Дети против волшебников - Зервас Никос - Страница 13

• Предыдущая
• 13/116
• Следующая

На берегу пруда, у которого возвышались башенки уютного коттеджа Уроцких, Петруша Тихогромов наконец узнал, зачем его позвали на «дело». Иванушка отыскал мокрый конец каната, спрятанный в камышах:

— На, братишка. Не бойся, она лёгкая. Мы её вчетвером закатывали, даже не вспотели.

Пушку привезли на участок Артемия Уроцкого ещё в середине августа. Точную дату недельной отлучки Артемия и Эльвиры удалось выяснить благодаря «прослушке», и Царицыну оставалось лишь сыграть роль несовершеннолетнего отпрыска хозяев усадьбы, Уроцкого-младшего. Водитель грузовика, доставившего орудие из училища в Жуковку был, как водится, совсем молодой боец и суворовца Царицына в гражданской одежде не признал. Царицын неразборчиво расписался в накладной и попросил выгрузить орудие поближе к пруду.

Теперь, зная врождённые способности безотказного Тихогромова, Иванушка надеялся, что Петруша сдюжит. И Петруша сдюжил.

Ночь была восхитительна. Артемий Уроцкий грезил в широкой постели на втором этаже. Эвелина осталась на ночь у подруги, и рыхлый журналист чувствовал себя абсолютным хозяином жизни. На тумбочке рядом с кроватью Артемия блестел стакан с недопитой граппой. Остывал обсосок сигары. Внизу, под окнами спальни, Тихогромов и Царицын вытаскивали из пруда орудие. Свежий ветерок холодил Тихогромову голые подмышки. Царицын радостным шёпотом напевал песню гвардейцев-зенитчиков:

Не смеют птицы чёрные над Родиной летать, Её поля просторные не смеет враг топтать. Пусть ярость благородная… и т.д.

— Ничего, ничего, брат Тихогромов… — хрипел Иван Царицын, налегая плечом. — Без труда не вытащишь и пушку из пруда! Зато как обрадуется дядя журналист, обнаружив дуло у себя в форточке!

Неуловимые мстители выволокли орудие из глубины и осторожненько («смотри! беседку не задень!») подкатили к самому коттеджу. Нацелили ствол в панорамное окно спальной комнаты на втором этаже.

Потом юные артиллеристы не спеша умылись в пруду, проверили, крепко ли спят под кустиком два добермана, загодя накормленные ароматными потрошками из суворовской столовой («Я же говорил, что бобикам достаточно трёх пачек барбитурата!» — заметил Иванушка), и неспешно, через забор, покинули гостеприимный двор Уроцких. Так же неспешно поймали дальнобойный грузовик и совершенно чудненько, совершенно бесплатно доехали по кольцевой до Ярославского шоссе. Там была перехвачена порожняя карета «Скорой помощи», и вскоре наши кадеты уже чувствовали, как слегка обжигает живот шершавый кирпич родного забора. До утренней побудки оставалось ещё навалом времени, без малого три часа. Мстители не спеша переоделись в суворовскую форму, прикрыли дверь лыжной базы, навесили декоративный замок, пожали друг другу руки.

— Слышь, Тихогромыч! — зевая, молвил Иванушка. — Приключение закончилось, можно и поспать. Как думаешь?

Тихогромов молчал. Он медленно ощупывал карманы. Потом медленно поднял на Ивана вытаращенные глазки.

— Ванюш… Только ты не волнуйся… — пробормотал он в страхе. — Я сам всё исправлю…

— Что? Удостоверение?!

— Я сам сейчас поеду туда и заберу. Оно, наверное, из кармана вывалилось, когда мы пушку тащили.

Царицын как стоял, так и сел на травку.

— Да ты… хоть понимаешь, что это значит?! Тут не просто строгий выговор! Это же… улика, понимаешь! Вещественное доказательство! Теперь нас вычислят мгновенно!

Ваня вскочил и, сжимая кулаки, надвинулся на трепещущего, пятнами покрывшегося Петрушу. Ещё бы! Если Уроцкий выживет после утреннего шока, то обязательно найдёт на газоне, рядом с орудием, красную суворовскую «корочку» — удостоверение на имя Петра Михайловича Тихогромова, воспитанника московской кадетки… Позор всему училищу!

