Испытание Эриксоном. Личность мастера и его работа - Зейг Джеффри К. - Страница 6

• Предыдущая
• 6/49
• Следующая

Было очевидно, что, хотя он снова чувствовал себя хорошо, его мышцы ослабли еще больше. Несколько месяцев спустя, когда он опять был в форме и работал по графику, к его знакомому ортопеду приехал знаменитый невролог. Доктор осмотрел Милтона и сказал, что, оценив недавнюю потерю мышечной силы, он может поставить лишь один разумный диагноз, а именно: недавний приступ полиомиелита: Эти приступы будут редки, но исключить их возможность нельзя, поскольку в организме Милтона присутствуют три штамма вируса.

Это был жестокий, по-медицински тонкий, но, возможно, ошибочный диагноз.

На закате жизни у Милтона действительно повторялись эпизоды болезни, подобные описанным. Однако после каждого эпизода он возобновлял работу, много путешествовал, писал статьи, проводил исследования и проявлял активность в организационной и издательской работе. Тем не менее, в физическом смысле он на время терял почву под ногами.

Милтон до такой степени утратил силу своих плечевых мускулов, что ему часто приходилось поднимать ложку обеими руками. Он все чаще и чаще пользовался коляской, сначала только для продолжительных поездок, потом — большую часть времени. Он все реже ходил с помощью трости й, в конце концов, оказался полностью прикованным к инвалидной коляске. В 1969 году он прекратил путешествия, а в 1970-м мы переехали в другой дом, специально оборудованный для жизни в инвалидной коляске.

В период между 1970 и 1980 годами он медленно теряет мускульную силу, значительно утрачивает контроль над мышцами языка и щек. Теперь он уже не мог носить зубные протезы и говорить так же отчетливо. Милтон утратил способность продолжительно фокусировать свой взгляд. Ему пришлось отказаться от интенсивного чтения (как профессиональной, так и развлекательной литературы). И все же его состояние, похоже, стабилизировалось, поскольку я припоминаю лишь один действительно короткий эпизод тяжелого недомогания (в 1970 или 1971 г.).

Он периодически занимался своей частной психиатрической практикой, полностью отказавшись от нее примерно в 1974 г. К тому времени Милтон стал получать просьбы об учебных занятиях, которые могли бы проводиться в нашем доме и офисе. Эти запросы стали столь популярными, что уже к концу 1980 г. он принимал заявки лишь на год вперед. Эриксон постепенно ограничил учебные часы дневным временем, пятью днями недели, и следующие заявки принимались в расчете на четыре дня в неделю.

Это подводит меня еще к одному важному замечанию: хотя доктор Эриксон мог чувствовать себя очень плохо, он, бывало, собирал все свои силы, чтобы прочитать важную лекцию или встретиться с пациентом, который, по его мнению, проходил через острый психиатрический кризис и не мог ждать. После этого он буквально падал в постель. Но, в общем, он «соизмерял» свои силы, позволял себе делать перерывы в работе, ложился в постель отдохнуть.

Если ему хотелось почитать, это было легкое чтение (например, юмористические книги).

В последние годы Милтон любил отдыхать перед телевизором: следил за новостями дня, интересовался программами по естественной истории и слушал обозрения типа «МакНил-Лерер Рипорт». Кроме того, он расслаблялся, просматривая легкие программы от «Сезам-Стрит» до «Герцогов из Хаззарда».

Он продолжал вносить свой вклад в профессиональную литературу, сотрудничая с Эрнестом Росси и Джеффри Зейгом, но расслаблялся он, записывая карандашом длинные истории о животных и о семейной жизни, которые рассказывал своим детям и внукам. Он говорил мне, что легкие телепрограммы и детские истории действуют на него благотворно, отвлекая от болезненных ощущений.

Эриксон прожил 78 лет, гораздо дольше, чем ожидал. Он был активен в течение всей недели, предшествующей его смерти.

Миссис Эриксон пишет об ограничениях своего мужа, которые страшно ослабляли его. Кроме того, существовало множество других физических проблем, которые могли бы помешать ему наслаждаться жизнью, однако при той огромной жизнерадостности, с которой он их преодолевал, этого так и не произошло.

