Час ворона - Зайцев Михаил Георгиевич - Страница 26
- Предыдущая
- 26/89
- Следующая
Убийца Сережи Контимирова вернулся на свое прежнее место у стенки с водяным гротиком. Вместо него в центр залитого ярким солнцем помещения вышел самый рослый из китайцев. Мастер стиля Журавль. Соперник, предопределенный мне судьбой (судьбой в образе сумасшедшего со шрамом), имел широкие плечи и прекрасно развитые мышцы плечевого пояса. Тело его походило на гладкую нефритовую скульптуру. Кроме жгутов-бицепсов, никакого «мышечного корсета» особо не заметно, пока тело находится в состоянии покоя, но стоило китайцу сделать первый шаг, как заиграли под кожей узлы и узелки тугих тренированных мышц. Судьба выставила против меня девяносто килограммов тренированной плоти. Биоробота с организмом, различающим пищу и питье не по критериям «вкусно – невкусно», а руководствуясь лишь понятиями «полезно – неполезно». Мне предстоял бой с существом, имевшим от рождения талант к искусству убийства голыми руками и положившим жизнь на то, чтобы этот природный талант развить и преумножить. И по вселенской пустоте черных зрачков можно догадаться, что не только его жизнь принесена в жертву искусству Смерти. Которым по счету станет мое холодеющее сердце на алтаре его побед? Пятнадцатым? Двадцать пятым? Сотым? Есть ли у меня шансы его одолеть? Дерзну сказать, что есть. Ничтожно малый шанс, тысячные доли процента. Я слишком хорошо знаю, что такое стиль Журавля, и я объективно себя оцениваю, но все равно – шанс у меня есть! Вдруг сейчас начнется землетрясение, разобьется стекло под потолком, и град острых осколков обрушится на Мастера-Журавля, а один из осколков, самый острый, попадет ему точно в шею и перережет яремную вену! Вот он, один из немногих моих шансов! Только чудо способно меня спасти, только божественное вмешательство или... вмешательство человека со шрамом. Но даже если бы я решился просить о пощаде, я не мог этого сделать! Пластырь залепил рот и не позволял говорить, кричать, орать, умолять...
Я прикрыл глаза. Услышал торопливые приближающиеся шаги, тихий голос Антона, спрашивающего, где ключ от моих наручников, услышал, как ему ответили «лови», почувствовал руку на плече, Антон произнес: «Повернись, Лунев, браслеты отомкну». Однако повернуться я не успел.
– Господа! – воскликнул человек со шрамом с наигранно удивленной интонацией. – Как же так, господа?! Вы все, здесь собравшиеся, чуть было не поставили меня в неловкое положение! Совсем недавно я обещал Станиславу Сергеевичу, что ему зачтется его отменная память на лица, и чуть было не нарушил своего обещания!.. Стыдно, господа. И мне, и вам всем должно быть стыдно!.. Антошка, оставь в покое месье Лунева, отправь его вместе с Анатолием Ивановичем и Алексеем Владимировичем отдохнуть, а Захара Семеновича проведи в мой кабинет. Хочется мне с ним поиметь беседу тет-а-тет... Да, и еще – товарищей китайцев распусти пока, Антоша, спроси, чего им надобно, обеспечь... Проголодался я что-то. Любовь моя Игнатьевна, не пора ли нам отобедать, а?
Следующие минуты жизни я помню плохо, как черно-белые предутренние сны, они остались в памяти на грани восприятия. Вроде бы и помню все, что было в общих чертах, но детально восстановить не смогу. Меня, Толика и Леху погнали вниз, через ту же дверь, откуда я пришел. Наручники не сняли, и пластырь по-прежнему закрывал рот. Я спотыкался на деревянных ступеньках и лихорадочно соображал, что делать. Драться с элитарным китайским бойцом все равно что с Каспаровым играть в шахматы. Вопрос лишь в том, на сколько ходов хватит моих силушек, прежде чем будет объявлен неизбежный мат. Так, быть может, воспользоваться моментом и попытаться бежать? Вопрос – куда? Если бы я увидел рядом окно, я бы пренепременно начал лягаться и попытался сигануть, пусть даже и с третьего этажа. Но окон рядом не было. А где-то в глубине дома отчетливо слышался собачий лай. Лаяла Альфа или, быть может, другая собака крупных размеров, и ствол плюющегося кислотой автомата упирался в затылок. Я представил, как, не оборачиваясь, бью автоматчика у себя за спиной каблуком в пах, он успевает выстрелить, и серная кислота разъедает кожу на затылке. Автоматчик, идущий далеко впереди, разворачивается в мою сторону, давит на спуск, и кислота разъедает глаза... Я представил эту картину настолько живо, что меня передернуло. Однако совершенно неожиданно в мозгу родилась мысль, поразившая до глубины души, будто это и не моя мысль вовсе, а кого-то другого, до поры дремавшего в нашем с ним общем теле: «Ну и что? Пальнут в лицо кислотой, прикроешь один глаз обеими руками так, чтобы гарантированно сохранить хотя бы одно око, и убьешь стрелка, а там видно будет... Правда, одним глазом, но видно». Что-то во мне перегорало, что-то отдаленно знакомое, но до конца неизведанное, рождалось внутри меня. Я чуть было не бросился на охрану, однако вовремя понял, что руки скованы за спиной и глаза прикрыть нечем... Я испугался, что начал сходить с ума, но довольно быстро сообразил – нет, я не схожу с ума, просто я начинаю мыслить по-другому, новыми категориями, с иными, не как у нормальных людей, оценками основополагающих понятий Жизни и Смерти...
