Кузина Эдит - Збых Анджей - Страница 20

• Предыдущая
• 20/24
• Следующая

Клос решил пойти пешком. Правда, это был немалый отрезок пути, но он любил прогуливаться, если хотел поразмыслить, в чем-то убедиться, принять решение. Сегодня он должен обдумать и решить два важных дела.

Капитан был в настроении, чувствовал себя легко, спокойно. Ему было приятно, что под сапогами хрустит снег, что метель прекратилась и бледное январское солнце выглянуло из-за облаков. Все было бы хорошо, если бы не предчувствие непредвиденной опасности.

Даже звери и птицы выработали в себе инстинкт, предупреждающий об опасности, а он в течение этих четырех лет сумел ли создать в себе такую же систему предосторожности?

Он хотел бы не придавать особого значения предчувствиям и принять их за иррациональные, противоречащие его натуре, которая любит, чтобы все было просто и понятно. Однако опыт учит, что нельзя недооценивать даже едва уловимых сигналов об опасности.

Началось это вчера пополудни, после прихода Эдит. Он ждал ее и немного беспокоился, хотя для этого не было особых оснований. Все произошло так, как и должно было произойти. В тот вечер, ласково посмотрев на Ганса, Эдит спросила:

– Хочешь, я останусь у тебя?..

Потом оба долго молчали. Он смотрел на лежавшую рядом девушку, восхищался ее красотой и уже почти не думал о войне, о грозящей опасности. Он видел, что она нежна и доверчива, мечтал о том, чтобы ответить ей тем же, хотя понимал, что такое невозможно. Когда Эдит проснулась среди ночи и оба закурили, он неожиданно для себя начал декламировать стихи, которые хорошо помнил.

– Это Гейне, – сказала Эдит. – Ты знаешь стихи Гейне?

– А что? – поспешно, как будто схваченный на месте преступления, спросил Ганс. – Остались в памяти еще со школы, – сказал он и начал мысленно считать годы, чтобы убедиться, что настоящий Ганс Клос мог знать эти стихи со школьной скамьи. К счастью, все совпало. Ганс мог знать эти стихи, хотя Эдит это совсем не интересовало.

– Моя мать тоже любит Гейне, – доверительно проговорила Эдит. – Она не отдала книгу его стихов даже тогда, когда подобные книги в Германии сжигали.

– Думаешь, это хорошо? – спросил Клос.

– Не знаю, – ответила она неуверенно, – сама не знаю. И Клос поверил ей: она действительно не знала.

Когда Эдит снова уснула, он выругал себя за ту минуту слабости, которая привела его к потере самоконтроля. Офицер абвера Ганс Клос мог знать стихи Гейне со школы, но не имел права их декламировать. Может быть, именно в этот момент он впервые почувствовал ту опасность, в суть которой невозможно проникнуть, но которая существовала. Он хотел бы быть более искренним в отношениях с Эдит. Эта душевная потребность накапливалась в нем в течение многих лет, с тех пор как он надел мундир немецкого офицера и вынужден был лгать, фальшивить, притворяться, маскироваться, выдавать себя за того, кого ненавидел. Однако он не мог довериться даже ей. Должен выдержать до конца. «Может, когда-нибудь после войны», – подумал Клос.

– Прошу тебя, Эдит, приготовь ужин, – сказал он, выставив перед ней все домашние запасы продуктов, когда они окончательно проснулись. – Я должен еще кое-что сделать.

Она с удовольствием согласилась, признавая за собой право приготовить ужин своему возлюбленному, не спрашивая, куда и зачем должен он пойти. Она считала, что это его мужское дело, в которое она, как настоящая немка, не должна вмешиваться. А может, Эдит просто полагала, что дела, которые он решает, касаются фронта, а сегодня она не хотела думать о войне.

В небольшой комнатке, прилегающей к магазину часовщика, Бартек, как обычно, ожидал Клоса, дымя своей едкой махорочной самокруткой. Операция была назначена на 2 января. Подпольщики готовили мины, безотказные в действии.

Оптимист Бартек верил в успех, заранее радовался, что вместе с железнодорожным полотном взлетит на воздух немецкий воинский эшелон под шифром «Е-19». Все транспорты, обозначенные литерой «Е», как было установлено, следовали на восток из Рурского бассейна с танками, артиллерией, амуницией и боеприпасами. Был разработан детальный план операции: начало атаки – в двадцать два пятьдесят восемь, за семь минут до прихода воинского эшелона. Чтобы отвлечь внимание немцев, за полчаса до операции специальный отряд атакует пост жандармерии в Грудках.

Клос одобрил выбор места отвлекающей атаки – семь километров от железнодорожной станции. Немцы сразу услышат выстрелы, однако дорога до места операции займет немало времени. В конце встречи Бартек как бы между прочим сказал Клосу, что провал Флориана оказался при проверке ложной тревогой и, видимо, провокацией Бруннера. В действительности Флориан, который при выполнении боевого задания повредил себе ногу, отстал от отряда. В такой ситуации, боясь облавы немцев, он с трудом сумел выбраться из опасного района и благополучно добрался до усадьбы каких-то своих родственников и у них в погребе переждал до утра.

Что же тогда беспокоило Клоса? Когда вчера Бруннер позвонил и со свойственной ему развязностью сообщил, что схваченный партизан находится у него, Клос был убежден, что в руки гестапо попал Флориан, и единственное, что Клос мог бы сделать, это попытаться вырвать его из лап Бруннера, передать дело абверу и как можно дольше тянуть следствие, надеясь, что в суматохе перед ожидаемым наступлением русских жизнь Флориану удастся спасти. Итак, если это не Флориан, то кто тогда находится в руках Бруннера? И почему такое торжество в голосе гестаповца? Может, схватили человека, ничего общего не имевшего с партизанами? Однако Бруннер уверенно сказал тогда, что схваченный партизан уже «поет». И почему Бруннер, обычно боявшийся, как бы тот или иной его успех не был приписан службе абвера, вдруг настойчиво просил Клоса приехать к нему и лично допросить партизана?

Все эти выкрутасы Бруннера, видимо, не случайны. Они насторожили Клоса. Он знал цену его лживой дружбе. Этого жестокого и хитрого гестаповца Клос ненавидел.

– Не могу понять вас, господин капитан, – сказал ему утром майор Брох, – почему вы подружились с этим негодяем?

Брох рассказал Клосу, как Бруннер допрашивал его. Что мог означать этот идиотский допрос? Почему Бруннер так интересовался содержанием их разговора в новогоднюю ночь, когда они возвращались, проводив девушек? Может, этот гестаповец подозревает, что в Эдит стрелял кто-то из них? А может, считает, что это сделал он, Клос? Клос не раз чувствовал на себе испытующий, острый взгляд Бруннера. Не исключено, что это была провокация. А если Эдит его сообщница? Агент гестапо?

• Предыдущая
• 20/24
• Следующая