Пленница дождя - Знаменская Алина - Страница 17

• Предыдущая
• 17/57
• Следующая

— Как это потише, если от «хвоста» уходим?!

Саша пристегнула ремень и сцепила зубы. Она продолжала напряженно следить за дорожными знаками. Впрочем, Миша теперь настолько пренебрегал условностями, что Сашины старания были излишними. Зато Настя всерьез была перепугана состоянием Вадима: машину так трясло и мотало из стороны в сторону, что у здоровых сворачивались кишки. А уж что говорить о Вадиме! Неудивительно, что его лицо застыло маской непроходящего физического страдания. Он с трудом сдерживал стоны.

— Может, тебе лучше лечь?

— Нет… Если тебе нетрудно, Настя, прижми меня к сиденью покрепче…

Настя незамедлительно проделала то, о чем ее просил Вадим, — обхватила его руками и всем телом приникла к нему, прижав его плотно к сиденью.

— Так лучше?

— Намного лучше.

В таком положении они проехали минут пять. Настины пальцы, намертво вцепившиеся в обшивку сиденья, затекли. Ее подбородок плотно упирался в гипс Вадима.

Неожиданно Миша резко затормозил. Настю отбросило назад, Вадим громко застонал.

— Ушли? — спросила Саша, оглядываясь. Миша уронил голову на руль. Плечи его вздрагивали. Девочки испуганно уставились на Мишину спину. У Насти возникло труднопреодолимое желание выскочить из машины и сигануть в первый попавшийся проулок. Вступать в разборки с кем бы то ни было совершенно не хотелось. Поведение мальчиков шокировало.

Словно отвечая ее тайным мыслям, Вадим открыл дверцу рядом с собой и, ни слова не говоря, вывалился из машины прямо на пожухлую траву тротуара.

— Мама! — взвизгнула Настя.

Они с Сашей выскочили из машины одновременно и метнулись к Вадиму. Он корчился на траве в страшных конвульсиях.

— Мамочки! Ему плохо!

— Он умирает!

Девочки прыгали над Вадимом, не решаясь дотронуться. Миша оставался все в той же позе.

— Миша! Да сделай же что-нибудь! — заорали девочки хором.

Миша неожиданно послушался и вышел из машины. Глаза его в темноте влажно блестели.

— Сейчас попробую.

Миша застыл рядом с машиной в глубокомысленной позе, словно собирался показывать фокусы, тогда как товарищ у его ног выглядел весьма и весьма плохо. Девочки молча наблюдали это зрелище.

— Вадим! Брат мой! — загробным голосом провозгласил Миша. — Замри!

Тело на траве прекратило биться в конвульсиях.

— Поднимись, брат! — приказал Миша.

Потрясенные девочки наблюдали, как Вадим без всяких усилий и стонов поднимается с земли. Как зомби.

— Танцуй, брат!

И Вадим, тут же расставшись с маской страдания, пошел вприсядку.

— Да они прикалываются! — дошло до Саши.

Настя же, ни слова не сказав, резко развернулась и пошла прочь.

Вся ее поза и походка красноречиво говорили о степени возмущения.

— Настя! — услышала она унисон двух мужских голосов, но даже не обернулась. Саша догнала подругу и пошла рядом. Шли молча. Минуту спустя они услышали мягкий шорох шин. Затем — автосигнал.

— Девушки, а вы не подскажете, где находится Хлебная улица?

Молчание.

— Девушки, а девушки! А хотите, мы с другом устроим вам экскурсию по ночному городу? Совершенно бесплатно!

— Мой друг хоть и неисправимый дальтоник, но ночью он ориентируется по звездам…

— А мой друг изредка снимает гипс и тоже бывает очень даже ничего…

Первой не выдержала Саша. Она сначала тихо прыскала себе под нос, потом ее раскололо смехом. Вслед за ней сдалась Настя — как только Вадим в своем гипсовом скафандре высунул голову из машины, Настю прорвало. Она скорчилась от смеха, присела на тротуар и затряслась.

— Девушки, но мы же серьезно… Так где тут у вас Хлебная улица?

