Последний год - Зуев-Ордынец Михаил Ефимович - Страница 33

• Предыдущая
• 33/71
• Следующая

— Спаслись от костра? — заинтересованно спросил Андрей. — У вас оружие с собой бывает?

— Монахам по сану оружие не положено, — ответил строго Нарцисс.

— Он при нужде своих овечек крестом по башке лупит! — засмеялся Македон Иванович, указывая на медный наперсный крест монаха. — Взгляните-ка, что твой головолоы индианский или кузнечная кувалда. Были такие дела, отче благий?

— Ох, были! — опустил виновато глаза отец Нарцисс. — Не по-христиански поступал, каюсь!

— Коли начал каяться, отец, кайся до конца. Про пятьдесят седьмой год расскажи и про печку вот эту расскажи. Она тебя спасла. Не хуже камнеметного фугаса дунула! А то содрали бы твои овечки поповскую твою гриву на скальп!

— Не осуждаю, — коротко ответил монах. — Ибо нищие духом, светом христовым не просветленные.

— Ты их здорово тогда просветил! — подмигнул ему капитан. — Штуцером не хуже кропила орудовал. Тебе, отче, не в попах, в егерском полку служить!

— Не вспоминай, Македон, не вспоминай! — испуганно замахал руками Нарцисс. — Грех неотмолимый монаху из ружья пулять… Вы вот про иннуицкий костер интересовались, — повернулся он к Андрею. — Разве я штуцером от смерти огнеопальной тогда спасся? Балалаечкой спасся!

— Как это балалаечкой? — удивился Андрей.

— Талант я имею играть на ней, — поднялся отец Нарцисс и снял со стены балалайку. — А язычники шибко любят эту музыку. Обо всем забудут, завораживает их балалайка. Весь день горела моя пещь огненная, весь день я на балалайке играл. А ночью сбежал, яко апостол Павел из Рима языческого!

— Ой, боже ты мой! — захохотал снова Македон Иванович. — Апостол с балалайкой!

Монаха не обидел смех капитана. Он не слышал уже, что говорилось рядом, он тихо бренчал на балалайке. И по глазам его, отсутствующим и задумавшимся, можно было понять, что он вспоминает что-то, может быть, перебирает в памяти дни тяжелой своей жизни, как перебирали сейчас его пальцы струны балалайки.

В бренчание балалайки вплелся вдруг новый звук. Нарцисс, не переставая играть, поднял голову, вслушиваясь. За кожаной занавесью запел Громовая Стрела, запел очень тихо, видимо, не открывая рта. Индеец пытался вторить балалайке, и в бедном однообразном его напеве, как и в бренчании струн, не было ни одного радостного звука

— Кто такие? Из каких? — услышал Андрей шепот монаха, поглядел на него и удивился. Светлая, детская улыбка удивительно преобразила непроницаемо-сумрачное лицо Нарцисса, сделало его добрым и жалеющим.

— Со мной пришли. Ттынехи, с Юкона, — тоже шепотом ответил Андрей.

— Наслышан о них. Суровый, сильный народ! Мечтание имел и до них добежать, свет веры христовой им принести.

Громовая Стрела, услышав шепот, оборвал песню. Монах подождал, не запоет ли снова индеец, и недождавшись, сказал со щемящей скорбью:

— Пропадет теперь индиан. Пропадет! Беспременно пропадет этот самый идиан! Сожрал американ своих индианов и этих сожрет!

Он потрогал струны балалайки и сказал скорбно:

— Надумал я было уйти на Преподобную гору. Я так гору святого Ильи называю. Думал, построю там келью, и будем мы вдвоем, я да балалаечка, хвалу господу воспевать. Ибо не вместих аз злодеяний грядущих! Но заглянул я в душу свою и восчувствовал: не могу! Не могу оставить овечек моих возлюбленных, не могу бросить их в пасть льву рыкающему!

Монах опустил низко голову, скрыв отчаяние и скорбь своих глаз. Македон Иванович ласково и сочувственно тронул его за плечо. Отец Нарцисс поднялся и прошептал:

— Молиться пойду. Помолюсь за них, несчастных…

Он снял из угла икону, перенес ее в кладовку, зажег перед ней лампадку с чистым тюленьим жиром, и вскоре послышалось оттуда тяжкое бухание монахова лба в пол.

— Помилуй мя, господи, яко смятешеся кости моя и душа моя смятеся!.. Мнози восстают на мя, но ты, боже, заступник мой!

