Слишком много клоунов - Збых Анджей - Страница 18

• Предыдущая
• 18/30
• Следующая

– Ну не скажите, похоже, что Сельчика, – заметил Ольшак, – нельзя было купить. Может быть, именно поэтому его сейчас нет в живых.

– Не знаю, – Ровак пожал плечами. – Я уже говорил, что не люблю таких людей, с чересчур чистыми руками. Сказать откровенно, они вызывают во мне отвращение и кажутся подозрительными. Вам не надоело со мной?

– Напротив.

– Время от времени у человека возникает желание перед кем-нибудь излить душу. Может быть, я именно поэтому иногда завидую женатым, им есть перед кем выговориться. Вы часто бываете здесь?

– Первый раз, – признался Ольшак.

– Я же каждую неделю.

– От кого вы узнали о случае с Козловским? – спросил инспектор.

– От кого я мог узнать? – удивился Ровак. – Сам видел, как его несли в карету «скорой помощи».

– Вы были на вокзале? – Ольшак даже подскочил на стуле.

– Ну и что? Иногда я захожу в вокзальный ресторан. Тем более что он в моей зоне инспекции. А что, этот малый хотел покончить с собой?

– Откуда я знаю? Среди ваших знакомых самоубийства становятся настоящей эпидемией. Сначала ваш шахматный партнер… Минутку, минутку, – прервал себя Ольшак. – Если вы знали этого парня, то наверняка его знал и Сельчик. А Козловский мог знать о Сельчике. Вы не в курсе?

– Козловского у нас на работе знали все, и он знал всех. А почему вы спрашиваете? Ведь Сельчик покончил с собой. Кстати, вы не нашли его миниатюрных шахмат? Я был в нескольких комиссионных, и нигде таких нет. А я так привык к ним. Если бы вы их нашли, я охотно купил бы их у наследников нашего Ка-тона. Вы не знаете, кто после него наследует?

– Ни о каком наследстве не может быть и речи, пока не кончится следствие, – сказал Ольшак и сразу же пожалел о своих словах.

– Следствие? – как бы обрадовался Ровак. – Значит, все-таки вы считаете, что это не самоубийство?

– Нужно еще установить его мотивы.

– Мотивы, – улыбнулся Ровак. – А вам ни разу не хотелось бросить все и пустить себе пулю в лоб? Просто так, без мотивов, потому что плохая погода, что ломит в костях, что начальник свинья, а женщины… что, одним словом, почти все не имеет смысла.

– Нужно во всем искать смысл, – сказал Ольшак и устыдился банальности, прозвучавшей как фрагмент моральной проповеди.

Снизу донеслись звуки танго.

– Надеюсь, мы еще увидимся, – произнес Ровак. Поправляя белый платок, явно диссонировавший со всем его нарядом, он пошел к узкой лестнице, разрисованной под мрамор.

«Наверняка увидимся», – подумал Ольшак. Этот Ровак интересовал его все больше: знал Козловского, был на вокзале именно в тот день, когда парня спихнули под колеса поезда. Говорит, что инспектировал вокзальный ресторан. Очень может быть. Но все же. Очевидно, какая-то связь между Козловским и Сельчиком существовала, но какая? Было ли это шапочным знакомством или их связывало нечто большее?

А может, это Ровака связывало что-то с Козловским? Странный тип. Подполье и эта тоска о миллионе.

Признался, что не любил Сельчика, но бывал у него. Кроме того, у Ровака был повод приходить в дом, где жил Сельчик. Ведь Гурены были соседями магистра экономики. Их лоджии разделялись только одной стенкой, а со стороны Гуренов в эту стенку был вбит крюк для бельевой веревки. Ольшак представил себе Ровака, перелезающего над девятиэтажной пропастью, и сразу отбросил эту мысль.

Разумеется, Сельчик покончил с собой, так почему у инспектора засел в голове этот крюк? Неопровержимо доказано, что прощальное письмо написано той же рукой, что и неоконченная докторская диссертация, автобиография в отделе кадров ГТИ и последний отчет о ревизии, проведенной Сельчиком за два дня до смерти. Можно насильно принудить человека к самоубийству, хотя человек, которого выбрасывают из окна, оборонялся бы просто инстинктивно, а вскрытие не обнаружило никаких следов борьбы, но нельзя ведь, черт возьми, заставить кого-нибудь написать прощальное письмо такого содержания. Так что же здесь искать? Все ясно, и никто не будет в претензии, если инспектор закроет следствие и в почти пустую папку с делом Сельчика добавит последнюю бумажку: «Самоубийство по неустановленной причине». Но что-то не позволяло Ольшаку написать эту фразу. Может быть, этот тряпичный клоун? А может, Ровак? Или же загадочное признание в краже, которой Козловский не совершал?

