Выбери любимый жанр

Покушения и инсценировки: От Ленина до Ельцина - Зенькович Николай Александрович - Страница 69

Перейти на страницу:

Изменить размер шрифта:

Еще раз умоляю вас всех, особенно т., работавших с т. Лениным и т. Сталиным, обогащенных большим опытом и умудренных в разрешении сложных дел т-щей Молотова, Ворошилова, Кагановича и Микояна. Во имя памяти Ленина и Сталина прошу, умоляю вмешаться, и вы все убедитесь, что я абсолютно чист, честен, верный ваш друг и товарищ, верный член нашей партии.

Кроме укрепления мощи нашей страны и единства нашей великой партии у меня не было никаких мыслей.

Свой ЦК и свое Правительство я не меньше любых т-щей поддерживал и делал все, что мог. Утверждаю, что все обвинения будут сняты, если только это захотите расследовать. Что за спешка и притом подозрительная.

Т. Маленкова и т. Хрущева прошу не упорствовать. Разве будет плохо, если т-ща реабилитируют.

Еще и еще раз умоляю вас вмешаться и невинного своего старого друга не губить.

Ваш Лаврентий Берия

Из письма Нины Берии Н. С. Хрущеву

(Нина Теймуразовна Гегечкори-Берия, жена Л. П. Берии. После ареста мужа была помещена в Бутырскую тюрьму.

Письмо рассмотрено на заседании Президиума ЦК КПСС

27 ноября 1954 г. Постановили: отправить Н. Т. Берия вместе с сыном Серго на поселение в административном порядке.)

До своего ареста я состояла членом КПСС и это, как мне кажется, дает мне право обратиться к партии помочь мне пережить позор, выпавший на мою долю так неожиданно для меня, как на жену Л. П. Берия.

Мне предъявлено обвинение в участии в антисоветском заговоре с целью восстановления капитализма в Советском государстве. Такое обвинение — страшное, тяжелое. В этом можно обвинить человека, который, потеряв человеческий образ, превратился в «свинью под дубом» и, продав свою родину врагам, пользуется правами и благом, предоставленными ему почетным званием советского гражданина; в этом можно обвинить человека, которого Великая Октябрьская социалистическая революция лишила материальной базы для эксплуатации трудящихся и который хочет вернуться к старому положению…

… В процессе следствия мне было предъявлено обвинение в переписке якобы с моим родственником, грузинским меньшевиком Гегечкория, который находится в эмиграции в Париже. Я его не знала, никогда не видела, он не является моим родственником и я ни в какой переписке с ним не находилась и не могла находиться…

… Действительным страшным обвинением ложится на меня то, что я более тридцати лет (с 1922 года) была женой Берия и носила его имя. При этом, до дня его ареста, я была ему предана, относилась к его общественному и государственному положению с большим уважением и верила слепо, что он преданный, опытный и нужный для Советского государства человек (никогда никакого основания и повода думать противное он мне не дал ни одним словом). Я не разгадала, что он враг Советской власти, о чем мне было заявлено на следствии. Но он в таком случае обманул не одну меня, а весь советский народ, который, судя по его общественному положению и занимаемым должностям, тоже доверял ему.

Исходя из его полезной деятельности, я много труда и энергии затратила в уходе за его здоровьем (в молодости он болел легкими, позже почками). За все время нашей совместной жизни я видела его дома только в процессе еды или сна, а с 1942 г., когда я узнала от него же о его супружеской неверности, я отказалась быть ему женой и жила с 1943 г, за городом вначале одна, а затем с семьей своего сына. Я за это время не раз ему предлагала, для создания ему же нормальных условий, развестись со мной с тем, чтобы жениться на женщине, которая может быть его полюбит и согласится быть его женой. Он мне в этом отказывал, мотивируя это тем, что без меня он на известное время может выбыть как-то из колеи жизни. Я, поверив в силу привычки человека, осталась дома с тем, чтобы не нарушать ему семью и дать ему возможность, когда он этого захочет, отдохнуть в этой семье. Я примирилась со своим позорным положением в семье с тем, чтобы не повлиять на его работоспособность отрицательно, которую я считала направленной не вражески, а нужной и полезной.

О его аморальных поступках в отношении семьи, о которых мне также было сказано в процессе следствия, я ничего не знала. Его измену мне, как жене, считала случайной и отчасти винила и себя, т, к, в эти годы я часто уезжала к сыну, который жил и учился в другом городе.

