Покушения и инсценировки: От Ленина до Ельцина - Зенькович Николай Александрович - Страница 114

• Предыдущая
• 114/141
• Следующая

Мы обсудили на Президиуме его поступок, прямо все высказали. Думаем, понял. Он молодой, образованный, энергичный, принципиальный работник. Надеемся, извлечет уроки, сделает выводы на будущее из того, что говорилось на Президиуме и в личных беседах. Думаю, что Мухитдинов приобретет соответствующую служебную форму как член ЦК КПСС.

Далее Никита Сергеевич спросил, надо ли обсуждать этот вопрос. Из зала ответили:

— Нет.

— Видимо, нет нужды принимать решение? — обратился Хрущев к залу.

— Нет, — ответил зал.

— Тогда, — сказал он, — приступим к рассмотрению повестки дня.

Хрущев подошел к трибуне и сделал большой обстоятельный доклад.

Запомнился мне один характерный момент. Когда я вошел в зал, то увидел несколько свободных мест, но никто не пригласил сесть рядом, не среагировал на мое появление, опальный ведь. Я прошел в конец зала и сел. А когда наступил перерыв, многие стали подходить, здороваться, поздравлять. Таков финал моего восхождения на кремлевский Олимп и преодоления опасного спуска…

Празднично разукрашенные колонны одна задругой вкатывались на Красную площадь. Демонстранты двигались восемью потоками. Реяли красные флаги, колыхались плакаты, транспаранты. В воздухе крупными гроздьями висели разноцветные шары. На шеях родителей, крепко обхватив их ручонками, сидели дети и завороженно смотрели на веселящееся человеческое море.

Конечно, ощущение праздника было. Гремели марши, из громкоговорителей разносились здравицы в адрес вступавших на площадь представителей московских предприятий и организаций, колонны откликались многоголосым «ура». Однако степень народного ликования была уже не та, что прежде. Шел ноябрь 1990 года, и от перестроечных иллюзий уже почти ничего не оставалось.

Если быть точным, то событие, о котором пойдет речь, случилось 7 ноября.

О том, что это предпоследняя демонстрация, не подозревал никто: ни те, кто стоял на трибуне Мавзолея, ни те, кто проходил мимо них в праздничных колоннах. Радостно-возбужденные демонстранты, вступив на Красную площадь, как по команде, поворачивали головы направо, стараясь получше разглядеть находившихся вблизи трибуны.

Больше всех везло крайнему, восьмому со стороны ГУМа, потоку. Людям, которые шествовали в нем, ничто не загораживало вида. Они по давней привычке досадно впивались глазами в членов кремлевского ареопага с их неизменными красными бантиками на лацканах черных пальто, вполголоса произносили имена узнанных по телеэкранам вождей.

Священный трепет, испытываемый при благоговейном созерцании стоявших на трибуне Мавзолея небожителей, который отчетливо читался на простодушных лицах многих демонстрантов, вдруг начал понемногу исчезать. Вместо него появлялось удивление, недоумение. Среди публики помоложе раздались приглушенные смешки. Еще нисколько мгновений, и вот уже посыпались колкости, остроты.

Объектом шуток был постовой напротив Мавзолея. Милицейская шинель с широкой нашивкой старшего сержанта, шапка с кокардой, в одной руке — рация, в другой… Текущие возле него колонны демонстрантов невольно улыбались: в другой руке странный постовой держал… обрез. Остроты относительно необычного «табельного» оружия достигали ушей милиционера — действительно, в тот день иметь с собой пистолеты им не полагалось, — он сам понимал нелепость своего положения, но оставить пост без приказа не имел права. Так и стоял некоторое время с охотничьим ружьем со спиленным прикладом на виду у не скупящихся на остроты демонстрантов, пока не сообразил связаться по рации с дежурным:

— Докладывает старший сержант Мыльников. Так что мне делать с двустволкой-то? Народ глазеет. Смеется…

— Как, ружье еще у тебя? — прохрипела рация. — Сейчас решим.

Минут через десять к Мыльникову подошел человек в штатском.

— Давай свой трофей, герой. Я из КГБ.

Теперь Мыльников ничем не отличался от других постовых. Новые колонны демонстрантов, вкатывавшиеся на Красную площадь, скользили, не останавливаясь, по его фигуре равнодушным взглядом и вытягивали шеи в сторону тех, кто стоял на трибуне Мавзолея.

