Сын шевалье - Зевако Мишель - Страница 5

• Предыдущая
• 5/160
• Следующая

— Но как же ты заставишь его совершить… это деяние?

— У меня есть к нему ключ… это мое дело. К тому же он приемный сын одного из моих соотечественников… Я шепну ему на ухо кое-что… Разве моя вина, если то, что я шепну ему на ухо, пробудит в нем ненависть? А если ненависть приведет его к убийству, разве я могу нести за это ответственность?

Этот спокойный цинизм был страшен; во всяком случае Мария Медичи испугалась.

— А ведь ты ужасна, — пробормотала она, вздрогнув.

Леонора лишь улыбнулась презрительно, но ничего не ответила.

Из любопытства, а, может быть, желая сменить тему опасного разговора, королева осведомилась:

— Кто этот несчастный? Как его зовут?

— Он известен под именем Жеана Храброго. Где он родился, кто были его отец и мать? Это тайна. Саэтта, который вырастил его и любит, как собственного сына, наверное, мог бы ответить на эти вопросы. Но он молчит… Единственное, что я знаю, поскольку видела его в деле: силой он отличается необыкновенной… К несчастью для него, он смотрит на вещи иначе, чем все… Это безумец.

В этот момент дверь кабинета бесшумно отворилась, и на пороге возникла Катерина Сальваджиа, доверенная камеристка королевы. Не входя в комнату, она сделала знак Леоноре и тут же исчезла, как подобает хорошо вышколенной служанке.

Мария Медичи, без сомнения, знала в чем дело, ибо приподнялась со Своего ложа с радостным восклицанием:

— Это Кончини! Впустите же его, сага mia! [2]

Ей казалось, что на этом страшный разговор прекратится. Но Галигаи не сдвинулась с места. С пугающей холодностью она задала вопрос напрямик:

— Мадам, должна ли я подстрекнуть ревность Жеана Храброго?

Вместо ответа королева повторила сказанные только что слова:

— Ты ужасна!

Галигаи ждала, безмолвная и бесстрастная, как сама судьба.

Королева Мария Медичи встала. В ее взгляде затаился страх. С дрожащих губ вот-вот должно было упасть ужасное слово — упасть, словно топор палача, ибо в слове этом заключалась смерть короля Франции.

Наконец она со стоном произнесла:

— Что ты от меня хочешь? Это ужасно! Ужасно! Дай мне время подумать… не торопи меня, подожди… Ведь ты же можешь немного подождать?

Тогда Леонора, в свою очередь поднявшись, склонилась перед королевой в церемонном придворном реверансе. Подчеркивая каждым движением, что соблюдает все требования этикета, она бросила резким тоном, контрастирующим с этим показным смирением:

— Покорнейше прошу Ваше Величество отпустить меня… и Кончино Кончини, моего супруга.

Королева смертельно побледнела.

— Ты хочешь оставить меня? — пролепетала она.

— Да, если так будет угодно Вашему Величеству, — холодно произнесла Леонора. — Завтра же мы покинем Францию.

Обезумев при мысли о разлуке с Кончини, Мария вскричала:

— Но я не хочу этого!

— Пусть Ваше Величество простит меня за настойчивость… Решение наше принято бесповоротно… Все наши вещи собраны. Мы желаем удалиться от двора.

При этих нарочито вызывающих словах в Марии Медичи наконец пробудилась властительница. Выпрямившись во весь рост и устремив разгневанный взор на фаворитку, все еще склоненную в реверансе, она отчеканила, выделяя каждый слог:

— Вы же-ла-е-те? А вот я этого не желаю!

— Мадам…

— Довольно! Отказываю вам в просьбе. Мне не угодно отпускать вас… Ступайте!

И, видя, что фрейлина хочет возразить, добавила с яростью:

— Убирайтесь, говорю вам, или, клянусь Мадонной, я позову стражу и прикажу арестовать вас.

Леонора, словно бы раздавленная подобным обращением, попятилась к дверям. А королева, которую смягчила эта покорность, уже стала сожалеть о своей резкости, утешаясь лишь предстоящим свиданием с Кончини.

У выхода Галигаи выпрямилась и сказала почтительно, без всякой бравады, однако решительно:

— Пусть Ваше Величество простит меня, но я немедленно отправляюсь к королю…

На лице королевы выразились смятение и страх.

