Ночи Калигулы. Восхождение к власти - Звонок-Сантандер Ирина - Страница 10

• Предыдущая
• 10/79
• Следующая

Оставшись один, Тиберий нервно повёл плечами и бросился на ложе. Щемящее чувство опустошённости и одиночества сдавливало сердце. Если бы подданные знали, каким тяжким бременем является власть, они никогда бы не завидовали повелителю.

«Этой ночью мне необходима женщина, — подумал Тиберий — Мягкое покорное существо, чья близость поможет забыться…»

Кутаясь в широкую мантию, Тиберий выскользнул из опочивальни. Два преторианца, охраняющие вход, собирались последовать за императором, положив сильные ладони на рукояти мечей. Но Тиберий досадливо махнул рукой, и они замерли, уставившись застывшим немигающим взглядом в стену напротив.

Тиберий, шаркая сандалиями, шёл по пустынным переходам дворца. Было тихо. Лишь изредка потрескивали масляные светильники и едва слышно завывал ветер за стенами дворца.

Удлинённая угловатая тень мелькнула на повороте. Тиберий ускорил шаг, свернул за угол и увидел босоногого мальчика-подростка, несущего на голове огромное серебрянное блюдо с виноградом.

— Подойди сюда, — негромко окликнул мальчика цезарь.

Мальчик вздрогнул и обернулся. Он узнал императора и поспешно подошёл к нему, семеня босыми ногами. Ему было лет тринадцать-четырнадцать. Чёрные бархатные глаза подростка смотрели затравленно и пугливо. Тиберий улыбнулся и погладил мальчика по смоляным кудрям.

— Как твоё имя? — спросил император.

— Ипполит, — едва слышно шепнул подросток.

— Ты грек? — полюбопытствовал Тиберий, уловив знакомый акцент. — Откуда ты?

— С острова Родос, — ответил мальчик, неловко переминаясь с ноги на ногу.

— Не бойся меня, — добродушно рассмеялся император. Рука его уже покинула кудри мальчика и теперь поглаживала смуглую нежную щеку Ипполита. — Родос!.. Я прожил там много лет, и люблю родосцев. Кому несёшь виноград?

— Твоему племяннику Клавдию, о цезарь! Позволь мне удалиться, — мальчик просительно приложил руку к груди. — Мой господин, наверное, уже заждался…

— Клавдий может подождать, — оборвал его Тиберий. — Идём со мной, в опочивальню… — голос императора дрогнул и глаза неопределённо заблестели.

Юный Ипполит испуганно замотал головой.

— Идём же, дурачок! — властно зашептал Тиберий, засовывая руку за вырез простой шерстяной туники мальчика и лихорадочно ощупывая худощавый полудетский торс. — Разве не знаешь, какое наказание ждёт того, кто прогневит цезаря? Забудь о глупом Клавдии! Этот сладкий виноград ты скушаешь сам, в моей опочивальне. И выпьешь чашу фалернского вина! А потом я подарю тебе маленькую белую лошадку… Ну же, идём…

И, обняв за плечи до смерти испуганного подростка, Тиберий настойчиво увлёк его в темноту.

«Мальчик, девочка… Какая, в конце концов, разница?! — взволнованно дыша, думал Тиберий. — Главное, чувствовать рядом тепло человеческого тела».

Поутру Невий Серторий Макрон, трибун второй преторианской когорты, вступил в императорскую опочивальню. Тиберий сидел на краю ложа, свесив тощие ноги. Смуглая темноволосая рабыня почтительно склонилась над ступнями цезаря, обрезая отросшие ногти. Тиберий блаженно жмурился и жевал персик. Увидев Макрона, император воскликнул:

— Вели объявить волю цезаря! Пусть каждый римский гражданин или вольноотпущенник, который имеет на попечении, но не может достойно содержать мальчика или девочку в возрасте от двенадцати до пятнадцати лет, отошлёт сего ребёнка на императорскую виллу в Капри! Ибо цезарь Тиберий столь добр и великодушен, что обязуется дать достойное воспитание отрокам обоих полов! И пусть Рим славит мою доброту!

Кланяясь императору, Макрон заметил в углу опочивальни тоненькую скорчившуюся фигурку. Темноглазый Ипполит сидел на полу, обхватив руками тощие коленки и судорожно всхлипывая. Макрон понял, но не посмел возмутиться. «Мне ли осуждать императора? За свои проступки он ответит перед богами. Мой же долг — исполнить священную волю цезаря!»