Инспектор посмотрел на лежавшую перед ним фотографию и вспомнил, зачем явился в «Спутник». Если бы его предположения оказались верными, у него был бы хоть какой-нибудь след, какая-то зацепка. Нужно разыскать Басю Кральскую, в это время она должна уже прийти.

Ольшак подозвал официантку, заплатил за кофе и хотел было уже подняться, когда увидел Кральскую, направляющуюся в его сторону.

– Вы? – улыбнулась она.

– Из-за вас. Нельзя ли здесь найти тихий уголок? А то сейчас явится мой визави, а у меня нет охоты слушать его излияния.

– Зануда? – спросила Кральская, а когда он утвердительно кивнул головой, добавила: – Можно пойти в бар в погребке, там потише. Но только с одним условием: я плачу за себя сама.

Они спустились по узенькой лесенке без каких-либо следов мрамора на бетоне. Главное, здесь было тихо. Заказав по рюмке вина, они расположились в дальнем углу погребка.

– Ну как, нашли вы своего знакомого? Того, что покинул вас, когда вы заснули?

– Нет, не нашла.

– Хотелось бы, однако, узнать, почему вы так крепко спали той ночью?

– Мне нужно алиби? – Глаза Барбары широко раскрылись. Сейчас она была особенно хороша.

Ольшаку почему-то вспомнились слова Марыси Клеи. Неужели Кральская действительно влюблена в своего мужа?

– Вы меня в чем-то подозреваете?

– Нет. Только удивляюсь: вы спали так крепко, что вас не разбудило даже падение тела с девятого этажа на бетон, а потом вой сирен «скорой помощи» и милиции.

– Сама не понимаю. Я никогда так крепко не сплю…

– Вот именно, – сказал Ольшак. – И еще вопрос: вам бы хотелось встретиться с этим Тадеком?

Барбара взяла сигарету и затянулась дымом.

– Вы можете смеяться надо мной, но я чувствую, что меня провели. Не подумайте, избави боже, что этот Тадек чем-то особенно мне понравился – обыкновенный смазливый парень. Просто я наконец пришла к выводу, что мой, муж… – она замолчала, и Ольшак не прерывал ее. – Вас это, очевидно, не интересует, но вчера мы решили развестись. А тогда, несколько дней назад, мне казалось, что все еще можно поправить, и я хотела, чтобы он приревновал меня. Вы понимаете?

– Моя подчиненная сказала мне сегодня, что я ничего не смыслю в женщинах. Подозреваю, что она права. Но, кажется, я помогу вам разыскать неуловимого Тадека.

– В общем-то, я не уверена, действительно ли мне это так нужно.

– Это он? – Ольшак положил перед ней фотографию Козловского. Барбара внимательно разглядывала снимок.

– В жизни он гораздо интереснее. У вас есть его адрес?

– Да, но боюсь, что вы не сможете с ним побеседовать.

– Может, так оно и лучше, – сказала она. – Собственно говоря, какое мне теперь до этого дело!

– Вы никогда не теряли ключей? – Ольшак сменил тему. – У вас только один комплект?

– Второй у мужа. Вернее, был, – поправилась Кральская. – Стась уже съехал.

– А тогда, в ночь с третьего на четвертое сентября?

– Откуда вы знаете? Это, конечно, чепуха, ключи у меня не пропали, но, понимаете, утром я долго не могла их найти. Они у меня всегда в сумочке. Когда прихожу домой, машинально их туда кладу. И никогда еще не ошибалась, но в тот день после вашего ухода, когда я собралась выйти и хотела запереть квартиру, то никак не могла их найти. Перетрясла весь дом, и, представьте себе, они оказались в сумочке, но не в той, которой я постоянно пользуюсь, а в старой, где я держу чулки. Очевидно, я была сильно пьяна, так что ничего удивительного.

– Может быть, – сказал Ольшак. – Ну мне пора. А вы, наверное, останетесь?

Оказалось, что и ей пора идти, и они вышли вместе. Переходя через улицу, она взяла его под руку. Ольша-ку стало немного не по себе, он испугался, что его может увидеть Янек или кто-нибудь из управления. Очевидно, она заметила его замешательство, потому что сказала оправдываясь:

• Предыдущая
• 18/30
• Следующая