Экстр - Зинделл Дэвид - Страница 82
- Предыдущая
- 82/132
- Следующая
Любовь – это тайна вселенной, думал Данло. По крайней мере он думал, что думает так сам по себе. Но теперь, когда сознание одиннадцати других вливалось в него потоками золотого света, стало почти невозможно судить, какие мысли его, а какие – нет.
Любовь – это цель жизни.
Где– то над прудами и водопадом, льющемся каскадами с великой горы, плавала в воздухе сияющая сфера по имени Шахар. А внутри Шахара плавал Данло, и еще одиннадцать сияющих существ плавали вокруг него и сквозь него, трогали его руки и грудь, водили сияющими пальцами по его жемчужно-гладкому телу, по шее, по лицу. Ему было трудно видеть эти существа такими, какие они есть, потому что они беспрестанно переливались радужными огнями, от красного до фиолетового, от оранжевого до золотого, и их зыбкие формы все время менялись. В одном из них, как казалось Данло, он распознал Диесвир Ивиосс.
Что до других, то он никак не мог определить по их переменчивым, как ртуть, телам, как они выглядят в реальной жизни. Впрочем, это едва ли имело значение – то, что они представляют собой там, в низшем мире камней, деревьев и пластмассовых комнат, в мире под названием “гетик”, вынуждающем их дышать, есть и испражняться. Молодые или старые, тонкие или толстые, красивые или уродливые – здесь, в Поле, в заветном кибернетическом раю, они всегда воспроизводились в виде сияющих, прекрасных существ.
Идеальных существ. Идеальных не только по форме, но и по содержанию – ведь они тщательно очищали себя, оставляя лишь самые благородные качества. Лишь этим, рафинированным своим “я” они разрешали воспроизводиться в Поле.
В определенном смысле та Лиесвир Ивиосс, что парила около Данло, касаясь его черных с красными нитями волос, не была той жесткой, гневной, исполненной презрения трансценденталкой из зала собраний. Она была и меньше, и больше, чем та. Исчезли ее неуверенность, ее склонность к духовному насилию. В ее кибернетическом “я” всё низменные качества подверглись преображению. Гнев перешел в силу воли, презрение – в проницательность, жесткий характер углубился и стал сильным. Здесь все это считалось положительными свойствами.
В старой нараинской системе классификации все положительные качества личности располагались в большом колесе, поделенном, как пирог, на три части. Секция, традиционно окрашиваемая в желтый или золотистый цвет, посвящалась добру, две другие включали в себя качества, относящиеся к правде и красоте. Колесо это символизировало самоусовершенствование человека. Каждый, помещая себя внутри колеса, мог подвергнуть анализу свои эмоции и таланты. Чем ближе к ободу находился человек, тем дальше он был от идеала, к которому стремились все нараины. При движении внутрь мелкие достоинства наподобие ответственности и откровенности сливались в более крупные, например, в надежность. Затем надежность, порядочность и прямота, в свою очередь, переходили в еще более высшее качество – честность. А честность наряду с мудростью, мужеством, верой и свободой мысли составляла один из элементов истины. Три наивысшие добродетели – добро, красота и истина – обвивали ступицу колеса, как змея древесный ствол, но в мистическом центре колеса, красном, как кровь, находилась только любовь и ничего более.
Любовь, превыше всех добродетелей, была квинтэссенцией существования, и каждый нараин надеялся достигнуть этого духовного идеала.
Любовь – цель жизни.
Данло парил близ центра Шахара, и пальцы соединников гладили его, как мягкие водоросли. Он соприкасался с их умами, и волны любви пронизывали его. Он не мог сказать, чем является это могучее чувство: результатом слияния умов или его причиной. Не мог сказать, реально ли оно или это только компьютеры зала собраний манипулируют с химикалиями его мозга, заставляя его испытывать экстаз. Теперь это было не так уж важно. Он чувствовал такую любовь к Германе Палл, Иврии Таль и всем остальным, что все его тело как будто окунули в чан с расплавленным золотом, а мозг горел звездным огнем. Он был очень близок к тому, чтобы отпустить себя и раствориться в Шахаре, как ледяная глыба в теплом тропическом море.
Любовь превыше всего…
“Данло Звездный, отпусти себя”.
