Женщина-зима - Знаменская Алина - Страница 23

• Предыдущая
• 23/71
• Следующая

– Во-он оно что… – непонятным для Ольги тоном протянул Павел и задержал взгляд на Генрихе. Тот приплясывал на снегу – к вечеру похолодало. – Разобрали? – спросил Павел. Ольге почему-то расхотелось шутить. – А вот и автобус…

Маленький синий автобус с вытянутым черным носом подъехал к остановке.

Павел сел в машину. Поехали.

– Полина Петровна попросила артиста проводить… Его отдел культуры прислал для помощи. А Ольга совсем не изменилась, да? Сегодня пьесу по ролям читали… Я уже отвыкла от театра, боюсь – получится ли у меня?

Ирма тараторила, беспокойно взглядывая на мужа. Но в машине было темно, она не могла разобрать выражения его лица. Он молчал. Молчал он и дома, за ужином. Отвечал только на вопросы матери. Кончив есть, Павел поднялся из-за стола и отправился наверх. Уже на лестнице, словно что-то вспомнив, он обратился к Ирме со словами, от которых у нее все внутри похолодело:

– Приходи скорей, дорогая…

Перемыв посуду, Ирма поднялась наверх, зашла в детскую. Дочка долго капризничала, прежде чем уснуть. Ирма терпеливо баюкала ее, слушая, как за стеной, у Игоря, работает телевизор. Дочка уснула, а Ирма все продолжала сидеть у кроватки и смотреть на ребенка. Она вздрогнула, когда скрипнула дверь и в комнату врезался луч света из коридора. Павел молча подошел и взял ее за руку. Ирма поднялась и покорно двинулась за ним. Молча миновали они узкий освещенный коридор, Павел плечом толкнул дверь в спальню.

В следующую секунду Ирма от сильного толчка в спину влетела в комнату и больно стукнулась о спинку кровати. Не спуская глаз с мужа, Ирма попятилась к стене. Ни один мускул не дрогнул на лице Павла, только в глазах появилось знакомое Ирме выражение. Их словно застилал туман.

– Паша, Паша… – Ирма попыталась пробиться сквозь этот туман. Но Павел подошел и наотмашь ударил ее по лицу. Ирма скрючилась и сползла на пол.

– Значит, артиста теперь захотела? – хрипло спросил он откуда-то сверху. – Ну и как они, городские? Слаще, чем деревенские? Ты для него так нафуфырилась? Это ты для него нацепила?

Ирма не поднимала голову, но догадалась, что Павел имеет в виду бусы, подарок сестры Эрны. Бусы появились давно, некуда было надеть. И сегодня, обрадованная внезапно свалившимся на нее праздником, надела впервые. Павел потянул бусы, Ирма почувствовала, как леска впивается ей в шею.

– Паша, больно, – тихо подала она голос. Но он тут же потянул сильнее, словно пробуя бижутерию на прочность, леска с колючими гранеными бусинами впилась ей в шею.

Ирма попробовала помочь себе руками. Леска разрезала кожу пальцев, с яростным стуком посыпались бусины… На глазах Ирмы выступили слезы. В следующую секунду Павел дернул ее за руку, и она оказалась на середине комнаты. Мельком увидела себя в зеркале шифоньера – красная, почти багровая щека, с правой стороны шеи выступает след пореза.

– Паша, этот артист уехал. Он больше никогда не приедет к нам, успокойся… Ты можешь спросить у кого угодно, я не оставалась с ним. Мы двух слов не сказали, Паша…

Ирма знала, что все бесполезно, но зачем-то говорила, по привычке пытаясь защитить себя непрочной завесой слов. Павел медленно приближался к ней, и она видела, как на белках его глаз выступали знакомые красные жилки.

– Паша, не надо…

Снова удар. Она закрыла лицо руками, но в следующее мгновение почувствовала, как муж дернул на ней блузку – вслед за бусинами посыпались пуговицы, затрещала непрочная материя.

– Сука! – прохрипел он, бросая ее на кровать.

