За Волгой земли для нас не было. Записки снайпера - Зайцев Василий Григорьевич - Страница 55

• Предыдущая
• 55/63
• Следующая

Смотрю, ожил мой земляк. Легко повернулся в одну сторону, в другую, проворно заработал лопатой.

— Погоди, Тюрин…

— Петром Ивановичем зови меня.

— Хорошо, Петр Иванович, — согласился я. — Лопатой будем работать ночью, а сейчас принеси сюда перископ, лист фанеры и два гвоздя.

— Ладно, пойду, раз велишь. А ты-то как тут? Снайпер-то…

— Его уже нет, — напомнил я.

— Ну, гляди. Выходит, сам себе хорошо веришь… Я пошел.

Часа два я занимался маскировкой своей основной позиции, чуть в стороне от главной траншеи. Закончил и только тут почувствовал, как устал и как хочется спать. С сожалением вспомнил про своего земляка: зря послал старика за фанерой, эту работу можно было сделать и позже. Прижался спиной к стенке окопа и сразу крепко уснул.

Прошло еще часа два. Сквозь дремоту слышу, как разыскивает меня Петр Иванович, передвигается по траншее взад-вперед. Его бархатный баритон ласкает мой слух. Земляк ворчит про себя, возмущается, потом, совсем как в деревне, на крестьянском дворе, по-отцовски кричит:

— Васянька!

Я молчу, жду, что он будет делать дальше.

— Вася! Выходи, чай в баклажке простынет!

Я вышел и спрашиваю:

— Ну, как маскировочка, Петр Иванович?

— Обед хороший сегодня. Каша, правда, перловая, зато с мясным подливом.

— Я тебя спрашиваю о маскировке, а ты мне про кашу.

— Ну, Вася, я твоих словечков понимать сейчас не хочу, подкормиться тебе надо.

Присели мы к котелку. Ныряем в него ложками по очереди. Смотрю, мой Петр Иванович своей ложкой крупу подхватывает, а мясо и жирную подливу под мой бок в котелке теснит.

— Что же ты, Петр Иванович, мясо не берешь?

— А у меня, Вася, настроение сегодня такое, — объяснил он явно неудачно. И чтобы окончательно замять разговор о мясе, заговорил ласково: — Ты вот что, Вася, попей чайку да усни хотя бы на часок, а то у тебя глаза покраснели, как у рака. А гвозди и фанеру я принес.

Привалившись спиной к куче свежего песку на дне траншеи, я снова уснул. Проснулся ночью и не поверил себе: Петр Иванович укутал меня, как ребенка, своей шинелью, под головой — вещевой мешок, ноги завернуты фуфайкой. Мне подумалось, что более мягкой и теплой постели не найти сейчас во всем Сталинграде.

— Петр Иванович, ты же замерз в одной-то гимнастерке! Зачем ты…

— Я, Вася, не мерз, работой грелся.

Оказывается, пока я спал, он прокопал новый ход сообщения к блиндажу.

С рассветом на Мамаев курган налетели фашистские самолеты, стали сыпать мелкие мины и гранаты. В нашу траншею угодило не меньше трех десятков мин. Дым, пыль, тухлый запах взрывчатки… Еще не улегся черный шлейф от гранатной атаки с воздуха, как о бруствер наших траншей ударились первые мины крупного калибра.

По новому ходу сообщения мы перебрались в блиндаж: как-никак над головой два наката бревен.

От взрывов тяжелых снарядов блиндаж качался, как зыбка.

— Вот аспид проклятый, нехристь басурманская, — то и дело повторял мой земляк.

— Петр Иванович, кого это ты так пушишь?

— Сам знаешь…

Продолжения фразы я не расслышал: возле блиндажа взорвалась не то бомба, не то снаряд. Выход завалило песком, светилась только небольшая щелочка.

— Ну, Петр Иванович, вставай, будем откапываться.

Оглушенный, он понял меня по жестам, а не по словам.

Как и следовало ожидать, после такой обработки гитлеровцы бросились в атаку. Но куда они устремились — нам не видно. Мы оказались закупоренными в «кровавом блиндаже». Работаем проворно, молча, потому что наверху слышен топот ног. Чьи там ноги, кто знает?! Петр Иванович разгребает песок огромными ладонями, как лопатой. До крови изодранные пальцы жжет, будто разгребаешь не песок, а горячие угли. Теперь надо посмотреть, что делается перед блиндажом. Мои глаза уперлись в широкую спину коричневого мундира. Офицер! Нет, ефрейтор с ручным пулеметом. Его плечи тряслись от коротких очередей.

Схватив автомат, я нажал на спусковой крючок, но забитый песком затвор отказал. От злости я готов был разбить автомат. Плечи пулеметчика снова затряслись. Я зубами выдернул чеку гранаты и швырнул ее под ноги пулеметчика. Петр Иванович уперся плечом в опорную стойку и ногами раздвинул выход. Я выскочил к убитому пулеметчику, схватил его пулемет. Тут же заметил еще одного мертвого гитлеровца с автоматом. Но куда стрелять? Кругом густая мгла от пыли и дыма. Лишь по пальбе можно определить, что бой идет в глубине нашей обороны. Значит, надо нанести удар с тыла!

Я возился с пулеметом, но открыть огонь не мог: не знал оружия врага. Тюрин рядом со мною бил из немецкого автомата. Заметив фашистского офицера, я бросил пулемет, схватил свою снайперку, выстрелил. Гитлеровец упал. Передернув затвор, я отыскивал новую цель. У Тюрина вышли патроны. Он отложил в сторону трофейный автомат, подполз к пулемету, повернул направо, налево, попробовал устойчивость, приложился, отвел рычаг назад, собачку опустил вниз и нажал спусковой крючок. Пулемет заработал, как часы.

Прорвавшиеся гитлеровцы оказались между двух огней. Они заметались, побежали в разные стороны. «Кровавый блиндаж» теперь сеял смерть в их рядах.

Тюрин вел огонь, изредка поправляя свои усы и приговаривая:

— А, басурманы! Попались!

Вражеские минометчики засекли нас. Они обрушили на блиндаж залп целой батареи. Я оглох и тут же будто провалился сквозь землю…

Сколько прошло времени — не знаю. Когда я открыл глаза, то увидел возле себя сначала Тюрина, а затем несколько автоматчиков из роты Шетилова: атака противника была отбита, положение восстановлено.

В голове гудело, шумело на разные голоса, перед глазами плыли разноцветные круги, траншея вставала на дыбы, от рваной земли несло жаром, словно от глинобитной печки.

Тюрин застегивал на моей груди пуговицы. Руки у него тряслись, левый глаз слезился. Кроме всего прочего, в разгаре боя у него оторвало подошвы сапог, и он сейчас только это заметил.

Кто-то шутливо подбодрил его:

— Ну, дядька, и орел, на ходу подметки рвет!

Вскоре на ногах Тюрина уже были тупоносые трофейные сапоги с широкими короткими голенищами.

За ночь «кровавый блиндаж» оборудовали для жилья. Амбразуру закрыли мешками с песком, выход утеплили плащ-палаткой. Внутри — полный солдатский уют, а снаружи ничего не тронули: пусть противник думает, что блиндаж разбит, две бомбы в одну воронку не падают!

• Предыдущая
• 55/63
• Следующая