Вероника - Знаменская Алина - Страница 62

• Предыдущая
• 62/74
• Следующая

Она не может оставаться здесь одна. Сейчас она пойдет и скажет ему об этом. Пусть он думает о ней что хочет. Вера выскочила под хлесткий ливень. Ноги мгновенно промокли. Она двигалась на свет ночника в его окне, как корабль на свет маяка. Ее колотила внутренняя дрожь. Холода она не замечала.

Она толкнула дверь и ударилась о Сухарева. Он стоял в плащ-палатке.

— Я.., мне страшно одной, — пробормотала она.

— Я уже иду.

Они вышли под дождь, держась за руки. Преодолев пространство сплошной воды, вбежали на веранду Вериного флигеля. Прежде чем войти туда, где спал ребенок, Сухарев снял плащ-палатку и, стряхнув, бросил на скамейку. Вера проделала то же с ветровкой.

Лицо у Сухарева было мокрым, и Вере захотелось убрать с его щек холодные капли. Как только ей пришла в голову эта мысль, он протянул руку и стал вытирать ладонью ее лицо. У нее и волосы были мокрые, но ясное дело — их не вытрешь руками. Тем не менее Сухарев провел ладонью по мокрым волосам. От этого внезапного проявления тепла у Веры перехватило горло. Она громко всхлипнула, и тогда он обеими руками сжал ее голову. Потом наклонился и попробовал на вкус ее губы. Они были влажными и прохладными от дождя. Его губы показались Вере немного с горчинкой, как петрушка. Минуту назад она что-то хотела объяснить Сухареву, рассказать, что она чувствует. Но теперь, после поцелуя, она поняла, что ничего сказать не сможет. Ей только хочется крепко держаться за него, впитывая спокойное тепло с запахом мяты и зверобоя.

Они вошли в комнату и сели на пол напротив кровати. Из-под пеленки выглядывала крошечная круглая ступня. Вера потрогала — кожа была теплой и влажной. Сухарев стащил со стола одеяло и накрыл их обоих. Теперь они сидели под одеялом, тесно прижавшись, и молча слушали дождь. Вера слушала свое плечо — на нем лежала горячая и тяжелая рука Егора.

— Ты скучаешь по дочери? — вдруг спросил Сухарев.

Вера помолчала.

— Больше всего я хотела бы вернуться в ее детство. Все изменить. Стирать пеленки, баюкать ее. Но этого уже не будет. Иногда я думаю, что она ненавидит меня.

— Почему?

— Возможно, Игорь внушил ей, что я ее не любила. Она совсем не помнит меня.

— Ты пробовала искать их через Интернет?

— Я все пробовала. Игорь не отвечает.

— Не может быть, чтобы он ни с кем из России не общался.

— Видишь ли… У него с матерью были сложные отношения. Она подавляла его. Думаю, что в конце концов его отлет в Канаду — это своеобразный бунт.

К тому же его мать уже умерла. А друзей у него и здесь было немного, а там он мог завести новых.

— А о себе ты что думаешь? — задал Сухарев странный вопрос.

— Не поняла.

— Ну ты-то против чего бунтуешь?

— Разве я бунтую? — размышляла Вера. — С чего ты взял?

— Во-первых, ты бунтуешь против своего имени.

Ты разделила его на два взаимно исключающих. Вера.

Ника. А в сущности, это одно красивое имя — Вероника. Я буду звать тебя Вероника.

«Я буду звать тебя Вероника», — звучало у Веры в ушах. Он будет звать ее. Это как обещание, как что-то в будущем.

— Зови, — сказала она и потерлась ухом о его плечо. Это оказалось очень приятно — чувствовать щекой и ухом чужое жесткое плечо.

— Ты решила все вычеркнуть, что было в прошлом, включая саму себя.

— Да, наверное.

— Ну и как, получилось?

— Нет, как видишь. Прошлое догнало меня и схватило за подол. Я всех их любила — Ингу, Колю, тетю Оксану. Я только Зойку не успела полюбить. А потом решила: раз они меня предали, то я их вычеркну, будто их и не было в моей жизни. Разлюблю.

— А Ксюшка заставила тебя усомниться в своей силе.

— Да, я люблю ее. С этим ничего не поделаешь.

Больше всего я мечтаю сейчас, чтобы она проснулась здоровой.

— Я тоже. Знаешь, я не хочу, чтобы ты уезжала.

Сердце Веры сжалось и поползло в живот. Она повернулась и прижалась губами к его плечу.

— Повтори, — попросила она.