— К королю? — пробормотала она. — Но зачем?

— Умолять его исполнить просьбу, в которой по безграничной милости к нам было отказано Вашим Величеством.

Слегка успокоившись, Мария негодующе воскликнула:

— Как ты… как вы смеете?! Невзирая на мою волю?

— Ради моего Кончини я смею, да. смею, мадам… даже рискуя навлечь на себя гнев и немилость моей королевы!

— Неблагодарная! После всего, что я сделала для тебя…

Это было прелюдией к капитуляции. Сопротивление Марии Медичи было почти сломлено, ибо мысль о потере Кончини доводила ее до безумия. Любовь к итальянцу стала смыслом ее жизни,

Леонора, строившая на этом все свои расчеты, поняла, что творится в душе королевы, и сказала значительно мягче:

— Король с радостью согласится, чтобы избавиться от нас… Вы это знаете, мадам.

О да! Мария это знала. Вот почему она жалобно простонала:

— Но отчего ты хочешь уехать?

— Ах, мадам, я вижу, что вы готовы простить королю все… всем ради него пожертвовать… быть может, в самоотречении своем вы добровольно отступите в тень перед мадам де Верней… или новой звездой, что может уже завтра заблистать при дворе.

— Ты боишься, что я брошу тебя?

— Да, — прямо ответила Галигаи. — Будь я одна, я сказала бы вам: располагайте моей жизнью, она ваша. Но у меня есть Кончини, мадам… Именно на него падет удар… а я не хочу, чтобы его убили!

— Пока я жива, с головы Кончини и волос не упадет!

— Здесь правит король, мадам.

— Значит, если бы ты чувствовала себя в безопасности…

— Речь не обо мне, мадам… Кончини!

— Именно это я и имела в виду… Тогда ты не стала бы говорить об отъезде?

— О, мадам, вы знаете, что мы покинем вас с тоской в душе… Особенно Кончини… Он так вам предан, poveretto! [3]

— В таком случае…

Последнее сомнение не дало королеве закончить фразу.

— В таком случае?.. — повторила Леонора, трепеща в радостном ожидании.

Мария Медичи наконец решилась — все, что угодно, кроме разлуки с Кончини!

— В таком случае, — сказала она еле слышно, — ты права, Леонора… Настало время подстрекнуть ревность твоего протеже.

Так королева вынесла смертный приговор своему супругу, королю Генриху IV.

Леонора низко поклонилась, чтобы скрыть обуревавший ее восторг. Выпрямившись, она произнесла очень просто:

— Сейчас я пришлю к вам Кончини, мадам.

И она вышла, холодная, неумолимая, унося смерть в складках своего платья.

А Мария Медичи улыбалась, словно бы Кончини уже стоял перед ней. И ее пурпурные полураскрытые губы ждали поцелуя любовника, который должен был вот-вот появиться… Она заслужила этот поцелуй. То была ее награда за молчаливое согласие на убийство.

Генрих IV решил отправиться на улицу Арбр-Сек в одиннадцать вечера. Но в жилах Беарнца текла ртуть. Уже в девять, изнемогая от нетерпения и не в силах усидеть на месте, он вышел из Лувра через потайную дверь. Для этого похода он облачился в один из своих любимых старых и сильно вытертых камзолов — их у него было больше, нежели богатых и новых одеяний. В подобном обличье он походил на бедного дворянина или даже простого буржуа. Сопровождал его только Ла Варен.

Дом госпожи Колин Коль выходил фасадом на улицу Арбр-Сек, а тыловой частью в тупик под названием Курбатон. Черный ход был замаскирован темной драпировкой. У главной двери было крыльцо с тремя ступеньками. Поднявшись по ним, посетитель оказывался на площадке, украшенной двумя массивными колоннами, которые поддерживали балкон — именно там видели мы сегодня утром девушку, в чей дом собирался проникнуть, словно вор, Король-Волокита [4].

Подойдя к двери, Ла Варен дважды постучал, почти не делая паузы между ударами. Это был условный сигнал для квартирной хозяйки. И, склонившись к уху короля, прошептал с угодливой фамильярностью, мерзко хихикая:

• Предыдущая
• 5/160
• Следующая