Загадка миллиардера Брынцалова - Беляева Лилия Ивановна - Страница 58

• Предыдущая
• 58/80
• Следующая

— Были ли у вас в детстве свои обиды? Горькие какие-то? Только за отца, за мать?

— Горьких обид никогда не было. Какие были обиды! Побьют, и все. Это чепуха… Из школы выгнали — тоже чепуха. Меня в восьмом классе выперли из школы.

— За что?

— А за «двойку» по поведению.

— Что вы там такого сделали-то?

— Да колотил всех пацанов… Ну, как колотил — иногда, конечно, так поступал. Можно было по-другому совершенно. У меня, в общем-то, была обида на всех с детства — в пионеры не приняли, в октябрята не приняли, в комсомол не приняли, потому что отец репрессированный, а мать… Не принимали — и все.

— Это просто так все там говорилось, открытым текстом?

— Потихоньку, не открытым текстом…

— То есть вы были как бы враги народа? Вы и ваши родители? Как это пережили?

— Да никак не пережил — колотил пионеров, комсомольцев… (Смеется.)

— Детские обиды незабываемы. От них многое идет, верно?

— Я человек необидчивый. На обидчивых воду возят. От всего есть лекарство, это чепуха. Значит — в детстве… Нормальное детство, счастливое детство, самые несчастные минуты наступили, когда мать умерла. Мне двадцать лет было — мать умерла. Кровоизлияние в мозг — и все. В хибаре жили в этой сраной, она все время ходила, просила квартиру, мечтала в квартире пожить, а прожила всю жизнь в хибаре, в такой хибаре — пол, мазанный говнецом, коровьим пометом, она мешала и мазала, ткала дорожки, старалась порядок навести… женщина все время мечтала о своем гнездышке, что она увидит детей ухоженных, хороших, а мы горбатые были, и до сих пор горбатые: потолки низкие, подпертые столбами. Ну, можно было дом построит, конечно. Но отец — без ноги… Как? Квартиру обещали, водили за нос.

— И вы не в обиде? Не останавливаетесь на всех этих «мелочах»?

— Дело в том, что наше государство можно было ругать. Но здесь две стороны есть. Я все же учился. Ну, в пионеры не приняли, ладно, но образование-то получил! Выгнали из школы — я пошел в школу рабочей молодежи. Все равно закончил десятилетку!

— Вас в восьмом классе выгнали из школы?

— Да. Выгнали, и я пошел в школу рабочей молодежи. Но выгнали не по инициативе учителей, а по инициативе родителей. Родители все заявления писали, что я терроризирую всех. Кого всех? Слабаки, мудаки всякие, доносчики, — знаешь, есть такие. А я несправедливость не любил, колотил, понимаешь.

— Ну не просто так, а за что-то?

— Засранцы! Курят, воруют! А я не воровал, я был справедливым человеком. Я всегда старался быть справедливым. Гниды! И сейчас некоторые так же гнидами и остались. Как родились. Курили, доносили, понимаешь. Пойдут, камни бросают в окна учителям. Я их все время старался себе подчинить, не знаю почему, неосознанно. Я же тогда не понимал, что прежде нужно стать руководителем, взять их в руки. Неосознанно хотелось, чтобы у них все в порядке было. Второе — из-за девчонок иногда дрался… Так, перед девчонками… Сейчас я понимаю — драться нельзя, надо словами доказывать, а слов как-то… Чего им словами доказывать, если я им по шее врежу — и все будет нормально. Потом я стал заниматься боксом, спортом, развитой был, физически сильно развит, на пасеке ульи таскал, на велосипеде мед возил, фляги меда по 50 килограммов, они же шкеты были, слабее меня намного. Я много книг читал. Директор школы мне все время книги по списку подсовывал — Эптона Синклера, Теодора Драйзера, Льва Толстого, Достоевского, Куприна, Пушкина, и пошел, и пошел, и всех, всех — и Карамзина, и Грибоедова… Вот Ленина не давал мне читать, и Карла Маркса не давал, а нормальную литературу, мировую, современную…

— Как же вы обошлись потом — ведь надо было сдавать в институте Карла Маркса, и Энгельса, и Ленина?

— Да я автоматически в институте получал оценки по философии» там учительница была, нерусская, хитрая, она нам в систему ввела: если выступаешь на семинарах, получаешь зачет, то автоматически экзамен сдаешь по философии. Поэтому мы все это дело изучили элементарно.