К примеру, он был дальтоником от рождения. Тем не менее, вместо того чтобы принять эту особенность как свой недостаток, он направил ее в русло богатого самовыражения. Он часто носил пурпурную одежду, потому что он ценил этот цвет больше других. В его офисе было много украшений пурпурного цвета, и студенты часто дарили ему пурпурные подарки.

Эриксон был интонационно глух. Прогрессирующее ослабление мускулов привело к тому, что его зрение стало раздваиваться, а слух ослаб. Он дышал благодаря нескольким межреберным мышцам и половине диафрагмы, у него был спинной артрит, подагра и легкая эмфизема. Когда я впервые встретил его в 1973 г., он лишь частично мог использовать свои руки. Чтобы написать что-то, Эриксону иногда приходилось направлять свою правую руку левой, более скоординированной. Ноги он использовал весьма ограниченно. Мог держаться на ногах лишь в течение короткого времени, необходимого для того, чтобы пересесть из коляски в рабочее кресло. Примерно в 1976 г. он перестал этим заниматься и не покидал инвалидную коляску. И все же в этом не было горечи или даже покорности: Эриксон довольствовался тем, что у него было.

К семидесяти годам особенно тяжелым для него стало утреннее время. Иногда у него уходило столько энергии на то, чтобы одеться и побриться, что ему приходилось вздремнуть, прежде чем встречаться с людьми. В первой половине дня боли становились особенно сильными, что отражалось на его лице, и он сам открыто говорил об этом. В 1974 году он сказал мне: «Утром я почувствовал, что будто бы умер в 4:00. К полудню был рад, что жив, и радуюсь этому до сих пор».

Несмотря на громадные физические проблемы, вряд ли можно было встретить человеческое существо, которое радовалось бы жизни больше, чем Эриксон. Эти черты его личности помогали ему быть эффективным терапевтом и учителем. Другие грани личности Эриксона также содействовали его успеху.

Об Эриксоне: личный стиль и профессиональная жизнь

Эта книга посвящена уникальному вкладу Милтона Эриксона в психотерапию, и подробное изложение обстоятельств его слабого здоровья здесь присутствует отнюдь не случайно. Хорошее настроение Эриксона, которое он испытывал перед лицом огромных физических трудностей, производило прямой реабилитирующий эффект на его пациентов. Они знали, что их проблемы не могут быть тяжелее, чем его страдания. Они видели, что есть надежда на полноценную и разностороннюю жизнь, какие бы препятствия перед ними ни вставали.

Когда пациенты, страдающие от шизофрении, неуверенности или боли, приходили к Эриксону, они видели терапевта, который никогда не говорил с ними лицемерно или гипотетически. Они видели терапевта, который боролся с болью, со своими физическими недостатками и явно наслаждался жизнью.

Эриксон отличался прекрасным ощущением перспективы относительно самого себя. Он обычно говорил, что полиомиелит стал для него лучшим учителем в области человеческого поведения (Zeig, 1980а). За этим следовало: «Я не имею в виду боль — я не люблю альтернативы». Помимо использования самогипноза он применял к себе технику «рефрейминга». Возможно, некоторая часть его успешной работы с другими обусловлена успехом применения своих техник к себе самому.

Кроме того, внешняя ориентация Эриксона помогала ему контролировать собственную боль (Zeig, 1980a); казалось, что он никогда не уходил в себя. Когда вы были рядом с ним, то ощущали, что все его внимание направлено на вас. Это и льстило, и успокаивало, но порой — расслабляло.

В то же время, обладая ориентацией «заинтересованного наблюдателя», Эриксон отличался социальной отчужденностью. Он был частным лицом, с которым не станешь обсуждать текущие события или спортивные соревнования.

Но когда он работал, отчужденность исчезала; его контакт был интенсивен и личностей, что отнюдь не означает погружения человека в атмосферу полной безопасности. Полная безопасность противопоказана изменению. И хотя я мог нежиться в безопасности его сочувствия, ощущая, что он пытается помочь мне развить мои собственные таланты своим собственным путем, я, находясь рядом с ним, никогда не чувствовал в себе полного равновесия. Люди часто ощущали, что им «не по себе» в присутствии Эриксона (Zeig, 1980a). Отчасти это объяснялось тем, что он был полностью уверен, что оказывает на вас влияние (см. Haley, 1982). И все же это была «благотворная неопределенность». Даже теряя равновесие, вы чувствовали, что неопределенность приведет к личной выгоде.

• Предыдущая
• 6/49
• Следующая