— Я не хочу, чтобы ты уезжала, — ровно произнес он, не глядя на нее. И замолчал.

Вера дышала ему в плечо и плакала. Он не хочет, чтобы она уезжала!

Целую вечность никто не говорил ей этих слов. И что самое главное — они звучали искренне. Уж в оттенках интонаций Вера хорошо научилась разбираться. Он сам почему-то изо всех сил сопротивляется своему чувству, и именно это вызывало доверие. Хотелось слушать его голос.

— Я хочу знать о тебе все. Расскажи мне о себе, — попросила Вера.

— Когда-нибудь потом.

— Но почему?

Это показалось Вере странным.

— Сдается мне, что ты тоже бунтуешь. Заперся здесь вдали от людей, никого в свою жизнь не пускаешь. Почему?

— Тебя пущу. Но не сейчас, ладно?

Сухарев наклонился и нашел в темноте ее губы.

Они целовались, сидя на полу — как школьники. Дождь за окном поредел.

— Не уезжай, — попросил он шепотом.

— Ладно, я побуду еще немного, — так же шепотом ответила она.

«Скорая» приехала утром, никаких отклонений в здоровье девочки врачи не обнаружили.

— У нее режется первый зуб, мамаша, — устало сообщила врач. — В этом случае может быть не только температура, но и расстройство стула, повышенная нервозность. У вас что — первый ребенок?

Не дождавшись вразумительного ответа от Веры, врач посоветовала побольше с ребенком гулять, поскольку после дождя воздух в лесу особенно целебный. Вера собралась и отправилась выгуливать Ксюшку. Пляж был мокрый, каждый след отпечатывался в песке. Вера шла и разговаривала с девочкой. О том, как испугалась за нее вчера и как нехорошо так пугать тех, кто любит тебя.

У лестницы ее поджидала Татьяна.

— Ну как? Воспаления нет?

Вера покачала головой.

— Зубки лезут.

— Надо же! Так нас всех перепугала, хулиганка!

Татьяна весело погрозила пальцем Ксюхе. Та в ответ пустила слюни.

— А у вас как дела?

— Перелома, слава Богу, нет, но вывих порядочный. Сегодня ездили на рентген.

Вера не успела выразить сочувствие, Татьяна отвлекла ее, показывая в небо. Параплан парил над поляной, а рядом невозмутимо завис орел.

— А вообще-то, Вера, я очень рада за вас. Ну, точнее, за Егора.

Вера открыла было рот, но Татьяна не дала ей возразить:

— Я сразу, как приехала, заметила — он другой.

Глаза другие. Мы ведь пять лет назад, можно сказать, силком его в свой клуб втянули. В глазах — голая тоска, смотреть невозможно. Стал летать, немного ожил.

А сейчас с ним такие перемены…

— Какие же раньше у него были глаза? — полуспросила Вера.

— Отсутствующие. Весь в себе.

— Да, но, наверное, для этого были причины?

— Конечно, причины, — согласилась Татьяна и вдруг попросила:

— Можно я ее подержу?

— Попробуйте. Она у нас дама с норовом, не ко всякому пойдет.

Татьяна осторожно взяла Кеющку. Та нахмурила бровки.

— Какие мы красивые! Какие норовистые! На маму похожа, вижу. А на папу?

— Таня, вы извините… Вы нас не правильно поняли. Это не Егора дочь и не моя.

Татьяна вскинула на собеседницу огорченное лицо.

— Правда? А я-то думала! Ему бы так нужно семью, ребенка…

— Но почему?

— Как почему? Ведь его жена погибла беременная, разве он вам не рассказывал?

Вера замялась.

— Егор всегда обходит эту тему. Ему до сих пор больно об этом говорить.

— Да это и понятно. Он столько лет стережет эту реку, где утонула его жена. Словно она может выплыть, понимаете? Как он с ума не сошел до сих пор?

Они приехали на месяц отдохнуть, а он поселился здесь навечно. Похоронил себя вместе с ней. У них так долго не было детей, они так радовались…

— Так.., тело не нашли? — тихо спросила Вера, зная, что у Егора она об этом не спросит.

— Нет… — Теперь Татьяна уставилась на Веру с подозрением. — Так вы и этого не знаете?

— Теперь знаю.

Она забрала Ксюшку и зашагала вдоль берега в противоположную сторону. В голове пульсировала кровь.

Она все поняла. Горло сжимал спазм. Чужая боль облила ее своей неподдельностью. Преданность — качество, которое она превыше других ценила в людях, бесспорно, принадлежало Егору, этому странному лесному сычу.

• Предыдущая
• 62/74
• Следующая