— Ест у вас любимые поэты?

— Пушкина, Есенина люблю. Лермонтова. Наслаждаюсь, когда читаю: «Ночевала тучка золотая…» Или: «Я помню чудное мгновенье…» Омара Хайяма любые люблю… Я люблю стихи. И сам писал. Отец тоже много писал.

— И ничего не осталось?

— Да где-то валяются.

— А может, найдете?

— Да ну, это все белиберда. Я хоть отца люблю и уважаю, но все, что он писал, — это белиберда… Он наивным человеком был и умер таким. Все наивные люди были в то время. Они верили в чудо, что произойдет оно…

Вот такай вышел наш первый разговор.

— Все. Извините. Работа.

Впрочем, не уверена, что он извинился. Скорее всего, мне хочется его как-то охорошить. Чтоб он нравился читателю. Потому что женщины наши российские способны прощать и прощать, жалеть и жалеть, даже задним числом — такая у них природа, так этой природой завещано — мужик, и самый могутный, то и дело опирается на слабую женщину в трудную, смутную минуту, на ее ум-разум и целительное сострадание. Что ни говори… Россия сильна женской сердобольностью. Очень часто просто дурацкой, лишней иррациональной. Вот и тащит, вот и волочет, к примеру, самоотверженная дурочка на своих плечах какого-то замусоленного пьянчужку, вот и убеждает себя из года в год: «Ну как же брошу-то, он без меня совсем пропадет…»

Догадался ли Великий и Могучий господин миллиардер, что я его жалею, я, у которой не то что, а и…

Может, и догадался. А может, и нет. Но позже он вдруг, ни с того ни с сего, скажет, глянув глаз в глаз:

— А ты не алчная!

И кто-то подумает, что это похвальное замечание. Но я так не подумаю. Потому что кто его знает… Ведь именно алчному охота все-все иметь, и он ради этого и разворачивается вовсю, и сил не жалеет, и заставляет гудеть-греметь всякие заводы-фабрики… Ну да не стану чересчур развивать эту тему. Не о том у нас речь…

В «мерседесе» я катила на свою Преображенку! В «мерседесе», чтоб вам всем было завидно! И от хорошего настроения, потому что как бы и что бы, а наладила контакт с В.А. Брынцаловым, спросила водителя весело:

— А не опасное ли это дело нынче — на такой дорогой машине ехать? Стреляют ведь…

Молодой человек, как потом оказалось, с высшим образованием, улыбнулся, отвернул полу пиджака и утешил:

— Ответим в случае чего! «Макаров»!

Матерь Божия! Под мышкой у водителя подремывал до срока настоящий пистолет, черный как ворон.

Вот как я необыкновенно и замечательно ехала в тот день до дома!

… Приняла душ, поела, прочла в старой газете времен борьбы на президентство:

«Обывателю с неокрепшей психикой, с трудом привыкающему к нравам „новых русских“, будет трудно смириться с появлением на политическом Олимпе Владимира Брынцалова, в сравнении с которым большинство обладателей бритых затылков и навороченных джипов — ничтожные козявки. Да и что такое несколько сот тысяч „баксов“ какого-нибудь нувориша — и два миллиарда долларов (в такую сумму оценивается его состояние) Брынцалова?…

… Мы сидим в кабинете хозяина на «Ферейне». Стол уставлен какими-то золотыми безделушками. На стене за креслом — огромный портрет супруги кисти Шилова, в приемной — полотно Айвазовского («Здесь все настоящее», — с легкой обидой отвечает помощник), в холле журчит водопад, а на газоне за окном уже алеют тюльпаны. Очень хочется спросить про ботинки, впрочем, и так видно, что на ногах миллиардера ставшие уже знаменитыми туфли из крокодиловой кожи с золотыми фенечками. Брынцалов предпочитает именно эту обувку. В одежде он более консервативен — довольствуется костюмами от Nina Ricci. Зато время сверяет по золотым с бриллиантами часам «Вашерон и Константин». По утверждению «Шпигеля», часики обошлись владельцу в миллион двести тысяч долларов».

… «Батюшки! — думаю в обиде или зависти к чужой дотошности. — Сколько я чего не заметила! Мне, дурехе, тот мальчик послевоенный, которого даже в октябрята не приняли по идеологическим соображениям, разум затмил и глаза затуманил! А надо было…»

• Предыдущая
• 58/80
• Следующая