Наверное, случившееся минувшей ночью смягчило Тиберия, настроило его благодушно. Так или иначе, цезарь уже не говорил о немедленной ссылке Агриппины. Наоборот, он заботливо справлялся о её здоровье и даже послал к ней любимого лекаря, грека Харикла.

Наступили календы января — месяца, получившего название в честь двуликого бога Януса, которому открыто прошлое и будущее. Тиберий давал пир в Палатинском дворце. Самые высокородные патриции, самые богатые всадники и самые знатные матроны Рима удостоились приглашения. И среди них — Агриппина, вдова Германика.

Двенадцать длинных низких столов занимали пиршественный зал. Вокруг каждого стола — три ложа, покрытые узорчатыми восточными тканями и персидскими подушками. Обеденные ложа были столь огромны, что на них могли одновременно возлежать три человека. Столы ломились под серебрянными блюдами с заморскими фруктами, медовым печеньем, велабрским сыром и копчёными колбасками.

Стол на помосте, наиболее роскошно уставленный, предназначался императору. Чернокожие рабы стояли у колонн по обе стороны стола, держа в руках опахала из павлиньих перьев. Тиберий возлежал на среднем из трех лож, опершись левой рукой на подушку и подозрительно осматривая гостей, приветствующих его.

— Славься, великий цезарь! — почтительно приветствовали Тиберия приглашённые. И Тиберий, стараясь выдавить из себя благосклонную улыбку, указывал распорядителю, куда посадить того или иного гостя.

По залу в сопровождении раба прошествовал Луций Элий Сеян.

— Приветствую тебя, о цезарь! — буркнул он, остановившись перед Тиберием.

— И тебе привет, благородный Сеян! — ответил император, улыбнувшись половиной тонкогубого рта. И, не понижая голоса, обратился к распорядителю: — Посади сенатора вон в тот угол, на нижнее ложе. Подашь ему куриное крылышко в чесночном соусе и парочку сардин! — и злорадно шепнул, когда Сеян уже отвернулся: — Пусть радуется, что я велел подать ему не дохлую ворону!

Распорядитель, раболепно кланяясь, увлёк остолбеневшего Сеяна на указанное Тиберием место. Сеян, неуклюже пробираясь между пирующими и рабами, разносящими блюда, мысленно выругался. Стол, указанный ему, располагался за широкой дорийской колонной. Туда Тиберий сажал тех, кто был у него в немилости.

«Император мстит мне за то, что я защищал интересы сыновей Германика!» — горько подумал Сеян, снимая сандалии и устраиваясь на ложе. А Тиберий в довершение позора громко закричал, перекрывая шум в зале:

— Не там! Ниже, ниже!!

Сеян, тяжело вздохнув, переполз на край трехместного ложа. Гости многозначительно переглянулись. Некоторые патриции не смогли или не захотели скрыть насмешливую улыбку. Место, указанное императором Сеяну, считалось наименнее почётным — чтобы не сказать: наиболее позорным.

Горечь в душе сенатора возросла, когда перед ним поставили блюдо, указанное императором: крылышко тощей курицы с чесноком и две мелкие рыбёшки. Пища простолюдинов! Сеян вытянул шею и огляделся по сторонам. Вот патриций Марк Лициний довольно уплетает фазанью ножку, а жена его упивается ароматным паштетом из печёнки фламинго. Далее — юный, но уже известный непотребствами Гней Домиций Агенобарб давится рагу из павлинов с имбирём. Он совершенно перепачкал жиром роскошную тогу, и раб ежеминутно вытирает салфеткой его довольную морду! А умнейший из сенаторов Луций Элий Сеян должен довольствоваться обыкновенной курицей да ещё и плебейским чесноком! О боги, где справедливость?!

Два всадника устроились рядом с Сеяном. «Эти, должно быть, тоже в немилости у цезаря! — подумал Сеян, приветствуя их кивком. — Иначе он не посадил бы их за самый дальний стол». Но увы! К великой досаде Сеяна на блюдах новоявленных соседей лежали перепёлки с трюфелями. Оба всадника заметили разочарованное лицо Сеяна и бесцеремонно осмотрели его скудное угощение.

— Ты любишь чеснок, благородный Сеян? — насмешливо спросил один из них, преувеличенно принюхиваясь к сенатору.

• Предыдущая
• 10/79
• Следующая