Данло, пронизываемый любовью превыше человеческой любви, понял одну вещь. Если он хочет, чтобы Шахар поддержал его миссию, он должен войти в Шахар целиком, чтобы его мечта слилась воедино с мечтой Шахара. Но если он это сделает, наслаждение и искушение остаться там навсегда будут слишком велики. Он, как те, что некогда вкушали лотос на Старой Земле, лишится собственной воли, забудет свою цель и свою судьбу.
Я потеряю свою мечту и потеряю себя, думал он.
Потом он понял еще одно. Лиесвир Ивиосс, Хусмахаман, Адаль Дей Чу и все другие трансценденталы Шахара (и всего Нового Алюмита) тоже боялись себя потерять. Отказ от своей индивидуальности был для них величайшей радостью, но и величайшим ужасом. Поэтому каждый трансцендентал, вливаясь в Единство, всегда придерживал какую-то часть своего “я” про себя, как летнемирский купец, утаивший пригоршню золота от сборщика налогов.
И это было крушением их идеала. Каждый из них чувствовал у себя в душе добро, истину и красоту, но и пороков тоже хватало, поэтому вся их жизнь оборачивалась сплошной ложью, а иногда со дна души поднималась другая, страшная, красота. Ведь это почти невозможно – избавиться от одних только отрицательных качеств. Всякое самокромсание, всякая чистка только укрепляет их. Вот почему еще ни одна группа трансценденталов не достигала полного слияния.
Им вовсе не нужно, чтобы я полностью потерял себя, думал Данло. Нужно только, чтобы я опьянел от любви и остался в Единстве.
И если Шахар осуществит свой замысел, он, Данло, уподобится глупому юнцу, который вваливается в винную кладовую и опустошает, не в силах остановиться, бутылку за бутылкой, оставаясь вечно пьяным и вечно глупым.
Дурак, упорствуя в своем дурачестве, становится мудрецом, вспомнил Данло.
Он закрыл глаза, и перед ним предстало разноцветное колесо добродетели. Глупость не входила в число положительных качеств, и дикость тоже. Когда-то друзья прозвали его Данло Диким за его бесстрашие и готовность на любой, самый безрассудный и опасный поступок. Но они заблуждались. У него, как и у каждого человека, были свои страхи, самым глубоким и единственно подлинным среди которых был страх спутать нереальное с реальным. Вот почему он никогда не терял себя ни в одном компьютерном пространстве. Вот почему он гордился тем, что всегда знает, где находится, и помнит, кто он есть в реальности.
Мне страшно, страшно по-настоящему, сознавал он.
У его реального “я” сейчас сводило живот от страха – но истинно дикий человек должен встречать свой страх с открытыми глазами, чтобы разглядеть его как следует. Настоящий человек не должен бояться смотреть на себя самого и на свою дикую сущность, тайно горящую внутри. Данло пообещал себе, что всегда будет так поступать, и открыл глаза. Из чистой дикости он дал себе волю и стал смотреть, как светящиеся ткани его тела распадаются на отдельные цвета спектра, как пропущенный сквозь призму свет. Он ощущал себя, как десять тысяч световых волокон, которые раскручивались, струились и вплетались во внутренний свет Шахара.
Удовольствие, которое он при этом испытывал, было неописуемо, и ужас тоже. Данло тяжело дышал, потел и чувствовал, как сердце стучит у него в груди, точно кулак в железную дверь. Он умирал и приказывал себе умереть, но больше всего его пугала перспектива возрождения в образе сияющего кибернетического существа, то ли реального, то ли нет.
Чтобы жить, я умираю – он вспомнил эти отцовские слова, когда уже начал растворяться в свете Шахара. Чтобы стать собой, он должен сначала потерять себя. Таков парадокс его существования, и кто знает, что в нем заключено – глупость или глубокая мудрость.
Я – не я.
На какой– то момент он превратился в нечто меньшее, чем пар от дыхания на ветру, -и одновременно в нечто бесконечно большее. Он принес Шахару все, что делало его пилотом и человеком. Принес свою честность, свое мужество, свою любовь к играм, свой пыл. Принес добро, истину и красоту, принес свою любовь. Дикость побудила его прихватить и темные эмоции – так сова несет в своих когтях извивающегося снежного червя. И память свою он тоже принес. Трансценденталы тоже приносят в Единство запись всего, что произошло с ними в Поле, но считают неприличным обременять своих соединников памятью о своей жизни “эн гетик”. Более того, все события их повседневной жизни считаются незначительными для высшей жизни Трансцендентального Единства.
- Предыдущая
- 82/132
- Следующая
