Экстр - Зинделл Дэвид - Страница 56
- Предыдущая
- 56/132
- Следующая
– Ваш закон священен для вас? – Данло смотрел на Рейну, но свой вопрос обращал к компьютеру. Сайни говорили на варианте западно-китайского диалекта, незнакомом Данло.
Когда– то, изучая универсальный синтаксис, он выучил и древнекитайские иероглифы, но это мало помогало ему в понимании издаваемых Рейной звуков, нежных и мелодичных, как тихий дождь. К счастью, Эде вполне успешно служил ему переводчиком. Если зрелище светящегося говорящего человечка ростом в фут и вызывало изумление старейшин, виду они не показывали. Даже когда Эде говорил с ними на правильном, хотя и несколько чопорном сайни, они только наклоняли головы набок и щурили глаза. Данло сразу догадался, что они никогда прежде не видели компьютера-образника -а скорее всего и Бога Эде, своего создателя и губителя, который никогда уже больше не тронет их.
– Ваш благословенный закон был дан вам… Богом?
– Разумеется, нет, – ответила Рейна, женщина умная и рассудительная, чьи мягкие карие глаза не упускали ничего.
Несмотря на сырость, туман и ненастное небо, она была нагая, как и все прочие сайни. Она сидела на новой медвежьей шкуре, выпрямив спину, и ее позвонки выступали под кожей, как лестничные перекладины. Огонь обдавал жаром ее высохшую старую грудь, моросящий дождь холодил спину, но Рейна не выказывала никаких признаков неудобства.
– Это мы даровали Ему наш закон.
Данло, выслушав перевод Эде, уточнил: – Богу?
– Владыке Вселенной. Подателю солнца и дождя. Нашему создателю и благодетелю. Он дал нам жизнь, и мы должны посвятить ему каждый миг этой жизни. Вот почему сайни никогда не должны нарушать Ясу, которую мы отдаем Ему с радостью матери, вручающей свою дочь мужу.
Данло не слышал особой радости в голосе Рейны – ему казалось, что она произносит заученную формулу.
– Наверно, ваша Яса очень сложна?
Эде перевел вопрос Данло, и Ки Лин Шанг ответил с грустной улыбкой:
– Напротив, очень проста – даже дети ее знают. – С этими словами старейшина подозвал к себе пузатого мальчугана, стоявшего у него за спиной, посадил испуганного малыша на колени и сказал: – Прочти нам Ясу, дитя.
Мальчик, внук Ки Лина, никак не старше четырех лет, сразу сообразил, что должен обращаться к святящемуся Эде, чтобы Данло его понял.
– Мы должны получать удовольствие от мира и от всего, что мы делаем; и все, что мы делаем, должно быть приятно Богу. – Мальчик помолчал, дав Эде время перевести его слова, и добавил застенчиво: – Да будут красивыми все наши мысли.
Ки Лин Шанг с гордой улыбкой приложил пальцы к вискам, а затем медленно и грациозно простер руки, как бы вручая кому-то свой дар, и произнес нараспев:
– Хай!
Священный слог подтверждения, сказанный дедом, приободрил мальчика, и он продолжил:
– Да будут красивыми все наши слова.
Старейшины, сидящие на медвежьих шкурах, словно по команде коснулись пальцами губ, простерли руки над черным лесным суглинком и сказали хором:
– Хай!
Все люди, стоящие вокруг, скрестили руки на груди, готовые присоединиться к обряду. Данло, сидящий напротив всевидящей Рейны, тоже скрестил руки и прижал пальцы к плечам. Когда-то он любил всяческие обряды не меньше, чем свежее мясо, и молитвенная поза сайни далась ему без труда.
Мальчик едва успел произнести следующие слова, а Данло уже простер руки к небу и прошептал:
– Да будут красивыми все наши дела. – Еще миг, и он вместе с тремя сотнями мужчин, женщин и детей провозгласил: – Хай!
Сайни закрыли глаза в знак безмолвного утверждения своего священного закона, а Рейна устремила на Данло долгий, странный, пронизывающий взгляд.
– Ты знал, – сказала она после паузы. – Ты произнес последний стих Ясы еще до того, как мальчик закончил.
Данло, которому вдруг стало неловко в своей мокрой шерсти, обвел глазами глядящих на него голых людей.
– Мне… показалось, что так будет правильно.
