Принцесса из рода Борджиа - Зевако Мишель - Страница 18

• Предыдущая
• 18/134
• Следующая

Герцога провели через ту же анфиладу богато убранных комнат, где накануне проходил палач; еще менее, чем мэтра Клода, Гиза удивила роскошь, к которой его взгляд несомненно привык. Но вместо того, чтобы направиться к мрачной комнате смерти, комнате, нависающей над Сеной, тот, кого называли «королем Парижа» и кого Париж хотел бы назвать королем Франции, прошел в левое крыло этого дворца, то есть к той стороне, где дом Фаусты соприкасался с постоялым двором «Железный пресс».

Там, в небольшой зале, менее суровой, чем другие и куда более элегантной, более женственной, в обитом белым шелком кресле сидела похожая на прекрасную мраморную статую принцесса Фауста — в белом одеянии, ниспадающем величественными складками; ее ноги покоились на подушке белого бархата; балдахин над ней был из белого атласа с вытканными белым по белому буквами «Ф» и ключами. На фоне этой девственной белизны красота Фаусты ослепляла; черные бриллианты ее глаз мерцали странным завораживающим блеском. По бокам кресла стояли две женщины, которые плавно обмахивали ее огромными веерами из перьев…

Генрих де Гиз вошел стремительно, той решительной и тяжелой походкой, что вызывала удивление, а подчас и ужас. Но перед Фаустой он внезапно остановился и, трепеща от внутреннего волнения, низко поклонился. Когда он выпрямился, его лицо было таким бледным, что шрам казался кроваво-красным. Его блуждающий взгляд задержался на мгновение на двух женщинах, безучастно продолжавших свое дело.

— Вы можете говорить без опаски, герцог, — сказала таинственная принцесса с улыбкой. — Мирти и Леа не знают ни французского, ни какого-либо другого европейского языка… к тому же им известно, что они не должны ничего слышать и видеть.

— Сударыня, — произнес Генрих де Гиз хриплым голосом, — вы видите, я являюсь на ваш зов, и я…

Он запнулся на мгновение, ища нужные слова.

— Ваш человек, — продолжил он, — мне все рассказал. И со вчерашнего дня я не нахожу себе места… Доказательства, сударыня! Я требую доказательств!..

— Вы… требуете? — спросила Фауста надменным тоном, заставившим Гиза замереть.

— Простите меня, — произнес он, запинаясь. — Я потерял голову… О! Как же я хочу распоряжаться жизнью этого графа де Луаня, как распоряжался в свое время жизнью Сен-Мегрина!.. Знаете ли вы, что у меня нет более жестокого врага? Знаете ли вы, что он — один из Сорока Пяти Генриха III?.. Самый дикий, самый мерзкий из этой своры, натасканной проклятым Валуа, чтобы охотиться за моими лучшими друзьями!.. Знаете ли вы, что я давно ненавидел его всей душой и что эта ненависть ослепляет меня?!

— Итак, — мягко сказала Фауста, — если вам предъявят доказательства…

— О! Горе ему! — проревел Гиз, и глаза его налились кровью.

— Но она?.. — продолжала Фауста, играя витым поясом своего платья. — Она?.. Бедная женщина! Бедная влюбленная глупышка! Надеюсь, ваша месть не обрушится на нее?

— Довольно, сударыня, — против воли воскликнул Гиз, — довольно, будьте же милосердны!.. Если герцогиня дошла до такой низости, чтобы любить одного из Луаней, если она навлекла на меня этот позор, ей следует умереть!.. Пусть они умрут вместе!

Фауста вздрогнула; легкий румянец разлился по ее лицу.

— Герцог, — сказала она, — не забывайте, что вас ждут великие дела. Помните, что я хотела всего лишь избавить ваш ум от мыслей, которые его парализуют. Помните, что для народа вы — сын Давида, а для нас — горячо любимый сын Церкви и король Франции!..

Ее голос, до сих пор властный и почти суровый, вдруг стал пленительно нежным.

— Идите же, герцог, — продолжила она, звеня в колокольчик, — идите и верните, наконец, мир своей душе… Следуйте за вашим провожатым, и вы увидите все собственными глазами.

Гиз задыхался, опьяненный жаждой мести. Он прорычал:

— Я вам должен больше, чем трон!..

С этими словами он склонился перед Фаустой с тем благоговением, которое испытывали все, кто приближался к ней; заметив человека, вошедшего на призыв колокольчика, он поспешно последовал за ним, сжимая рукоять кинжала.

