Кровное дело шевалье - Зевако Мишель - Страница 22

• Предыдущая
• 22/119
• Следующая

— Мадам Леру, — холодно напомнила королева.

— Ах, да! Мадам Леру! Думаю, вы хотите, чтобы жалкий Исаак Рубен что-нибудь купил у вас? Может быть, нитку жемчуга? Или брошь с бриллиантами?

Возможно, читатель помнит, что, выбравшись из экипажа, королева Наваррская сжимала в руках кожаную сумочку. Теперь Жанна д'Альбре расстегнула ее и выложила на стол то, что принесла с собой.

Глаза Исаака Рубена загорелись. Он нежно гладил алмазы, рубины и изумруды, которые вспыхивали разноцветными искрами.

Что касается Пардальяна, то мы не собираемся идеализировать его и честно признаемся: увидев такое богатство — все эти камни, мерцавшие таинственными разноцветными огнями, голубыми, красными и зелеными, шевалье вытаращил глаза и задрожал.

«Подумать только, — неотвязно вертелось у него в голове, — если бы у меня был хоть один такой камешек, я считал бы себя богачом!»

Воображение шевалье лихорадочно заработало: он уже видел себя обладателем несметных сокровищ. Вот он прогуливается под окнами Дамы в трауре, разряженный в пух и прах, так что фавориты герцога Анжуйского, признанного щеголя, просто умирают от зависти!

Но тут шевалье спустился с небес на землю, взглянул на свой поношенный, драный костюм и даже губу прикусил с досады. Он с трудом оторвал взгляд от чарующего блеска драгоценностей и стал искоса рассматривать Жанну д'Альбре.

Королева Наваррская в молчании следила за стариком. Стороннему наблюдателю Жанна д'Альбре могла показаться замкнутой и надменной: жесткие морщины у губ делали ее лицо строгим и холодным, умные светлые глаза легко читали мысли собеседника; эта женщина умела приказывать — и вовлекать в борьбу.

Ей было в ту пору сорок два года. Она еще носила траур по своему мужу, Антуану Бурбону, скончавшемуся в 1562 году, хотя никогда не оплакивала этого слабого, безвольного человека. Всю жизнь он был послушным орудием в руках других людей и самостоятельно принял лишь одно-единственное решение — вовремя умер, освободив от себя Жанну д'Альбре, женщину смелую, предприимчивую, наделенную мужским умом и отвагой. У Жанны были серые глаза, внимательный взгляд которых пронизывал собеседника насквозь. Она казалась строгой и холодной, но когда эта женщина давала волю чувствам, лицо ее преображалось. Она стала настоящей воительницей, Жанной д'Арк французского протестантизма. Наверное, так выглядела легендарная мать Гракхов: все в ее облике говорило о гордости, достоинстве и привычке повелевать. Историки, которых интересует только внешняя сторона событий, пока еще не воздали должного Жанне д'Альбре. Романист же, раздумывающий над тайнами человеческой души, в восхищении склоняет голову перед этой женщиной.

Жанна была одержима одной-единственной страстью, полностью изменившей ее жизнь и заставившей совершать невероятные поступки. Все действия королевы Наваррской объяснялись только безграничной любовью к сыну. Именно ради сына она, женщина нечестолюбивая и очень привязанная к своему патриархальному Беарну, очертя голову ринулась в самое пекло войны. Ради сына забросила она свое вышивание и любимые книги, приняв командование над убеленными сединой генералами. Ради сына научилась она хладнокровно, стоически смотреть в лицо смерти. Ради сына, ради того, чтобы заплатить его солдатам, она уже продала большую часть своих сокровищ, а теперь расставалась с последними драгоценностями.

Еврей улыбался, Пардальян трепетал, одна Жанна оставалась невозмутимой.

Исаак Рубен разложил камни и принялся внимательно рассматривать их; судя по сдвинутым бровям и напряженному взгляду, он что-то подсчитывал в уме. Ювелир не дотрагивался до камней, не взвешивал, не разглядывал на свет, но минут пять не сводил с них глаз.

«Сейчас приступит к оценке, — подумал Пардальян. — Это займет часа три-четыре, не меньше… «

— Мадам, — внезапно произнес еврей, оторвав взор от драгоценностей. — Стоимость этих камней — сто пятьдесят тысяч экю.