Пламенно молился отец Нарцисс за своих чад, предвидя их трагическую участь. Исступленно вымаливал он у бога счастье и спокойствие соплеменникам своим, пасынкам жизни и судьбы. Из кладовки доносился то молитвенный шепот, то страстный, молящий вскрик детского дисканта, и тогда казалось, что там жалуется и умоляет плачущий ребенок.

— Воспарил в горняя наш отец Нарцисс! Молиться он лют, — тихо, но восхищенно сказал капитан, затем подошел к дверям кладовки и стеснительно покашлял: — Прости, отец Нарцисс, что мешаю твоей молитве. Просьбишка к тебе есть. Отслужи, будь добр, завтра утром молебен о здравии моих зверобоев. Второй месяц байдары в море, а вестей нет. Далеконько, правда, они ушли, на Тукушку.

— Пошто на Тукушку? — поднимаясь с колен, хозяйственно спросил монах. — Твои ведь на анатальских лежбищах промышляют.

— Опять в этом году ушел зверь с Анатала на Тукушку. Вот какая история!

— А ты, вижу, и не знаешь, почему он ушел. А я вот знаю! Анатальский водяной бес, дедушка с зеленой бородой, в карты проиграл своих котиков тукушкинскому водяному. Тот и угнал к себе на Тукушку ваших зверей. Ладно, отслужу завтра молебен. И сейчас за твоих зверобоев помолюсь. Уйди, не мешай!

Македон Иванович на цыпочках отошел от двери кладовки.

Сквозь сон Андрей услышал, как хлопнула входная дверь. А глаза он открыл от капитанского крика:

— Андрей Федорович, ангелуша, вы послушайте, что случилось! Не успел отец Нарцисс молебен отпеть, а зверобои мои, глядь, в бухту входят! Вот она, молитва-то! Можем мы теперь в Ново-Архангельск отправляться по нашему уговорному делу. Теперь у меня руки развязаны!

Македон Иванович сел на лавку рядом с одевающимся Андреем и сказал горестно:

— А знаете, какую весть зверобои принесли? Встретили они в море ново-архангельскую байдару-почтовуху, и почтари рассказали им, что в город пришли три американских военных корабля. Чуете? Вот он, конец-то!

Андрей нахмурил брови, но ничего не сказал, продолжая торопливо одеваться.

— Зверобои наши решили, не мешкая, в Ново-Архангельск морем идти, — продолжал капитан. — Хотят своими глазами посмотреть на наше позорище. Вот и попутчики нам. Идите индианов торопите, а я к байдарам побегу.

Индейцы, когда Андрей заглянул к ним за занавеску, уже уложили свои мешки. Видимо, их встревожил громкий, возбужденный голос капитана.

— Громовая Стрела, мы едем в Ситку покупать оружие для твоего народа, — сказал Андрей молодому вождю.

— Уг. Хорошо говоришь, — медленно наклонил голову индеец и спокойно, без угрозы добавил: — Я хотел ночью зарезать тебя. Поп мешал, всю ночь со своим богом говорил.

— Что, что? — попятился Андрей. Он растерялся, как было уже не раз, от неожиданных слов и поступков этого непонятного человека. — Ты хотел зарезать меня ночью?

— Уг. Так надо. В Ситку за ружьями день не идем, два дня не идем. Значит, ты предатель.

Андрей еще секунду смотрел оторопело на индейца и захохотал:

— Ох, чадушки возлюбленные! С вами дело иметь, что медведя за хвост держать!..

Андрей и индейцы вышли из редута. За палисадом сразу открылся залив Якутат, пустынный и темный. С просторов его тянул на берег слабый утренний бриз. Легкий прибой шипел, растекаясь по гальке, и покачивал большие алеутские лодки байдары. Деревянные или из китового уса остовы их обтягиваются лахтаком, тюленьей кожей, со всех сторон, даже и сверху. Гребцы сидят в люках — круглых прорезях с подзорами, то есть кожаной оторочкой. Подзор затягивается вокруг пояса гребца, и байдара становится водонепроницаемой, даже если перевернется.

Байдарщики-зверобои, русские и алеуты, закусывали и выпивали перед тяжелым морским походом. Столом им служил лежавший на берегу огромный китовый череп. И хотя стакан с крепкой ерошкой не в первый раз обходил диковинный стол, буро-красные, настеганные морскими ветрами лица байдарщиков были хмуры и задумчивы.

Македон Иванович и отец Нарцисс стояли на редутной пристани около байдар. Прислушавшись к их разговору, Андрей улыбнулся. Монах обещал побыть на редуте до возвращения капитана из города, и Македон Иванович сдавал ему свое хозяйство.

• Предыдущая
• 33/71
• Следующая