Аскольдова могила - Загоскин Михаил Николаевич - Страница 28

• Предыдущая
• 28/73
• Следующая

– Прошу помиловать, – сказал Фрелаф, – я не русин и ваших поверьев не знаю.

– Да чего лучше, – прервал Остромир, – выберем, товарищи, нашего хозяина.

– В самом деле, – раздалось несколько голосов, – выберем Простена!

– Эх, братцы, – сказал хозяин, – есть помоложе меня.

– Нет, нет, – зашумели все гости, из которых многие давно уже проголодались, – выбираем тебя! Ну-ка, ребята, подымайте кубки!.. В честь нашего Услада! Да здравствует!

– Ин быть по-вашему! – сказал хозяин, занимая почетную скамью.

Всеслав сел подле него, а Стемид против Фрелафа. Это соседство вовсе не нравилось варягу: он поглядывал с беспокойством кругом себя; но все места были заняты, и Фрелаф должен был поневоле остаться там, где сидел прежде.

Когда пирующие опорожнили несколько деревянных чаш с яствами и крепкий мед поразрумянил их лица, то молчаливая их трапеза превратилась в шумную беседу. Один рассказывал про свое удальство соседям, которые его не слушали; другой хвастался конем; третий уверял, что он в последнюю войну душил ятвягов и радимичей, как мух; четвертый кричал, что его меч заржавел в ножнах и что пора Владимиру прогуляться в Византию. Несколько уже раз Фрелаф раскрывал свои красноречивые уста, чтоб порассказать, как он нанизывал на копье по десятку печенегов; но всякий раз насмешливая улыбка Стемида обдавала его холодом, и многоглаголивый язык несчастного варяга прилипал к гортани. Вот уже вечерняя заря потухла, и во всех Углах терема запылали яркие светочи; прошло несколько часов в пировании и веселых разговорах, а Фрелафу не удалось ни разу вымолвить словечка ни о своем удальстве, ни о доблести своих знаменитых предков. Стемид не спускал с него глаз, и конец проклятого веретена, как голова ядовитого змея, поминутно выглядывал из-под его кафтана. С горя он принимался за кубок и подливал в него беспрестанно нового меду. Вот наконец варяг начал поглядывать смелее, стал чаще разглаживать и закручивать свои рыжие усы и вдруг, опорожнив одним духом целую стопу меда, закричал громким голосом:

– Ах вы молодцы, молодцы, видно, удальство-то вам в диковинку! Эк вы расхвастались!.. Да полно, брат Якун, рассказывать, как ты один управился с двадцатью ятвягами: ведь ты варяг, так тебе и похваляться-то этим стыдно. Я сам их за один прием по сотне душил, да ни слова об этом не говорю. А ты что, Остромир, все толкуешь о медведе? Удалось тебе как-то пропороть его рогатиной да пришибить кистенем. Это диво! Я не говорю о себе, а мой прадед Ингелот схватился однажды с медведем-то бороться…

– И одолел? – спросил Простен.

– Вот диковинка! Одолел, ничего: я это знаю по себе.

– Так что ж он сделал?

– Что сделал?.. С живого шкуру снял.

– И медведь не пикнул?

– Ну вот уж и не пикнул! Вестимо ревел, да не отревелся.

– Полно, брат Фрелаф, потешаться над нами, – сказал Остромир.

– Что ж ты думаешь, я лгу? – продолжал варяг. – Да у меня и теперь еще шкура-то цела; она вместе с мечом досталась мне от прадеда по наследству. А знаете ли вы, ребята, что это был за меч такой? И теперь еще на моей родине есть поговорка: «Не бойся ни моря бурного, ни грома небесного, а меча Ингелотова». Бывало, хотя два закаленные шелома надень, как хвачу по маковке, так до самого пояса, а на мече, поверите ли, братцы, ни зазубринки!

– Не знаю, как другие, а я верю, – прервал Стемид. – И не такие мечи бывают. Хотите ли, товарищи, – промолвил он, опустив за пазуху свою правую руку, – я вам покажу такой диковинный меч, какого сродясь вы не видывали!

– Покажи, покажи! – закричали его соседи.

– А ты что, Фрелаф, – продолжал Стемид, – иль не хочешь полюбоваться моим мечом-самосеком? То-то же, видно, боишься, что он почище будет того, которым твой прадед Ингелот сдирал шкуры с живых медведей! Ну что, брат, показывать или нет?

– Что ж ты молчишь, Фрелаф? – спросил Простен. – Что с тобой сделалось? Уж не подавился ли ты?.. Смотрите-ка, братцы, как он глаза выпучил!