В тот же день, 7 ноября, в вечернем выпуске телепрограммы «Время» было передано такое вот сенсационное сообщение ТАСС, напечатанное назавтра всеми центральными и региональными газетами: «Во время праздничной демонстрации 7 ноября на Красной площади в районе ГУМа прозвучали выстрелы. Как сообщили корреспонденту ТАСС в пресс-службе управления Комитета госбезопасности СССР по городу Москве и Московской области, задержан житель города Ленинграда, произведший из обреза охотничьего ружья два выстрела в воздух. Пострадавших нет. Ведется расследование».

Наверное, не один гражданин, проходивший в восьмом потоке демонстрантов с11.15 до 11.25, услышав или прочитав это сообщение, вздрагивал в страшной догадке, вспоминая бросившуюся всем в глаза фигуру странного постового в милицейской форме с обрезом охотничьей двустволки в руке.

Не то ли ружье стреляло? И в кого?

А теперь перекинем листки календаря в обратном направлении, на семь месяцев назад.

Глухая мартовская ночь. По грязным улицам города Колпино, раскисшим от неубранного мокрого снега, бредет одинокий гражданин. Время от времени он пугливо озирается по сторонам и, не заметив ничего подозрительного, направляется к ближайшему зданию. На ходу расстегивает сумку, еще раз бросает настороженный взгляд назад. Взмах кисточкой — и белая полоска бумаги остается на стене.

Расклеив поблизости еще три листовки, гражданин счел, что для этого района достаточно. Зайдя в подъезд заранее облюбованного дома, сделал вид, что хочет открыть «свой» почтовый ящик. По замыслу, это не должно вызвать подозрений у какого-либо припозднившегося жильца, если бы такой вдруг появился в подъезде: высотка новая, соседи еще не успели толком перезнакомиться.

Косясь на входную дверь, гражданин сделал вид, что ищет в сумке ключ. Убедившись, что вокруг тихо, быстрым движением извлек парик и надел его на голову. Порывшись в сумке, вынул еще какие-то коробочки и флакончики. Взглянув в зеркальце дамской пудреницы, удовлетворенно хмыкнул.

Человек, который вышел спустя несколько минут из подъезда на улицу, был совершенно не похож на того, который входил. Грим и парик изменили его внешность до неузнаваемости. На голове красовалась шляпа вместо кепочки, короткую куртку сменил плащ.

Незнакомец, не оглядываясь, уверенно двинулся по улице. Шаг у него был крупный, размашистый — не то что у недавнего гражданина, мелкими шажками скользнувшего в подъезд несколькими минутами раньше.

Человек в парике и гриме был единственным пешеходом в этот поздний час. Шел он довольно долго, и никто не встретился ему на пути. Следующую партию листовок наш незнакомец расклеил в другом районе города, чтобы запутать тех, кто будет искать его следы. Сделав свое дело, он опять зашел в намеченную раньше высотку и там повторил процедуру с переодеванием и гримом. И снова из подъезда вышел человек, не похожий на того, в плаще и шляпе.

Остаток листовок он расклеил в новом месте. Домой возвращался под утро в своем обычном обличье, в котором привыкли видеть его соседи по рабочему общежитию Ижорского завода. Кепка, куртка, джинсы — так экипированы десятки тысяч людей.

И хотя по его расчетам все должно было обойтись благополучно, поскольку он предпринял все мыслимые меры предосторожности, несколько дней провел в тревожном ожидании.

Однако беспокойство вскоре улеглось. Наш герой торжествовал. Оказывается, если хорошенько пораскинуть мозгами, вполне можно обвести вокруг пальца всесильный КГБ.

Чем чаще перебирал он в памяти детали осуществленного наконец замысла, тем сильнее утверждался в своих исключительных умственных способностях. Пусть покрутятся гебисты! Следов он не оставил практически никаких. По почерку его никогда не вычислят, пусть хоть сто графологических экспертиз устраивают! Листовки не от руки написаны и не на машинке напечатаны. Он подбирал текст буквально по буквам из разных газет. Потом монтировал — в перчатках, чтобы не оставить отпечатков пальцев. Расклеивал в парике, загримированный.

• Предыдущая
• 114/141
• Следующая