Ночи Калигулы. Восхождение к власти - Звонок-Сантандер Ирина - Страница 54
- Предыдущая
- 54/79
- Следующая
— На рассвете отнесёшь это послание в дом бывшего консула Домиция и вручишь моей сестре, Юлии Агриппине, — вместе с табличками Друзилла всунула в руку рабу серебрянный сестерций.
— Как прикажешь, домина, — радостно улыбнулся он.
В десятый день до ноябрьских календ Юлия Друзилла проснулась рано. Широкое ложе казалось пустым и просторным в отсутствие Кассия. Она широко раскинула руки и ноги, довольно потягиваясь. Бронзовая лошадь на изголовье уже не удивляла Друзиллу и казалась ей глупой и смешной, как все старомодные, утратившие блеск новизны вещи. «Эта лошадь скалит зубы, как Кассий в любовном экстазе!» — с иронией подумала она и развеселилась.
Услышав шум в опочивальне госпожи, вошла рабыня Гета, которая с детства прислуживала Друзилле. Рослая белокурая Гета знала тайны госпожи. И потому Друзилла щедро дарила германке поношенные шёлковые туники и недорогие украшения. А Гета преданно молчала, надеясь обрести когда-нибудь желанную свободу и вернуться в северные леса, которые шестнадцать лет назад она покинула пленницей победоносных римских легионов.
Гета принесла горшочек с тёплым, ещё дымящимся ослиным молоком. Поставила его на треногий столик, рядом с зеркалом. Рабыня умело добавляла в молоко мази и притирания, аравийский ладан и засушенные розовые лепестки.
Друзилла присела на табурет и посмотрелась в серебрянное, отполированное до блеска зеркало.
— Сегодня у меня будут гости, — заявила она, пристально разглядывая веснушки на тонком носике. — Сестра, брат с женой и… — она слегка запнулась и тут же продолжила: — И один дальний родственник.
— Да, домина, — отозвалась рабыня, осторожно накладывая на лицо Друзиллы жидкую молочную смесь.
— За обедом пусть рабы поставят кушанья на стол и сразу же удалятся, — невнятно продолжала Друзилла, из-за маски почти не двигая губами. — Только ты одна останешься прислуживать.
— Как прикажешь, домина, — Гета, склонившись, смазала оливковым маслом узкие ступни Друзиллы и надела ей на ноги высокие голубые сандалии из мягкой кожи.
Выждав положенное время, рабыня отёрла лицо госпожи и поднесла зеркало. Друзилла вгляделась в своё отражение и осталась довольна. Мягкая шелковистая кожа стала ещё мягче и шелковистее. Коричневатые веснушки побледнели и сделались почти незаметными. Закрыв глаза, Друзилла отдалась умелым рукам рабыни. А когда снова посмотрела в зеркало — встретилась взглядом с красавицей. Гета тонко подвела сурьмой зеленые глаза, придав им особый глубокий блеск; наложила на скулы розовые румяна; старательно расчесала щёткой и уложила в локоны рыжие волосы.
Друзилла облачилась в серо-голубую, блестящую, как перламутр, тунику. Поверх туники накинула прозрачную шёлковую столу, бледно-серую с голубым отливом, густо затканную золотыми звёздочками. В этом наряде, казалось, будто она только что сошла с облака.
Друзилла вышла в атриум, прихватив с собою список стихов Катулла. Сев на скамье и приняв изысканную позу, она приготовилась к встрече гостей.
Пассиен Крисп прибыл первым. Он церемонно поприветствовал хозяйку и присел рядом с ней, на другой край скамьи. Разговор не вязался. Учтивый Крисп неловко улыбался и украдкой оглядывался по сторонам. Друзилла тоже не знала, что сказать. Пассиен Крисп славился, как хороший оратор. Он принимал участие в судах и даже выступал на собраниях в сенатской курии. Рим знал о его огромном богатстве и не меньшем честолюбии, скрывавшемся под напускной скромностью. О чем можно говорить с Криспом, не показав себя глупой и необразованной девушкой?
— Нравятся ли тебе стихи Катулла, благородный Крисп? — Друзилла, нечаянно взглянув на принесённый свиток, наконец нашла тему для разговора.