– Ничего, пройдет! – подхватил Стемид, посмотрев с насмешливою улыбкою на варяга, который бросал на него попеременно то гневные, то умоляющие взгляды. – Однако ж, братцы, – продолжал он, – прежде чем я покажу эту диковинку, мне должно вам рассказать, как она попалась мне в руки…

– Слушай, Стемид, – вскричал доведенный до отчаяния варяг, – я терпелив, но если ты в самом деле думаешь издеваться надо мной!..

– Эге, – прервал стремянный, – уж не хочешь ли ты запугать меня? Так слушайте же, братцы: вчера поздно вечером…

– Вынимай свой меч! – заревел Фрелаф, заикаясь от бешенства.

– Изволь! – сказал Стемид, выхватив из-за пазухи длинное расписное веретено.

Общий хохот загремел вдоль всего стола.

– Давайте поле молодцам! – закричал Остромир. – Да, чур, драться не на живот, а на смерть.

– Эх, брат Фрелаф, – промолвил с громким смехом Якун, – проколет он тебя: эх, надень свою броню булатную!

– Оставь его, Стемид! – сказал вполголоса Всеслав. – Разве не видишь, что он хмелен?

– Что ты, братец! Теперь-то с ним и подраться: в другое время его ничем не подзадоришь. Ну что ж ты, могучий богатырь, выходи!

– Выходи, Фрелаф! – закричали все гости.

Но бедный варяг не в силах был пошевелиться: тот же крепкий мед, от которого он чувствовал в себе необычайную отвагу, подкосил ему ноги; он приподнялся со скамьи, закачался, ударился об стену затылком и сел опять на прежнее место.

– Ты не стоишь, молокосос, – сказал он, принимаясь за кубок, – чтоб я марал о тебя мой булатный меч. Говори, говори! – продолжал он, вылив большую часть меда на свои огромные усы. – Болтай, мальчишка! Забавляй честную беседу!.. Да полно, брат, двоиться-то! Знаем мы эти штуки! Ведь ты кудесник, гусляр, скоморох!

– А что, в самом деле, – прервал Стемид, – не мешало бы нам залучить сюда какого-нибудь гусляра; здесь некому нас и позабавить: храбрый-то Фрелаф скоро языком не пошевелит, а из нас никто и песенки спеть порядком не умеет. Э, постой-ка!

В эту минуту на улице запел кто-то звучным и приятным голосом:

– Так точно, это он! – вскричал Стемид, выбегая вон из терема. – Погодите, товарищи, будет и нам потеха!

– В кого еще он там воззрился? – пробормотал Фрелаф. – Мальчишка! На кифарах[98] бы ему играть, а не с мечом ходить, проклятому зубоскалу!..

– И, Фрелаф, – сказал Всеслав, – не стыдно ли тебе за шутку сердиться? Ну чем он тебя обидел?

– Еще бы обидел!.. Нет, брат, не досталось обижать орла приморского ни ясному соколу, ни белому кречету; так этой ли вороне разнокрылой обидеть меня, молодца! Дай-ка, брат Простен, эту флягу с вином!.. Не хочется только себя срамить, а то посажу на одну ладонь, да другой прихлопну, так и поминай, как звали!

– Ну что, братец! – прервал Простен. – Нынче день Усладов: ссориться не должно.

– Да что мне за дело до вашего Услада! – закричал Фрелаф, расхрабрясь не на шутку. – Я и знать-то его не хочу! А уж коли на то пошло, так проучу же этого буянишку! Хотите ли ребята, я сей же миг при вас сверну ему шею, исковеркаю, в бараний рог согну… узлом завяжу… хотите ли? Ну, счастлив ты, – продолжал вполголоса варяг, увидя входящего Стемида, – благодари богов, что мне вставать-то не хочется… Подлей-ка мне еще медку, Простен!.. Да погоди, погоди, разбойник!.. Не теперь, так завтра, не завтра, так когда-нибудь, а я уж с тобой переведаюсь!

– Ну что же ты? Войди! – закричал Стемид, обращаясь к дверям.

Человек небольшого роста, в смуром кафтане, вошел в терем и поклонился чинно на все четыре стороны.

– Что это за Полкан-богатырь? – вскричал с громким смехом Остромир. – Эка рожа!.. Ну, брат, красив ты!

– И красные девушки то же говорят, добрый молодец, – прервал вновь пришедший, искривив рот и прищурив глаза.

• Предыдущая
• 28/73
• Следующая