Остров Буян - Злобин Степан Павлович - Страница 62
- Предыдущая
- 62/231
- Следующая
– Молись, Назарка! – крикнул рябой и ударил Назария по пальцам дубинкой.
Назарий разжал пальцы, и грузное тело его рухнуло вниз… Испуганный визг его утонул в реве толпы. Весь народ, что был перед домом, кинулся к тому месту, куда свалился Назарий…
Первой увидел, как из ворот волокут Назарьевых слуг, подталкивая взашей, и услыхал, как один из них плачет в голос…
Не в силах более сдержать страх, чувствуя, что вот-вот из горла его вырвется предательский крик ужаса, Первушка бросился вон из толпы, как из душной избы на воздух, и, стараясь не припуститься бегом, быстро шагал прочь.
Избегая людских толп, они шли переулками. Навстречу сновало много прохожих, иные перегоняли их, громко крича, где и кого грабят и бьют, кого убили… Прозвучало несколько знакомых дворянских имен, и при каждом из них Траханиотов все глубже втягивал голову в плечи, словно взаправду став замухрышкой, отставным пушкарем…
На одном из перекрестков толпа остановила окольничего князя Федора Волконского. Он сидел на коне, но коня кто-то держал под уздцы, а самого окольничего, не потрудившись даже стащить с седла, колотили палками по спине, и он только горбился, не отбиваясь.
Они вышли вон из Москвы, которая вся звенела набатом[125] . Перед ними через леса и нивы лежала дорога к Троице-Сергиевскому посаду. Они долго шли молча, изнемогая под солнцем и радуясь тени придорожных деревьев…
Уже за Сокольниками вдогонку им застучали копыта. Вздымая густую пыль, их нагоняли несколько всадников. Траханиотов скрылся в кустах.
От Москвы мчались какие-то мужики, успевшие поживиться добычей. Они сидели верхом на добрых конях, ведя таких же добрых коней за собой в поводьях.
«Боярина Морозова кони, – подумал Первушка, узнав хозяина по таврам. – Награбили, сукины дети!» И он пожалел о том, что судьба заставила его волочиться за господином, вместо того чтобы на воле гулять по Москве, как теперь гуляют другие…
– Почем конь? – крикнул Первой одному из проезжих.
– Три рубли, – отозвался тот и задержался.
Это была смешная цена для таких коней, но мужики торопились расстаться с добычей.
Первушка выбрал мышастого жеребца из тройки.
– Пару бери, – уговаривал мужик, – за пять рублев отдам пару.
В Первушке вспыхнула жадность. За пять рублей такая пара! Но он в один миг сообразил, что пара коней ему не нужна.
– Куда мне! – воскликнул он, хлопнув себя по заду. – Под одно сиденье да два коня!
Мужик со своей добычей, неумело трясясь, умчался вперед.
Первушка подвел коня к господину.
– Скачи, Петра Тихоныч, – сказал он. – Последние десять рублев дал. Твое счастье!
– А как мы на нем вдвоем? – растерянно спросил Траханиотов, боявшийся остаться один.
– Денег не было больше, – соврал Первушка, – да мне не беда: холопьи ходилки и так дотопают. Ты садись, а хошь – денег дай, я и другого куплю.
Окольничий отсчитал ему из кошеля пять рублей и написал короткую грамотку, прежде чем ехать.
– Скорым делом езжай к Илье Данилычу Милославскому, – приказал он Первушке, – а что он отпишет в ответ, то вези к Троице-Сергию. Не любят меня монахи, а больше куда податься!
Грязный замухрышка-пушкарь на рослом кабардинском аргамаке голубой шерсти с тавром боярской конюшни Морозова скрылся в пыли дороги…
– Эх, ко-онь! – вздохнул ему вслед Первушка и повернул к Москве.
Он был доволен, что так легко и с выгодой для себя отделался от господина. Коня было жалко, но Первушка знал, что коня с боярским тавром ему все равно не удержать. К тому же опасная близость Траханиотова связывала его, теперь же он был свободен и отвечал за одного себя… Да и кто узнает его с такой рожей!
3
Первушка вошел обратно в Москву, когда дневная жара начала спадать. Набатный крик по-прежнему раздавался со множества колоколен, но теперь он кричал о другом: повсюду, со всех сторон, вздымались дымы пожаров, и уже издалека пахло гарью.
Узкими извилистыми закоулками Первушка пустился к Кремлю, но дорогу ему преградили горящие, стонущие улицы. Горели дома бедноты. Огонь переметывался по соломенным крышам высокими языками. Из низких узких окошек валил густой дым и застилал груды скамей, столов и сундуков, сваленных прямо среди улицы в общую кучу. В одну из таких куч, вырванных из огня, опять залетела искра, и в груде рухляди занялся пожар, который заметили только тогда, когда начали полыхать эти пожитки, с трудом и опасностью спасенные из домов. Люди в отчаянии метались по улице, таща бедный скарб. Какая-то мать кричала с кудахтаньем, словно курица, подавившаяся ячменным зерном; в толпе говорили, что у нее сгорел пятилетний мальчик. Горбун в драной рубахе, бормоча безумные слова, уносил от огня простую, нестоящую скамью… Поп с дьяконом торопились из церкви с иконами к месту пожара… Старик, отважно стоявший с багром среди пламени, увидев икону, оставил свое дело и начал креститься. Дьякон и поп запели молитву, но на попа с разбегу наткнулся мужик с ведром и пролил воду. Он разразился неистовой бранью, как будто именно этим ведром воды он затушил бы пожар, а теперь все добро пропало…
Первушка пустился дальше. В узком переулке на него вылетела груженная верхом повозка, запряженная парой.
– Берегись! – крикнул возница, взмахнув над Первушкиной головой длинным кнутом.
Первушка пригнулся, но в этот миг колесо попало в ухаб, и, накренившись, повозка остановилась. Рогожная покрышка сползла, и под закатным солнцем блеснул золотой оклад огромной иконы, спрятанной на возке среди рухляди. Возница кинулся поправлять рогожу. Первушка узнал его: это был человек Левонтия Плещеева, верховного земского судьи, лучшего друга Траханиотова.
– Устин! – воскликнул Первушка, обрадованный, что встретил хоть одного знакомого в этом аду. – Что там? Как там?
– Нашего на торг повели – голову сечь, да народ его не дал: отняли у палача и сами же на куски разорвали, – обрадованно сообщил плещеевский холоп, – а твоего-то ищут. Казнить его повелел государь. Артюшка рябой, квасник, его ищет…
– Не найти им, – шепнул Первушка. – А ты куда?
- Предыдущая
- 62/231
- Следующая