— О да! — оживился гость. Оживился не чрезмерно, соблюдая меру приличия. — Особенно то место, где Катулл говорит о Лесбии… — и тут же заткнулся, мысленно ругая себя за недогадливость: нехорошо мстительный Катулл говорит о неверной Лесбии! Хоть и очень живописно.
И снова воцарилось неловкое молчание. К облегчению Друзиллы и Криспа, раздался шум. В атриум, принеся с собою прохладную свежесть улицы, вошли Агриппина и Калигула с Юнией.
Мягко засияли мглисто-зеленые глаза Агриппины, когда она увидела Пассиена Криспа. Погрустнела, продолжая гостеприимно улыбаться, Друзилла при виде несносной Юнии. Обострённый ревностью глаз Друзиллы заметил простоту наряда соперницы.
— Приглашаю всех в триклиний, — нежно пропела она и повернулась, подняв за собой серо-голубое облачко прозрачного шелка с золотыми блёстками. Зарябило в глазах у очарованного Калигулы.
Устроившись вокруг стола, гости поочерёдно нахваливали нежную баранину и жирную свинину, пахнущую тмином и базиликом. Вино пятнадцатилетней давности из погребов Кассия оживило разговор. Пассиен Крисп оправился от неловкости и теперь уверенно декламировал Овидия мягким звучным голосом. И столь проникновенна была его речь, что Агриппина, пристойно делившая с ним длинное обеденное ложе, тихонько вздохнула.
— Гай Цезарь, — окончив декламацию, Крисп почтительно приложил ладонь к груди. — Слыхал я о твоём великом даровании в ораторском искусстве. Не откажи в чести нашей скромной компании.
— Охотно, — согласился подвыпивший Калигула. И будничным тоном прочёл:
Пирующие онемели, на мгновение прекратив жевать. Каждый узнал стихи об императоре Тиберии, которые, прячась от представителей властей, декламировали на улицах бродячие певцы. Говорили они о том, что Тиберий не может считаться всадником, потому что его состояние не насчитывает положенных четырехсот тысяч сестерциев. Он не имеет даже прав римского гражданина, потому что восемь лет прожил в ссылке на Родосе.
— Замечательно! — после минутной заминки восторженно выдохнул Крисп. — Никому не дано сравниться с тобой в науке красноречия!
«Равно как с тобой — в подобострастии!» — ухмыльнулся Калигула. А вслух произнёс:
— Пью за твоё здоровье, Крисп! — и приподнял до уровня глаз розовую хрустальную чашу.
— А я — за твоё! — немедленно отозвался патриций. — столько кубков я выпью в твою честь., сколько букв в твоём имени!
Гета, неслышно двигаясь, неустанно наполняла быстро пустеющие кубки. Характерные пунцовые пятна выступили на щеках Агриппины.
— А почему женщинам не позволено возлежать за столом, положив ноги на кровать? — слегка пошатываясь, возмущённо спросила она. — Разве у женщин ноги хуже мужских, что они должны держать их на полу?! Это несправедливо! И неудобно!
— Ну что ты, благородная Юлия, — обернулся к ней Крисп. — Женские ножки настолько прекраснее и соблазнительнее мужских! Женщины поступают милосердно, не выставляя их напоказ. Иначе мужчины, засмотревшись на их божественную красоту, забудут о еде!
— А я хочу лежать за обедом! — смеясь, настаивала Агриппина. — Прочь обувь! — она развязно стянула с ног красные башмачки и зашвырнула их в угол, едва не угодив в этрусскую статую.
— Правильно, сестра! — одобряюще усмехнулся Калигула, глодая баранье рёбрышко. — Мне давно уже надоели эти лицемерные речи о былых обычаях. «Наши предки презирали роскошь», «наши предки ели простую пищу с чесноком», «наши предки избегали разврата»… Наши предки давно умерли! — возмущённо выкрикнул он. — Что же, и нам теперь умирать, чтобы во всем походить на предков?!
— Нет ничего постыдного в роскоши, — подтвердил Крисп, тайком поглядывая на ноги Агриппины. — Изысканный образ жизни достоин людей изысканного ума!
— Простотою довольствуются лишь простаки! Если я стану императором — повелю женщинам возлежать за обедом, как мужчины! — добавил Калигула и слегка толкнул молчаливую застенчивую жену: — Клавдилла, снимай сандалии!
- Предыдущая
- 54/79
- Следующая
