Загадка миллиардера Брынцалова - Беляева Лилия Ивановна - Страница 50
- Предыдущая
- 50/80
- Следующая
В этой же недостроенной громадине наши голоса гулко отдаются от стен, здесь легко потеряться в обилии будущих комнат и залов.
На последнем, верхнем этаже приятно пахнет деревом и еще борщом. Золотистыми деревянными панелями закрыт потолок и покатые стены. Здесь же за столом обедают рабочие. Горячий, с парком борщ, котлеты горкой. Чувствуется добротная, сытная пища. И лица веселые, довольные.
— Ах, как хорошо у вас тут! Какое красивое дерево! — говорю я.
— Из Италии везли! — бойко и чуть горделиво отвечает один из них.
— А что, у нас в России такого не нашлось?
— Видно, не нашлось, — и беспечально объясняет, — весной все это дерево отдерем и выбросим, надо будет крышу делать.
— Как так?!
— А так…
Между тем Александр стоит с голландцами у окна и через переводчицу объясняет им:
— Владимир Алексеевич называет этот дом Наташиным… Он хочет, чтобы здесь ей было хорошо, удобно, уютно. Вон там, вдали, видите, пруд? Он хочет, чтобы дом стоял не в окружении маленьких частных строений, как сейчас, а в парке, в саду. Поэтому он собирается скупить все дома, что стоят вокруг, очистить, так сказать, дорогу к пруду. Чтобы этот дом занимал не восемь-десять соток, а много места. В пруд собирается рыбу запустить, а предварительно его очистить. Чтобы жить и радоваться жизни.
— А куда денутся люди из домов, которые вон там и вон там? Куда они выселятся? — интересуются голландцы.
— Владимир Алексеевич это продумал, — отвечает Александр. — У него была возможность либо надавит на местных чиновников, которые бы сами выселили это население, или поступить как настоящий капиталист-социалист. Он выбрал второй путь, предложил людям, которые живут поблизости от этого его нового дома, — новые коттеджи, двухэтажные, со всеми удобствами здесь же, в Салтыковке. Вон в то окно видны дома, которые он построил уже и где живут. И электричество провел, и заасфальтировал дорогу… Все за свой счет.
В окно действительно видны новенькие кирпичные дома. Впрочем, я видела их по телевизору. Репортеры просили новоселов сказать что-нибудь о том, как им нравится новое жилье, и те об этом говорили, кто более складно, а кто и не очень.
— Александр, а все переселенцы славят Владимира Алексеевича? Все довольны? — интересуюсь. Потому что это и впрямь интересно — явились внезапные, посторонние люди и в угоду своему капиталистическому капризу сломали пусть старенькое, но родное, родовое, привычное жилище… Это же, крути не крути, а сюжет, близкий к знаменитой распутинской «Матере»…
— Знаешь, — отзывается Александр, — чем больше он, Брынцалов, тут делает, тем меньше довольства. Вообрази — голосовали за Зюганова!
— Эти самые осчастливленные?
— Ну! Дарит дом, говорит: «Вот тебе дом. За кого будешь голосовать?» Тот говорит: «За коммунистов». «Почему?» Отвечает: «Потому». Кстати, здесь, в Салтыковке, Владимир Алексеевич построил для своих родственников, для друзей семь хороших домов. Повторю: это человек общинный. Он хочет, чтобы было хорошо не только ему, но всем близким, всем тем, кто всегда был с ним вместе, помогал, сочувствовал. Он помнит добро.
Далее Александр повел голландцев демонстрировать широкую, в будущем явно парадную лестницу и сообщил как бы между прочим:
— Вообще стоимость этого дома восемнадцать миллионов долларов. Коробку делали югославы, те самые, которые строили цеха на «Ферейне». Очень хорошие строители. А вот по этой лестнице будет нестись водопад…
— Как так?!
— Не настоящий, голографический. Вообрази — гости поднимаются по ступенькам в кипении водопадных струй… А вон там будет бассейн… А вон там спортивный зал… А вон там…
Рабочие, я заметила, чуть усмешливо наблюдали на нами и прислушивались к словам пресс-секретаря.
— Ну как вам все это? Работа на миллиардера и его жену? — не утерпела, спросила.