В этот вечер хохотали до упаду. Смешило все — пьяный на перекрестке, влюбленная парочка, одинокий студент. Любой глупый анекдот доводил до коликов. Настя сидела сзади, рядом с Вадимом, между ними стояла гипсовая голова. Глаза Вадима в темноте весело блестели, и нежное, почти детское лицо казалось трогательным и добрым. Когда Вадим умолкал, на сцену выходил Миша. Его неторопливый, немного небрежный говорок неизменно приводил к одному результату: девчонки принимались хохотать.

— Не к добру смеетесь, девушки! — своим гипнотизерским голосом увещевал Миша. А они веселились еще больше.

Когда они вот так катались, изредка останавливая машину, чтобы размять ноги — пробежать вокруг фонтанов, — дневные заботы казались нереальными.

Они таяли под натиском ночных впечатлений. Насте даже начинало казаться, что ее историю с университетом родители воспримут нормально, и то, что она решила стать актрисой, а не журналисткой, — разница небольшая. Папа уж как-нибудь смирится с этим. А Саша думала о том, что теперь мать в хороших условиях, и возможно, случится чудо, она поправится и тогда все будет по-другому… Только бы не кончался этот праздник ночных огней, свободы, скорости и общения! Только бы не кончался!..

Этот человек появился на выставке не случайно. Илья сразу выделил его из общей когорты посетителей, хотя публика на выставку приходила разномастная. Здесь бывали студенты художественного училища, появлялись учителя, работники культуры, артисты и просто праздношатающаяся братия, зашедшая в галерею отдохнуть от изнуряющей жары или, наоборот, спрятаться от дождя.

Приходили и новые русские — подобрать что-нибудь к интерьеру. Их интересовали натюрморты или пейзажи. Эти люди тоже узнаваемы и вызывали у Ильи интерес чисто коммерческий. Хотя, чтобы решить свои финансовые проблемы, Илье нужно было продать все свои картины по баснословной цене. А это можно было бы осуществить не здесь, а где-нибудь в Европах.

Илье Шубникову стукнуло двадцать шесть, а он еще ни разу не выставлялся в Европе. Само по себе это не было трагедией, если бы не успехи некоторых однокашников. Например, Толя Латынин регулярно бывал в Лондоне и Париже и говорил об этом с ленцой и по-богемному — пренебрежительно. Толя оказался везунчиком. Во время учебы он не очень-то и блистал. Но ему удалось найти свою нишу в искусстве — он писал на исторические темы. Лица, сюжеты, к которым все привыкли, в контексте, который предлагал Толик, зазвучали неожиданно свежо. Его стали приглашать сначала в Москву и Питер, потом — за границу.

Илье Шубникову были интересны современники. А портреты не пользуются особым спросом — их вытеснила фотография.

Этого мужчину Илья заметил еще прошлый раз. Мужчина лет сорока, прилично одетый, двигался от картины к картине очень медленно. Стоял перед каждой. Подходил, отходил, снова подходил… Перед одной из картин посетитель особенно задержался. Он даже сел на банкетку и, сцепив руки, некоторое время сидел, не отрывая глаз от полотна. Это был портрет Лики. Этот портрет был особенно дорог Илье, и он не собирался продавать его. Поэтому когда посетитель задержался возле него, Илья внутренне напрягся, приготавливаясь к вежливому отказу. Вопреки ожиданиям посетитель, только мельком взглянув на Илью, удалился. Он не подошел, чтобы прицениться, ничего не спросил у художника. Но это только первый раз. В другой раз Илья уже следил за ним внимательно и чувствовал, что посетитель на этот раз подойдет. Так и случилось.

— Мне нужно с вами поговорить, — бросил мужчина, взглянув на Илью каким-то неуверенным, странным взглядом.

— Да-да, конечно, — поспешил согласиться Илья. — Я вас слушаю.

— Нет, не здесь, — поморщился посетитель.

Илья с интересом воззрился на него. Так бывает: человек выглядит очень респектабельно, на руке дорогие швейцарские часы. Манеры — их никуда не деть — самые изысканные, видно, что человек ни в чем не нуждается. Лицо и руки холеные. Илья всегда обращает внимание на руки. Они иногда расскажут о человеке больше, чем лицо. Итак, руки у мужчины соответствуют имиджу — холеные. А вот глаза — не соответствуют. У посетителя дело обстояло именно так. Какую-то ущербность, что ли, заметил художник наметанным взглядом.

— Вы не могли бы проехать со мной в бар? Тут недалеко.

• Предыдущая
• 17/57
• Следующая