— Совершенно верно, — ответила Жанна д'Альбре.

— Я дам вам сто сорок пять тысяч. Разница — это плата за мое посредничество и риск. Каким образом вы предпочли бы рассчитаться?

— Как обычно.

— Значит, я вручу вам вексель на имя моего представителя.

— Хорошо, но только не на имя человека, который ведет ваши дела в Бордо.

— Выбирайте любое место, мадам. Мои представители есть в каждом городе.

— Что вы скажете о Сенте?

— Отлично!

Исаак Рубен черкнул на пергаменте несколько строк, поставил свою подпись и печать, пробежал написанное глазами и протянул вексель Жанне д'Альбре. Королева прочитала долговое обязательство, свернула его и положила в сумочку.

Исаак Рубен поднялся и проговорил с поклоном:

— Мадам, в делах такого рода я всегда к вашим услугам.

Королева Наваррская закусила губу: проданные камни были ее последним достоянием, теперь у нее не осталось вообще ничего!..

Сдержанно попрощавшись, Жанна покинула мрачный дом и зашагала по улице в сопровождении Алисы де Люс и Пардальяна.

Пардальян последовал за ними, изумленный и потрясенный. Он не знал, кто более достоин восхищения: то ли мудрый еврей, который вот так, на глаз, безошибочно определил стоимость камней и вручил королеве огромную сумму золотом; то ли Жанна д'Альбре, без сожаления расставшаяся с бесценными сокровищами и получившая взамен всего лишь обрывок пергамента с подписью и печатью.

Жанна д'Альбре выбралась из Парижа, миновав Сен-Мартенскую заставу, которая располагалась возле Тампля. У городской стены ее ждали двое слуг с каретой. Покинув жилище Исаака Рубена, королева долго хранила молчание. Только подойдя к карете и приказав Алисе занять в ней место, она сказала Пардальяну:

— Месье, я понимаю, что вы не станете требовать от меня проявлений благодарности, но позвольте мне заверить вас: я всегда буду вспоминать о вас как об одном из немногих благородных людей, еще оставшихся на свете…

С этими словами королева Наваррская подала шевалье руку, которую тот почтительно поцеловал, согнувшись в грациозном, исполненном спокойного достоинства поклоне.

Жанна д'Альбре устроилась в экипаже, и быстрые тарбские кони стремительно унесли его в ночь.

А Жан де Пардальян еще долго бродил вдоль парижских стен и упивался сладкими мечтами:

— Благородный человек! Королева сказала, что я — благородный человек! Следует признать, что в наши дни сила, ловкость и отчаянная смелость и в самом деле зачастую оказываются омерзительными свойствами натуры, если служат жадности и злобе… Но я смогу доказать, что эти же черты становятся истинными добродетелями, если…

Тут шевалье остановил бег собственных мыслей, усмехнулся, пинком откинул за спину Молнию и сердито пробурчал:

— Ну и ну! Вот это называется — воспарил… А ведь отец меня предупреждал: не верь самому себе! Отправлюсь-ка я лучше на постоялый двор — вдруг мой добрый Ландри припрятал на кухне какую-нибудь курицу или перепелку!

И он двинулся в путь, насвистывая охотничий марш, который обычно играли фанфары; эту мелодию ввел в моду сам король Карл IX — большой любитель фанфар. В Париж шевалье вернулся довольно поздно, едва успев прошмыгнуть в закрывающиеся городские ворота.

Вскоре Пардальян уже восседал за столом, а молодая жена почтенного хозяина лично подавала ему аппетитное жаркое и наш герой имел при этом удовольствие созерцать ее соблазнительные пухленькие ручки, открытые по самые локти. Надо сказать, что старалась Югетта зря: наш герой, наш рыцарь так проголодался, что все его внимание было поглощено лишь едой да бутылкой сомюрского. Пардальян не просто ел, он пожирал курицу…

Наевшись, Жан с легким сердцем поднялся к себе, мечтая хорошенько выспаться, а Ландри тяжко вздохнул, обнаружив, что юноша опорожнил в задумчивости три кувшина отличного вина. Вздохнула и прекрасная госпожа Югетта, убедившись, что все ее несравненные прелести оставляют Пардальяна равнодушным…

• Предыдущая
• 22/119
• Следующая