Остров Буян - Злобин Степан Павлович - Страница 3
- Предыдущая
- 3/231
- Следующая
С бочки кричал бирюч государев указ:
– «…Со свейского короля стороны, которые люди объявятся по сыску…»
Истома уже знал, о чем этот указ, и повернул прочь…
Румяные душистые пироги, масленые и жирные блины, гречневики, зеленые огурцы, жареная печенка, рубленая требуха напомнили ему, что он голоден. Кругом дымились горшки и корчаги, сбитенщик манил сбитнем, пряничник – медовыми расписными пряниками…
Подосадовав, что не взял с собой денег, Истома свернул из съестного ряда в щепной… Здесь пахло стружкой, смолой, опилками – свежим лесом. Между оглобель, козел, скамеек, ушатов, сит и мочала глазел Истома в другие ряды и наконец разглядел груду глиняных крынок…
Осторожно, вполглаза поглядывая на лавки, он проходил по ряду.
– Горшки, блюда, дешевы покуда, кувшины, крынки – по пол-алтынке, мелкие по грошу – боле не запрошу! – кричали продавцы.
«Глина не чиста, обжиг неровный… а тут узор красновит!.. – отмечал Истома, глядя на товар глазами мастера: дома он время от времени работал у Лоскута, помогая ему в горшечном деле.
– Дежки для теста в подарок невестам! Умывальницы, чашки, лапешки для кашки!.. – выкрикивали от лавок горшечники.
Истома остановился перед хитро расписанными блюдами – торелями, горластыми кувшинами.
– Хороши узорчатые! Заходи, хозяин, гостем будешь! – приветствовал его молодой парень.
Истома приблизился на полшага.
– Бережливый ты, – укорил горшечник. – Два раза по ряду прошел, а товару по душе не высмотрел. Чего тебе? Дежку? Горшок?
– Лавку никак не найду… Знакомец тут торговал.
– Кто таков? Я горшечников знаю: сызмала тут…
– Васька Лоскут, – сказал Истома.
– Васька?! – переспросил парень. – Да-а… – как-то зловеще протянул он. – Васьки нету! А ты ему кто?
– А кто я? Никто, чужой! – вдруг испугался Истома. – Дежку я торговал у него, блюда…
– А-а, а я думал, сродственник… Ну, Васьки нету, ау, брат, Васька!.. Да ты чего надо бери – товар у меня не хуже.
Истома подумал, что нужно представиться покупателем, чтобы лучше узнать про земляка.
– Блюдо бы небольшое, – сказал он и, как заправский домовитый покупатель, принялся щелкать пальцами, колупать ногтем облив, нюхать, поглаживать товар, торговаться, божиться – уж он-то знал, как хозяин покупает посуду!..
Если бы он взял с собой деньги, он купил бы и блюдо и пару крынок, но деньги остались у Авдотьи, и надо было все вызнать прежде, чем дело дойдет до расплаты. Не выпуская блюда из рук, он спросил:
– А что же Васька, богат стал, что бросил торг?
– Неволей бросил, – воровски оглядываясь, тихо сказал горшечник.
– А где он живет-то? – осторожно спросил встревоженный Истома.
– Почем я знаю! Плати да иди! Я что за справщик!
Истома прислонил выбранное блюдо к стопке других, чтобы сделать вид, что шарит за пазухой деньги. Вдруг блюдо скользнуло наземь и раскололось.
– Эх, ты! – сочувственно укорил гончар. – Вот и плакали твои денежки!
– Вот беда! А я их и не взял! – Истома постарался сам удивиться тому, что при нем нет денег.
– Как так?
– А так: я их у бабы оставил.
– Чего же ты душу морочил?! – закричал продавец.
– Я думал…
– Думал ты! Думный дьяк какой! Думалку бы нажил сперва! Плати за бой! – наступал на него парень.
– Да я что ж, постой, вот сбегаю… – уговаривал Истома.
– Много вас таких «сбегаю»! Скидывай зипун!
Это рассердило Истому. Он уперся. За зипун он мог купить дюжины три таких блюд…
– Скидывай, скидывай! – голосил гончар.
Прохожие стали оглядываться. Истома испугался.
– Да что ты, что ты шумишь! Снимаю! – забормотал он, неловко, дрожащими руками стягивая рукава.
– Что стряслось? – спросил один из толпы горожан.
– Блюдо разбил, – хотел пояснить Истома, – ненароком.
– Что блюдо!.. Про Ваську Лоскута пытает, – перебил торговец, – а Ваську вечор по указу свели в тюрьму… Я так мыслю, что и его бы за пристава сдать…
Истома подумал о бегстве, но вокруг сомкнулся народ, и уйти было некуда.
2
Торг окончился. Одну за другой отвязывали хозяева лошадей, и отъезжали телеги. Наконец на опустевшей площади Авдотья с ребятами осталась одна дожидаться мужа. Истома не приходил.
Авдотья тревожилась…
Отблаговестили ко всенощной, и народ повалил в церкви. Солнце садилось. Галдя, пронеслись вечерние галочьи стаи. Часы на башне били, еще, еще и еще…
Оторопь вдруг охватила Авдотью. Она тяжело слезла с телеги и стала отвязывать вожжи, хотя и сама не знала, куда ехать. Ребята спали в телеге. Авдотью пугала огромная и пустая площадь.
Уже гасли в последних далеких окнах огни. Забравшись в телегу, Авдотья тронула вожжи. Куда-никуда, лишь бы ближе к домам, к людям!..
Из пустой темноты навстречу вдруг вышли двое незнакомых мужчин.
– Тпру! – сказал один густым басом, берясь под уздцы. – А меринок-то хорош!
– И телега ладная, каб без бабы! – добавил второй, тонкий и хриповатый голос.
– Я б и бабу взял, да куды с ребятами! – засмеялся первый.
– Ну, баба, стало, вылазь, – второй потянул ее за рукав.
– Караул! – похолодев, закричала Авдотья. – Разбой! Разбойники!
– Тише, дура, спать людям мешаешь. Какой караул! – нагло сказал басистый. – Слезай!
– Не слезу, – заспорила Авдотья.
– Ишь ты, забавница, кабы ты на десять лет помоложе, я бы к тебе сваху прислал, – усмехнулся разбойник.
Авдотья схватила топор.
– Маманя! Маманя! – вдруг, словно во сне, закричал Первунька где-то на площади: в темноте второй разбойник успел его утащить с телеги.
Холод прошел по спине матери. Дыханье перехватило, и больно стиснулось сердце.
– Ре-ежут! Ой, режут!.. – визгливо и хрипло заголосила она.
Но в мертвой тишине не щелкнула ни одна щеколда, не засветилось ни искры. Выронив топор, с меньшим на руках, Авдотья метнулась на крик старшего сына. Она нашла его в темноте, дрожа, прижала к себе, и только тогда, когда телега загрохотала вдали по ухабам. Авдотья спохватилась о среднем.
– Федя! Федюшка! – дико кричала она и, стиснув Первунькину руку, с грудным на руках, побежала шатаясь по темной улице.
Первушка с ревом бежал за ней, пока не споткнулся и не упал посреди дороги. Отчаянным рывком Авдотья поставила его на ноги и опять было побежала, но уже не знала куда. Тогда она села, обняла Первушку, заголосила, вдруг снова вскочила… Она металась полночи, измучив себя и сына. Она и плакала, и молилась, и проклинала… Билась в запертые решетки улиц, расспрашивала решеточных сторожей[13] , не пропускали ли они на телеге разбойников и ребенка. Сторожа отгоняли ее от решеток прочь.
- Предыдущая
- 3/231
- Следующая