— Эх, взял я тебя сдуру в напарники… Теперь эта журналистская образина устроит целую телепередачу, понимаешь? Воображаешь, как он развоняется? Будет рассказывать, как его, несчастного, травили обнаглевшие подонки-кадеты! Тут всплывёт и кабель электрический, и пицца по чужому адресу! Да он в суд на училище подаст!

Петруша низко-низко опустил голову и только кивал. Кажется, он уже плакал.

— Не реви, тряпка! — скрипнул зубами Царицын. — Честь кадетскую позоришь! Всё училище на посмешище выставил, олух! Растяпа…

Петруша засопел сильнее.

— Вот из таких, как ты, и получаются бездарные офицеры! Такой подарок врагу сделал… Оружие тоже будешь терять, когда вырастешь?

Растяпа что-то ныл про то, что он прямо сейчас поедет и всё исправит. Царицын в ярости пнул сапожищем кирпичный заборчик.

— Замолкни ты, нюня. Поедет он! Ты там, небось, прямо к милиционерам угодишь. Или под фотокамеры. Нет уж. Я поеду сам, а ты — возвращайся в казарму, дружок. И можешь расслабится, больше тебя не буду брать на серьёзные дела. Маленький ты ещё, Тихогромов.

Царицын одёрнул ремень, поглядел на часы. Побудка через два с половиной часа… До начала занятий он уже не успеет вернуться из Жуковки, это ясно.

— Прости меня, Ванюш, ну прости… — хныкал Тихогромов, тиская здоровенными пальцами ужасно колючую ветку шиповника.

Царицын смерил его взглядом, отвернулся и зашагал к выходу.

— Честь имею, — холодно бросил он, уходя.

Форменное безобразие, — прохрипел генерал Еропкин, без сил откидываясь на спинку застонавшего стула. Вот уже пять минут, попеременно бронзовея от гнева и покрываясь патиной с досады, он слушал сбивчивый рассказ трепещущего суворовца Царицына. Генерал ничего не говорил, только сопел, наливаясь кипящими чувствами, — и медленно сжимал-разжимал огромные кулаки, точно ярящийся лев когтистые лапы. Когда Иван рассказывал про подделку генеральской подписи, Еропкин даже схватился за сердце и попросил воды. Потом, правда, отошёл немного. А когда провинившийся кадет докладывал про интервью с Эвелиной Уроцкой, старик крякнул, покосившись на окружающих:

— Ох, хитрецы… Шельмы!

Услышав про потерянное суворовское удостоверение, начальник училища помрачнел и даже перестал фыркать в усы.

Теперь Иван Царицын стоял перед Еропкиным и Савенковым на вытяжку, сглатывал сухие слёзы и осознавал главное: теперь уж точно отчислят. Погоны сорвут. Позор.

А что поделаешь? Пришлось Царицыну всё рассказать. Генерал потребовал. И про страшную месть, про Уроцкого и пушку-сорокапятку. А кадеты не лгут. Кадеты имеют, конечно, право на военную хитрость — однако такая хитрость применима только против врага. А начальник родного училища — не враг, ему надо отвечать по правде. Всё. Точнее — почти всё. Разумеется, Ваня ни разу не упомянул про Петрушу Тихогромова. Это противоречило бы не менее важной кадетской заповеди: «Береги брата-кадета, не подставляй товарища под удар». В результате генерал Еропкин услышал слегка адаптированную версию событий, согласно которой Царицын якобы вытаскивал пушку из пруда единолично. И «корочку», разумеется, потерял не кто-нибудь, а сам Иванушка.

«Дело, братцы, пахнет отчислением!» — эта мысль неотвязно ворочалась в голове Царицына, как шипучая змея. А во всём виноват проклятущий Тихогромыч! Ваня, конечно, успел добраться в Жуковку и прибрать валявшуюся на газоне красную корочку, благо, журналист Уроцкий ещё не проснулся. Однако, возвращаясь в училище, кадет Царицын попал прямо в лапы лейтенанта Быкова. Причём в самый ответственный момент, а именно в роковой миг перелезания через забор.

— Сплошнейшее безобразие! — повторял генерал, с беспомощным видом оглядываясь на Савенкова. Однако старый контрразведчик и сектоборец слушал рассказ Царицына с нескрываемым любопытством, а иногда даже со стула подскакивал и начинал расхаживать, потирая руки, пожирая Иванушку взглядом.

• Предыдущая
• 13/116
• Следующая