Считая себя абсолютно невиновной перед советской общественностью, перед партией, я беру на себя непозволительную смелость обратиться к вам, к партии с просьбой возбудить ходатайство перед Генеральным прокурором Советского Союза Руденко, чтобы мне не дали умереть одинокой, без утешения сына своего и его детей в тюремной камере или где-нибудь в ссылке. Я уже старая и очень больная женщина, проживу не более двухтрех лет и то в более или менее нормальных условиях. Пусть меня вернут в семью к сыну моему, где трое моих маленьких внучат, нуждающихся в руках бабушки…

… Если же прокурор все-таки найдет, что я в какой-то степени причастна к вражескому действию против Советского Союза, мне остается просить его только об одном: ускорить вынос заслуженного мною приговора и его исполнение. Нет больше сил выносить те моральные и физические (по моей болезни) страдания, с какими я сейчас живу.

7 января 1954 г.

(Центр хранения современной документации. Ф. 5, от. 30, д. 75, лл. 12-17)

Приложение N 15: ИЗ ОТКРЫТЫХ ИСТОЧНИКОВ

Из интервью М. Г. Хижняка газете «Вечерняя Москва»

(Полковник в отставке. В 1953 году — майор, комендант штаба Московского округа войск ПВО. В течение шести месяцев, со дня ареста Берии до его последнего часа, неотлучно находился с ним.)

Двадцать шестого июня в 21.15 раздался звонок в коридоре, я открыл дверь: стоит капитан и говорит, чтобы я явился срочно в штаб, меня вызывает командующий округом генерал-полковник Москаленко… Быстренько оделся и явился к генералу Баксову Николаю Ивановичу, начальнику штаба округа. Он меня спросил, знаю ли я, как на машине проехать в Кремль, к Боровицким воротам. Я сказал, что знаю.

— Пойдем к командующему войсками.

Командующий войсками округа генерал-полковник Москаленко Кирилл Семенович опять меня спросил, знаю ли я, как проехать.

— Хорошо, — сказал он. — Берите в роте охраны пятьдесят солдат с автоматами, подберите самых надежных. Садитесь в машины и направляйтесь к Боровицким воротам. Там вас встретит генерал Баксов…

… Подъехал к воротам Кремля, где встретил меня генеаал Баксов. Проехали внутрь, подъехали к одному из зданий. Генерал Баксов подвел меня к автомашине «ЗИС110» с правительственной сиреной и сказал: «Когда выйдет из здания группа генералов во главе с командующим генерал-полковником Москаленко и сядет в машину, будьте бдительны: всеми силами охраняйте машину и сидящих в ней людей и следуйте за ними».

Через несколько минут вышли из здания генералы Москаленко, Баксов, Батицкий, полковник Зуб, подполковник Юферев — адъютант командующего, полковник Ерастов. Среди них Берия. В автомашину слева от Берии сел Юферев, справа — Батицкий, напротив Зуб и Москаленко. Тронулись. Впереди — «ЗИС-110», за ним — автомашины с пятьюдесятью автоматчиками. Минут через сорок-пятьдесят приехали на гарнизонную гауптвахту.

— Вы знали, направляясь в Кремль, что арестован Берия?

— Нет. Но когда я туда приехал, мне Баксов сказал: «Арестовали Берию, сейчас его приведут…» Двадцать седьмого вызвал меня командующий и сказал, что мне поручен уход за Берией. Я должен готовить пищу, кормить его, поить, купать, стричь, брить и, по его требованию, ходить с дежурным генералом на его вызов…

— Как вы лично познакомились с Берией? Как это произошло?

— Когда командующий сказал, что я прикреплен к нему, мне сказали: «Несите пищу». Пошли генерал Баксов, полковник Зуб, и я понес пищу. Вместе с ними.

— Какую пишу?

— Хорошая пища, из солдатской столовой. Он сидел на кровати, упитанный такой мужчина, холеный, в пенсне. Почти нет морщин, взгляд жесткий и сердитый. Рост примерно 160-170 сантиметров. Одет в костюм серого цвета, поношенный. Сперва он отвернулся, ни на кого не смотрел. Ему говорят: «Вы кушайте». А он: «А вы принесли карандаш и бумагу?» «Принесли», — ответил командующий. Он тут же начал писать… Когда я дал ему кушать, он эту тарелку с супом вылил на меня — взял и вылил. Все возмутились. Строго предупредили. Но бумагу и карандаш ему оставили. В тот раз есть он вообще не стал…