Фауста подошла к тяжелому гобелену и подняла его. За гобеленом была запертая дверь с потайным окошечком… Эта дверь соединяла дом Фаусты с соседним постоялым двором.

Человек, который вел Гиза, выскользнул из дома и направился прямо ко входу в «Железный пресс». Гостиница казалась необитаемой; ни одно окно не светилось. Но подручный Фаусты тихо стукнул в дверь, она бесшумно открылась, и мгновение спустя герцог де Гиз очутился внутри кабака, который, как гласила вывеска, содержали Руссотта и Пакетта.

Две девицы — накрашенные, увешенные безделушками, в очень коротких платьях приблизились к нему, улыбаясь и кланяясь самым изысканным, как им казалось, образом.

— Кто вы такие, бесстыдницы? — вопросил Гиз, не выпуская рукоятки кинжала.

— Я, — сказала одна из них, выглядевшая, несмотря на все ухищрения, сорокалетней, — я Руссотта, к вашим услугам.

— А меня, — сказала та, что была помоложе, — меня зовут Пакетта.

Герцог бросал вокруг себя свирепые взгляды; ярость уязвленного самолюбия и смертельно раненной гордости искажала судорогой его лицо. Он не знал, как ему заговорить с этими женщинами о своем деле, он никак не мог собраться с мыслями…

Руссотта, улыбаясь и кланяясь, приблизилась к нему и закрыла его лицо бархатной маской, наподобие тех, что щеголи носили, чтобы защититься от солнечных лучей или от нескромных взглядов в местах с сомнительной репутацией. Пакетта тем временем набросила на его плечи широкий плащ из легкого шелка.

— Это чтобы господина не узнали по лицу, — сказала Руссотта.

— Это чтобы господина не узнали по платью, — сказала Пакетта.

Гиз понял, что эти женщины были предупреждены о его визите и знали, зачем он пришел в «Железный пресс». Его лицо под маской вспыхнуло, он зашатался от стыда, и мысль об убийстве молнией мелькнула в мозгу. Но вот уже Руссотта взяла его за левую руку, а Пакетта за правую, и они увлекли его в следующую залу.

Здесь царил полумрак. Комната, элегантно драпированная и обставленная громоздкими креслами, была пуста, но из соседнего помещения доносились взрывы смеха и возбужденные голоса. Гиз внезапно понял, что этот дом, который выглядел снаружи как кабак, на самом деле был прибежищем разврата, так же как соседний большой дом, развалина с виду, оказался внутри дворцом…

Да, Фауста была исключительно предусмотрительна.

— Войдите, мой господин, — прошептала Руссотта, — ждут последнего гостя… но этот гость не придет… Вы, мой господин, займете его место…

— Мы договорились, — сказала Пакетта, — быть нынче в масках; однако в десять часов маски должны упасть…

— Пусть господин смотрит! — подхватила Руссотта.

— И пусть господин слушает! — добавила Пакетта.

Они приоткрыли дверь, и Гиз вошел в залу. Привыкнув к яркому свету, он понял, что присутствует на самой настоящей оргии. Ему показалось, что все ее участники были всего лишь незначительными статистами в драме, которую специально для него, Генриха де Гиза, написала и поставила гениальная Фауста.

Комната была просторная. В углах помещались бронзовые курильницы для благовоний, наполнявшие воздух бледным и опьяняющим дымом; золотые канделябры поддерживали ярко горевшие свечи; статуи искусной работы из мрамора и дерева изображали сладострастных нимф в непристойных позах, их головы были увиты цветами, которых Гиз никогда не видел; на стенах, обитых шелком, висели картины, живописующие вакхические игры.

Посреди комнаты стоял роскошный стол с золотыми блюдами, полными редких фруктов и изысканных сладостей; вина переливались рубином в бутылках причудливой формы; прислужницы в нескромных нарядах наливали его в драгоценные кубки. Задыхаясь, герцог де Гиз пересчитал гостей. Их оказалось девять: четверо мужчин и пять женщин.

Там было четыре пары. Женщины сидели на коленях у мужчин, глаза их сияли от ласк, губы улыбались. Они едва обратили внимание на вошедшего Гиза. Один из мужчин приветственным жестом предложил ему занять место — вот и все… Только пятая женщина, которая была одна, бросилась к нему, обняла его обнаженными руками и прошептала:

• Предыдущая
• 18/134
• Следующая