Он рвал на ней одежду. Сквозь тяжелое дыхание она слышала грязные ругательства, произносимые с исступленной яростью. Ирма не плакала и не кричала. Она знала: теперь уже скоро. Насытившись своей свирепой близостью, Павел отвалился от нее и сразу заснул. Она лежала, боясь пошевелиться, прислушиваясь к его дыханию. Иногда в такие минуты ей казалось, что муж умер, и она подолгу приглядывалась к его перевернутой ладони, пока пальцы руки не вздрагивали во сне. Вместе с ними вздрагивала Ирма. Отползала на самый край двуспальной семейной кровати, заворачивалась в свой махровый халат и сухими глазами смотрела в черный кусок неба за окном…

Полина знала в своем селе каждый дом, потому что хоть единожды, но побывала в нем. Больше того, она знала каждое деревце, кустик, ручей и камень. Со многими местами у нее сложились «личные» отношения. Она любила свое село, но не сразу поняла это. Такие вещи узнаются лишь вдали от дома. Так уж устроена любовь к родному краю – иначе как разлукой ее не проверишь. А из дома она уехала слишком рано – сразу после восьмого класса. Когда заявила матери, что после восьмого собирается поступать в медицинское училище, та только рассмеялась в ответ. Мать не заметила, что Полина выросла. Взрослой у них в семье считалась лишь Любава. Старшая сестра к тому времени закончила техникум и вернулась в колхоз бухгалтером. Любава всегда была серьезной, рассудительной. Она словно родилась взрослой. Даже на родительские собрания к сестрам ходила вместо матери. Той вечно было некогда. Мать работала в сельсовете, пропадала там сутками. А отец, сколько Полина себя помнит, пил. Трезвым дети видели его редко, поскольку утром, когда он уходил на работу, они еще спали. А после работы он удивительным образом всегда находил с кем и чего выпить. Мать, в заботах и горестях, не заметила, как повзрослела средняя дочь. Ей казалось блажью желание Полины учиться медицине. Мать никогда не была слишком близка к младшим детям, поэтому и не углядела истока Полининого решения, не поверила, что это всерьез.

– Да ты крови испугаешься! – уверяла мать. – А практика в морге? Мала еще. Сиди дома…

Теперь-то она, пожалуй, поняла свою мать. У Полины и сейчас фигура девчонки, а тогда она была и вовсе не серьезной наружности. Однако внутри торчал стойкий оловянный солдатик. Правда, тогда об этом никто не знал. Полина бегала в клуб на занятия драмкружка, и поэтому мать не преминула поддеть:

– Думала, ты в актрисы запросишься, а ты – вон куда. Небось за компанию с девчонками?

– Нет, одна.

Любава поддержала мать:

– Думаешь, в городе-то сладко?

Конечно, в городе оказалось несладко. Приспособиться к толпе, движению на улицах оказалось целой наукой. Полине поначалу эта наука туго давалась. Жить приходилось на квартире, с хозяйкой. Непросто приспособиться к чужому человеку. Хозяйка оказалась капризной и вредной, первое время здорово придиралась к своей жиличке. Полине случай помог. Как-то к хозяйке дети привезли внука на выходные. Внук этот умудрился засунуть в нос кусочек спички. Полина сумела вынуть его пинцетом и к тому же распознала у ребенка аденоиды. Хозяйка Полину зауважала, стала ходить по квартире на цыпочках и стучаться в дверь. Медицинское училище Полина закончила с отличием, но останавливаться на достигнутом не собиралась. Стойкий оловянный солдатик внутри толкал ее на подвиги. Она знала, что теперь должна сама себя содержать, родители ей помогать не могут. Любаву выдали замуж, отделили. А нужно еще Светочку поднимать…

Полина устроилась нянечкой в больницу и поступила в мединститут, на вечерний. Приходя на дежурство в больницу, застегивая на себе белый халат, она словно оказывалась в другом мире, где была своей, где все ей было близко, понятно. Созвучно душе. Ошиблась мать – не пугал Полину ни вид крови, ни бинты, пропитанные ихтиолкой и йодом, ни все остальные «прелести» медицины. Она ни разу не усомнилась в правильности выбранного пути. А уж лекции в институте! Она впитывала их, как целебный эликсир, как тайну, доступную лишь посвященным. Особенно ей почему-то нравились лекции хирурга Коренева о гнойных ранах. Они врезались в память слово в слово, как записанные на пленку. Эти знания впечатались на всю жизнь. Потом она могла по виду раны, по особым признакам точно определить характер случая и дать прогноз. И чем лечить, тоже знала, и это не всегда были аптечные медикаменты. Можно сказать, что в институте Полина еще больше влюбилась в медицину. Она срослась с ней. А с Николаем познакомилась уже на старшем курсе. Это было трамвайное знакомство, как любил потом называть его он.

• Предыдущая
• 23/71
• Следующая