— А чего? — ответил уклончиво один из них, пожав плечами. — наше дело маленькое…
И вот тут хочешь не хочешь, но задумалась невольно не только о происходящем вширь и вглубь процессе созидания замков-дворцов для отдельно взятых новоиспеченных миллиардерш, но и о формовке всякого рода слуг для них, лакеев, рабочих, коим предписано исполнять все их миллионерско-миллиардерские пожелания. И сколь недолго вращалась я, так сказать, в этой «высшей сфере», а не могла не заметить, трудно, ох как трудно перековываться недавнему советскому человеку в услужителя барской воли. Тем более что все эти люди где-то про себя уж непременно держат колючее, язвительное, с молоком матери всосанное — «гляди на них, из грязи да в князи». Юморок в глазах на вопрос о «хозяевах» я замечала не только у строительных рабочих дворца-замка с намеченным голографическим водопадом, но и в глазах другой обслуги. И вывела, вероятно к огорчению миллионеров-миллиардеров, что нет как нет к ним почитания у набранных там-сям лакеев-швейцаров и тому подобного.
Вообще, это весьма непростое занятие для «новых русских» — создать класс такой обслуги, чтоб она не только расторопно исполняла всякого рода поручения, но и при этом не насмешничала про себя, несмотря на свои самые хорошие заработки, над добычливыми, хваткими хозяевами, разбогатевшими в рекордно короткие сроки.
Хочешь не хочешь, а такие «лакеи» все одно соглядатаи в доме, все равно в той или иной степени твои, пусть пассивные, но недоброжелатели. Уж по одному тому, что ты су мел ухватить больше, чем не только тысячи других, но миллионы. В русском народе все гуляет известная пословица: «От трудов праведных не наживешь палат каменных». Не выбьешь, нет, да в один удар…
Забуду на время пр Брынцалова. Полистаю классиков. И лишний раз убеждаюсь: «новые русские» — это плоть от плоти старые, еще с тех, дореволюционных времен. Ну разве что в другие пиджаки-брюки одетые и жаргончик чуть посовременней. Но вот как приметлив «человек из ресторана» из одноименного рассказа Ивана Шмелева, вот как этот рядовой официант описывает «гостей»: «Вот поди ж ты что значит капитал! Прямо даже непонятно. Мальчишкой служил у паркетчика, а теперь в такой моде, что удивление. Домов поставил прямо на страх всем. И ничего не боится. Ставит и ставит по семь да по восемь этажей. Так его господин Глотанов и называет — Домострой! А настоящая фамилия — Семин, Михайла Лукич! Выстроит этажей в семь на сто квартир и сейчас же заложит по знакомству с хорошей пользой. Потом опять выстроит и опять заложит. Таким манером домов шесть воздвиг. И совсем необразованный, а вострый. И насмешил же он меня!
По случаю какого торжества — неизвестно, а привез с собой в ресторан супругу. И в первый раз привез, а сам три года ездит. Как вошла и как увидала все наше великолепие, даже испугалась. Сидит в огромной шляпе, выпучив глаза, как ворона. А я им служил и слышу, она говорит:
— Чтой-то как мне не ндравится на людях есть… Чисто в театре…
А он ей резко:
— Дура! Сиди важней… Тут только капиталисты, а не шваль…
— Она ежится, а он ей:
— Сиди важнее! Дура!
А она свое:
— Ни в жисть больше не поеду! Все смотрят…
А он ей — дурой! Умора!..»
И далее, с той же острой наблюдательностью услужающего, незамечаемого, презираемого: «Сто двадцать пять рублей бутылка! За такие деньги я два месяца мог бы просуществовать с семейством! Духов два флакона дорогих, по семи рублей, сожгли на жаровне для хорошего воздуха. Атмосфера тонкая, даже голова слабнет и ко сну клонит. Чеканное серебро вытащили из почетного шкафа и хрусталь необыкновенный, и сербский фарфор. Одна тарелочка для десерта по двенадцать рублей! Из атласных ящиков вынимали, что бывает не часто. Вот какой ужин для оркестра! Это надо видеть! И такой стол вышел — так это ослепление. Даже когда Кавальери была — не было!
Зернистая икра стояла в пяти ведерках-вазонах на четыре фунта. Мозгов горячих из костей для тартинок — самое нежное блюдо для дам! У нас одна такая тартинка рубль шесть гривен! Французский белянжевин — груша по пять целковых штучка…»
И годы, годы так-то в беготне с подносами, в созерцании чужих роскошеств-излишеств со считанными денежками в собственном кармане… И что же? Это и ест путь к смирению, к покорности? На нет и нет: «И всю-то жизнь в ушах польки и вальсы, и звон стекла и посуды, и стук ножичков. И пальцы, которыми подзывают… А ведь хочется вздохнуть свободно и чтобы душа развернулась и глотнуть воздуху хочется во всю ширь, потому что в груди першит и в носу от чада и гари и закусочных и винных запахов… Очень неприятно».
- Предыдущая
- 50/80
- Следующая