Лестница кончилась. Нас троих провели через гараж в освещенный тусклой лампочкой подвальный коридор с одинокой железной дверью в конце, в тупичке. Открыли дверь, резанув по ушам надрывным скрежетом, втолкнули в тесную квадратную комнатушку сплошь из бетона. Каменный мешок.
– Митрохин! – позвал один из мужиков-конвоиров. – Лови пиджак толстого и ключи от их браслеток.
Лешка не поймал. Пиджак Толика и пара ключиков упали на бетонный пол. Скрипучая дверь закрылась, и я утонул в кромешной, непроглядной тьме, но не надолго. Под потолком вспыхнула ослепительно яркая лампочка. Я зажмурился.
– Стас! – Леха потрепал меня по плечу. – Погоди чуточку. Я сейчас Толику помогу и тобой займусь.
Леха встал на колени, отыскал на полу ключики от наручников, кинул в угол дорогой пиджак Анатолия и занялся замком на его браслетах.
Толик, похоже, впал в ступор. Как вошел и встал, так и стоял глыбой. Лешка повозился с замком, чертыхаясь, наручники упали с глухим стуком, и Толик ожил. Сорвал с себя галстук, рванул рубаху на животе, застонал. Пока Лешка помогал Толику отдирать пластырь от губ, я тупо разглядывал огромный живот Анатолия Ивановича. Кислотные шарики оставили на коже ужасающе уродливые кляксы-отметины. Раны кровоточили и напоминали открытые язвы. Меня едва не вырвало. Пластырь помешал.
– Толя, приляг вон туда на пиджак, а я Стаса освобожу.
Лешка помог Толику улечься на спину и исчез у меня за спиной. Я попытался закрепостить руки, чтобы ему было проще попасть ключом в дырочку замка. Леха, чертыхаясь, искал ключиком скважину, а я слушал, как стонет Толик, как он бормочет что-то про то, какой он дурак, купился, приехал в санаторий один, шофера отпустил на субботу, дурак.
Замок наручников открылся. Я с наслаждением вытянул руки вперед, повел плечами, согнул локти. Ощущать возможность свободно двигать затекшими руками оказалось настолько приятно, что, клянусь, я забыл про пластырь на лице.
– Стас, прижми рукой волосы, а не то я начну разматывать пластырь и клочья повыдираю... – Лешка дернул за конец липкой ленты на затылке, и я схватился ладошкой за свалявшиеся волосы, сморщившись, как от зубной боли. Особенно неприятно пластырь отдирался от кожи на щеках. Слава богу, процедура разматывания закончилась быстро, я обрел возможность дышать ртом и говорить.
– Леха, ты здесь со вчерашнего вечера?
– С ночи. Повязали в двадцать три часа с копейками...
– Не знаешь, куда Захара повели?
– Знаю. На допрос.
– На допрос?
– Угу. Давай сядем, Стас, я устал.
Митрохин присел на корточки, облокотившись на бетонную стенку, вытащил из заднего кармашка паршивеньких джинсиков носовой платок и занялся протиранием стекол своих очков.
Я не мог сидеть. Мне требовалось движение. Камера... Да, именно «камера» – так про себя я обозвал комнату, где нас заперли. Камера имела площадь не более шести квадратных метров. Три мелких шага от двери до стенки, и три – обратно. Я ходил по камере взад-вперед и вдруг вспомнил, что зеки про товарищей по камере, которые так же, как я, ходят-мечутся в застенках, говорят – «он тусуется». Ха! И здесь я тусуюсь, тусовщик хренов. Всю жизнь тусуюсь. Сначала с единоборцами в спортзалах, потом с киношниками, с педрилами и шлюхами в ночных клубах, с заказчиками рекламы и безголосыми попсовиками-музыкантами, а теперь вот тусуюсь в частной тюряге, ха!
- Предыдущая
- 26/89
- Следующая