– Ты знал, – повторила Рейна. – Знал, хотя и не слышал этого раньше.
Данло действительно знал заранее, чтo скажет мальчик. Эти слова выросли у него на языке сами собой, как грибы в сыром лесу. Остальные еще не успели произнести свое благословение, а он уже увидел, как их – и его – руки простерлись к небу. Ему не хотелось приписывать это внезапное прозрение какому-то особому искусству вроде скраирования или тому таинственному умению складывать целое из фрагментов, которое впервые пришло к нему в невернесской -библиотеке шесть лет назад. Он думал, что слова Ясы подсказала ему простая логика.
Рейна поднесла руку к своим усталым глазам, словно желая потереть их, но отказалась от этого слабовольного действия и с улыбкой пригладила свои густые белые волосы.
– Это хорошо, что ты понимаешь дух Ясы, – сказала она Данло, – ибо тому, кто не принадлежит к народу сайни, трудно усвоить ее многочисленные следствия.
На этом месте Эде, позволив себе слегка улыбнуться, перехватил взгляд Данло и сказал:
– Я забыл тебе объяснить, что “сайни” означает не только “Проклятые”, но и “Избранные”.
Рейна, чувствуя, что перевод слишком затянулся, посмотрела на голограмму со страхом и отвращением, словно на ядовитую змею.
– Чужим всегда трудно понять, что все следует отдавать Богу, – сказала она.
Эде, переводя это, немного запнулся, поскольку сайнийское слово “чужой” значило также и “враг”. То же самое встречалось во многих языках, которые он называл примитивными.
Странно было, что у этого народа, начавшего свое существование всего двести лет назад на изолированной планете, вообще имелось такое слово, как “чужой”.
Ки Лин Шанг кивнул, соглашаясь с Рейной, и сказал:
– Однажды моя красавица жена Ламм Су нашла в лесу голубую розу и хотела принести ее мне, но оставила цветок на стебле как дар Богу.
Данло стало любопытно по двум причинам. Во-первых, Ки Лин назвал свою жену красавицей, хотя любому, даже Данло, трудно было найти в ней хоть какую-то красоту. Она старалась сидеть так же прямо, как Рейна, но позвоночник у нее то ли из-за костной болезни, то ли из-за возраста был сильно искривлен. Сгорбившись и привалившись к мужу, она щурила на Данло единственный глаз – другой у нее сильно пострадал от какого-то несчастного случая, и всю левую сторону лица покрывали ожоги, как будто ее поразила молния или она ребенком упала в костер. Она дрожала под дождем, как собака, и молчала, поглощенная собственными горестями. Она ни разу не взглянула Данло в глаза и не смотрела ни на кого из своих соплеменников. Ей явно не хотелось заседать в совете в такой холодный, унылый день – казалось, будто жизнь ей вообще не мила, в особенности закон, предписывающий ей любить весь мир или по крайней мере скрывать свою запретную неприязнь к нему от взоров своих соплеменников и очей Бога.
“Красота существует только на коже, но безобразие проникает до костей”, – сказал друг Данло Хануман ли Тош о другой женщине, которую они знали в Невернесе. Данло смотрел сквозь мертвый туманный воздух на бедную Лаам Су, и ее муж повернулся к ней, не понимая, на что пришелец смотрит так пристально. И тут, словно костер, в который подбросили охапку сухого хвороста, старое усталое лицо Лаам Су вдруг просияло глубоким и прекрасным светом, и Данло увидел ее такой, какой видел ее муж и какой она, возможно, была на самом деле. Она была красива, потому что любила Ки Лина и он любил ее, и еще потому, что прожила около семидесяти лет в трудах и неуверенности. Она была красива просто потому, что существовала во вселенной как одно из чудесных и бесконечно разнообразных созданий Бога. Все сущее в тайной сути своей блистает страшной красотой, и лицезрение этой красоты было главнейшей частью священного закона сайни.
На все следует смотреть незащищенным глазом, вспомнил Данло. Глазом разума, обнаженным перед вселенной.
Глядя на сморщенное тело Лаам Су, Данло внезапно понял, почему сайни всю жизнь ходят раздетыми в таком холодном и сыром климате. Единственное состояние, в котором нужно смотреть на человека – и на все остальное, – это нагота. Одеваться – значит прятать свою красоту, пренебрегая прекрасной работой Бога.
- Предыдущая
- 56/132
- Следующая
