло несколько лет и многое пришлось с тех пор услышать про него. Дедушка всегда любил узнавать что-нибудь новое от самого Ивана.

Накрыли на стол. Сварили любимых Иваном калужьих пельменей.

– А где же теперь Анна? – спросила Наталья. – Скоро ли к нам?

• Предыдущая
• 31/127
• Следующая